Можно показать – и уже было показано, – что все эти изменения цикличны, то есть периодически меняют направление. Существенно, что движение Земли вокруг Солнца неравномерно и подчиняется дюжине вынужденных воздействий. То же происходит со всеми телами Солнечной системы. Такая легкая тряска не мешает жизни на Земле. В худшем случае может наступить обледенение – но оно кончится; уровень моря упадет – и подымется: планета переживает все это уже более трех миллиардов лет.

А теперь представим, что будет, если Немезида вторгнется в Солнечную систему и промчится, скажем, в световом месяце от Земли – меньше чем в триллионе километров. Пока, она будет проходить мимо Солнца – а на это потребуется несколько лет, – гравитационное поле системы исказится. Планеты станут дергаться на орбитах, но когда Немезида пройдет, все снова встанет на свои места.

– Но ты выглядишь так, словно дела обстоят гораздо хуже, чем ты говоришь. Что плохого в том, что Немезида хорошенько порастрясет Солнечную систему? Ведь потом все встанет на свои места.

– Встать-то встанет, но где в результате очутятся планеты? На прежнем ли месте? В этом, собственно, и вся проблема. Если изменится орбита Земли – она отодвинется от Солнца или приблизится к нему? Если ось планеты изменит свое положение в пространстве – как это подействует на климат планеты? Даже малое изменение может сделать необитаемым целый мир.

– А нельзя ли все рассчитать?

– Нет. На Роторе трудно проводить астрономические измерения: он дергается в пространстве, и куда сильнее, чем планеты. Чтобы определить, какой путь выберет Немезида, потребуется много времени и много расчетов, и все равно нельзя будет положиться на их результаты, пока Немезида не окажется возле Солнца – через много-много лет после моей смерти.

– Значит, ты не можешь сказать, как близко к Солнечной системе подойдет Немезида?

– Рассчитать это почти невозможно. Нужно учесть гравитационное поле почти всех ближних звезд. И даже самая крохотная неточность при исходном расстоянии в два световых года может привести к таким отклонениям, что точное попадание превратится в абсолютный промах, и наоборот.

– Но комиссар Питт утверждал, что, когда Немезида окажется близко, всякий обитатель Солнечной системы сумеет спастись – разве он не прав?

– Возможно, и прав. Но можно ли сказать, что будет через пять тысяч лет? Какие исторические выкрутасы произойдут, к каким последствиям они приведут? Можно лишь надеяться, что все уцелеют.

– Даже если их не предупредить, – проговорила Марлена, робко напоминая матери общеизвестную астрономическую истину, – они сами все обнаружат. Иначе не может быть. Немезида приблизится, ее заметят, и, когда в направлении ее движения уже нельзя будет ошибиться, люди сумеют определить траекторию с куда большей точностью.

– Но тогда времени на подготовку к бегству останется гораздо меньше,

Поглядев на носки своих туфель, Марлена проговорила:

– Мама, не сердись на меня. Но мне кажется, ты не будешь рада, даже если все люди сумеют спастись. Что-то тут не то. Пожалуйста, скажи мне, в чем дело.

– Мне бы не хотелось, чтобы все покинули Землю, – ответила Инсигна, – пусть даже все пойдет по плану, и у них хватит времени, и обойдется без несчастных случаев – мне все равно не нравится эта мысль. Я не хочу, чтобы люди покинули Землю.

– А если это неизбежно?

– Пусть. Можно склонить голову перед судьбой, но мне не нравится такая перспектива.

– Значит, ты чувствуешь, что привязана к Земле? Ты, кажется, училась там, не так ли?

– Я завершала там дипломную работу. Земля не понравилась мне, но это ровным счетом ничего не значит. Это родина человечества. Ты понимаешь, что я имею в виду, Марлена? Как бы я к ней ни относилась, она останется миром, где жизнь просуществовала целую вечность. Для меня Земля не планета – а идея, абстракция. И я хочу, чтобы она жила ради того, что было. Не знаю, поняла ли ты меня.

– Отец был землянином, – сказала Марлена.

Инсигна поджала губы.

– Да, был.

– И он вернулся на Землю.

