Пока в Раде совершались все эти реконструкции, большевики закончили свои приготовления и 5-го февраля начали артиллерией обстреливать Киев. В городе и Правительстве началась паника. Как передает в своих воспоминаниях тогдашний министр П. Христюк (т. II, стр. 127) на своих постах осталось только четыре министра, а остальные “исчезли неизвестно куда, не подавая о себе никакой вести”. А Д. Дорошенко продолжает: “тогда было решено оставить город и отступать к Житомиру. Эвакуация была проведена в ночь с 8 на 9 февраля. Число украинских войск, которые отступали было около 3.000 человек. С ними оставили Киев часть министров и членов Малой Рады. Об отступлении вообще мало кого успели оповестить; большинство членов Центральной Рады и лиц близких к Правительству не знали, что украинское войско покидает Киев и, проснувшись утром, с ужасом узнали, что город уже в руках большевиков”. (“История Украины”, стр. 294).

Так закончилось девятимесячное управление Украиной молодыми социалистами – “сознательными украинцами”, которые фактически с июня 1917 г. были Украинским Правительством. Бежали они на Запад, навстречу полной неизвестности, оставленные народом, который их не захотел поддержать и не пошел за ними. Об уже заключенном (в ночь их бегства) мире с немцами, они еще не знали.

Большевики же, взяв Киев, учинили в нем страшную расправу, от которой пострадали главным образом русские офицеры, которых большевики легко опознавали и расстреливали на месте. Погибло в первые же дни около 5.000 офицеров. “Сознательные украинцы” – сторонники Рады, пострадали гораздо меньше. Д. Дорошенко пишет: “большинство украинских деятелей, которые остались в Киеве, смогли перепрятаться. Погибло лишь несколько людей, в большинстве, случайно”. Из украинцев пострадала главным образом молодежь, которая имела удостоверения на особой бумаге о службе в украинских частях. Обнаружение такого удостоверения влекло немедленный расстрел. Не мало украинской молодежи стало жертвой своих, романтических украинских настроений, в результате которых они побрили себе головы, оставивши “чубы” и “оселедцы”, следы которых не так легко было уничтожить, хотя они и были немедленно сбриты. На сбритой коже, оставались светлые пятна, по которым большевики легко узнавали “гайдамаков”, как они называли сторонников Центральной Рады, и тут же на месте их расстреливали.

Харьковское Правительство немедленно переехало в Киев; начали работать все правительственные учреждения, причем все служащие бывших учреждений Центральной Рады изъявили желание работать с новой властью и под новыми начальниками.

Командующим войсками был назначен Юрий Коцюбинский, сын известного украинского писателя, а Комендантом г. Киева, украинец – Гунько.

Новая власть стараясь наладить жизнь и снабжение (без особого успеха), но особенно строгих мер против сторонников Рады пока не предпринимала, разрешая даже выход украинской газеты “Нова Рада”, органа украинских социалистов-федералистов под редакцией члена Рады С. Ефремова. Городскую Думу опять возглавил эсер Рябцов, выбранный в июле 1917 г. Но настроение в городе было тревожное, ползли слухи об интервенции немцев, хотя никто ничего определенного не знал, даже не знали о заключении мира.

Большевики же, конечно, обо всем были отлично осведомлены, а потому, предвидя возможность прихода немцев, чувствовали себя неуверенно, хотя и издали ряд декретов: о недействительности, выпущенных Радой, перед бегством, украинских денег; о ликвидации Центральной Рады и об объявлении ее бежавших членов “уголовными преступниками”, подлежащими аресту, а их имущество конфискации.

А Центральная Рада, в это время, находилась “на колесах”. Решила было задержаться в Житомире, но Городская Дума попросила, “во избежание неприятностей для города”, оставить Житомир. Раде оставался только один путь – на Коростень и Сарны, т. к. к югу и юго-западу от Житомира во всех городах захватили власть местные большевики.

Туда и направилась Рада со своими защитниками. В пути, бесчисленные “полки” в несколько человек были переформированы и слиты в “Отдельный Запорожский Корпус” под командой ген. Присовского и его помощника, полк. Болбачана.

Петлюра со своими “гайдамаками” не подчинился ген. Присовскому и пожелал командовать ими сам. К нему присоединился и отряд “вольных казаков” М. Ковенка. Всего набралось до 3.000 “Украинского Войска”, включая штабы и нестроевых.

Вынужденные оставить Житомир, сторонники Рады, ведя стычки с небольшими большевистскими отрядами, расчищали путь по направлению к немецким линиям для следования за ними в поездах Рады и Правительства, которые и тут не прекращали своей законодательной деятельности и вынесли ряд законов: о перемене стиля; – о новой монетной единице (“гривна”); – о государственном гербе (тризуб); – о новом административном делении Украины и т. д.

Тут, где то около Сарн, они узнали о заключении мира и о движении немцев на Украину.

Центральная Рада и Правительство, как передает и своих воспоминаниях министр Порш, узнали одновременно о заключении мира, и о движении немцев на Украину, находясь в вагонах около станции Сарны. При этом известии, сообщает А. Севрюк в своей книге “Брестский мир”, Грушевский расплакался. Расплакался и Петлюра, по свидетельству его ближайшего сотрудника – Исаака Мазепы.

А. Севрюк объясняет эти слезы так: “приход немцев на Украину был драмой его (Грушевского) жизни. Те, кто обвиняли его и том, что он является орудием австрийской или немецкой интриги, теперь получили в свои руки против него оружие”. С этим объяснением трудно не согласиться. Действительно, оправдать правительство, называющее себя демократическим, в призыве иностранной вооруженной силы после того, как оно лишилось территории и не нашло поддержки населения, очень трудно. Слезы же дела не меняют, а только вызывают недоумение и ставят вопрос, были ли они искренни и не были ли они просто дешевой демагогией (в том что они были, после свидетельства трех министров, сомнений нет). Если они были искренними, то это свидетельствует о безграничной наивности руководителей политики Украинской Народной Республики, которые не в состоянии были предвидеть последствия заключения мира, на что они сами дали делегатам согласие. Непонятно также, зачем было плакать при известии, что немцы двинулись на Украину. Ведь если бы они не двинулись – никаких надежд на удержание в своих руках власти ни у Грушевского, ни у Петлюры не было. Зачем же было плакать, если шли спасители? И не им ли навстречу бежала Рада? Многочисленные украинские сепаратистические историки и мемуаристы никаких вразумительных объяснений этих слез не дают, давая этим основание для нелестных умозаключений об их вождях.

Но, несмотря на слезы, Грушевский, Петлюра и их партийные товарищи (эсеры и эсдеки) не отказались от того, чтобы, вопреки отчетливо выраженной воле народа, на немецких штыках вернуться к власти над Украиной. Сразу же за наступавшими немцами они двинулись в Киев.

Перед Радой и Правительством стояла задача объяснить населению приход немцев и оправдать себя перед народом за это. В том, что подавляющее большинство отнесется к этому отрицательно – сомнений не было.

Целых четыре длиннейших объяснений прихода немцев получило ни селение Украины: “Ко всем гражданам Украинской Народной Республики” – за подписью всех трех членов мирной делегации в Бресте; “Оповещение” – от Центральной Рады; лично от М. С. Грушевского; лично от премьера Голубовича. Убедить кого-нибудь в бескорыстной любви и дружбе немцев к украинцам эти воззвания не смогли. Население встречало их настороженно-враждебно. Только зажиточные его слои приход немцев приветствовали, надеясь, что они положат конец социалистическим экспериментам, от которых эти слои одинаково страдали и при Центральной Раде, и при большевиках.