– Судя по регистрационным записям, он поступил именно так. Во всяком случае я в этом не сомневаюсь.

– Значит, я наполовину землянка. Да?

Инсигна нахмурилась.

– Все мы земляне, Марлена. Мои предки жили на Земле. И прабабка моя родилась там же. Все здесь – порождение Земли. И не только люди. Каждый кусочек жизни в любом из поселений – от вируса до дерева – с Земли.

– Но только люди сознают это. И некоторые – лучше остальных. Ведь ты до сих пор вспоминаешь об отце? – заглянув Инсигне в глаза, Марлена вздрогнула. – Это не мое дело. Но ведь ты сама хочешь рассказать мне.

– Да, у меня было такое желание – но я не могу руководствоваться чувствами. В конце концов, ты и его дочь. Да, я до сих пор вспоминаю о нем. – Инсигна пожала плечами. – А о чем ты вспоминаешь, Марлена?

– Мне не о чем вспоминать. Я забыла его. Я даже никогда не видела его голограммы.

– Но ведь дело не в… – Инсигна осеклась.

– Знаешь, когда я была поменьше, меня удивляло, почему во время Исхода одни отцы оставались со своими детьми, а другие – нет. И я решила, что те, кто оставил Ротор, не любили своих детей и мой отец тоже не любил меня.

Инсигна взглянула на дочь.

– Ты никогда не говорила мне об этом.

– Я так думала, когда была маленькой. А потом стала старше и поняла, что все гораздо сложнее.

– Ты не должна была так думать. Это неправда. И я немедленно переубедила бы тебя, если бы имела хоть малейшее представление…

– Мама, я понимаю, ты не любишь разговаривать о том времени.

– Пришлось бы, знай я только о твоей идее, – но, увы, я не умею читать на твоем лице, как ты на моем. Он любил тебя. И взял бы с собой, если бы я согласилась. Вы разлучились по моей вине.

– Он тоже виноват. Он должен был остаться.

– Должен – но теперь, когда столько лет прошло, я понимаю его лучше, чем прежде. В конце концов, я оставалась дома – мой мир всегда был со мной. И здесь, за два световых года от Земли, я тоже дома, на Роторе, где родилась. Твой отец был другим. Он родился на Земле. И я думаю, он не смог примириться с мыслью о том, что ему придется навсегда оставить родную планету. Мне не нравится Земля. Но сердца миллиардов людей могут разорваться от тоски по ней.

Они помолчали, потом Марлена сказала:

– Интересно, что он делает сейчас на Земле?..

– Трудно сказать. Двадцать триллионов километров – путь неблизкий, и четырнадцать лет – это очень долго.

– Как ты думаешь, он жив?

– Даже этого мы с тобой не можем знать, – отозвалась Инсигна. – Жизнь человека на Земле весьма быстролетна… – И словно вдруг осознав, что разговаривает не сама с собой, продолжила: – Я уверена, что он жив. Когда мы расставались, здоровье у него было хоть куда, и вообще ему еще нет пятидесяти. – И тихо спросила: – Тебе его не хватает, Марлена?

Та покачала головой.

– Как может не хватать того, чего у тебя никогда не было?

Он был у тебя, мама, – подумала она, – и тебе-то его и не хватает.

Как ни странно, Крайлу Фишеру пришлось привыкать к Земле, осваиваться на ней заново. Он и представить не мог, что за неполные четыре года Ротор станет частью его жизни. Конечно, четыре года – большой срок, однако не настолько, чтобы родная планета стала совсем чужой.

Снова необъятный земной простор, далекий четкий горизонт, а над ним высокое хмурое небо. Снова люди, люди… Как приятно опять ощутить земное притяжение, но главное – погода, по-прежнему своенравная: непредсказуемые холода, оттепели и ветра от умеренного до сильного.

Крайлу не нужно было испытывать все это на своей шкуре, чтобы прочувствовать. Даже находясь в собственной квартире, он знал, что творится за ее стенами. Капризы планеты действовали на него, волновали душу. А может быть, ему так только казалось – в его тесной, уставленной мебелью комнатушке, где каждый звук был отчетлив и ясен и куда загнал его этот шумный и тленный мир.