– Теперь вроде бы усадьба принадлежит мисс Лоусон?

– Совершенно верно, сэр. Мисс Лоусон была компаньонкой мисс Аранделл, и старая дама все завещала ей, в том числе и дом.

– Неужели? Значит, у нее не было родственников, кому бы она могла оставить свое состояние?

– Разумеется, были, сэр. Две племянницы и племянник. Но мисс Лоусон до последнего дня ухаживала за ней. Ведь мисс Аранделл была очень старой… Дело житейское, сами понимаете.

– Наверное, у нее, кроме дома, ничего особенного и не было?

Я не раз замечал: когда от прямых расспросов толку не было, Пуаро специально спрашивал что-нибудь такое, что обязательно вызывало естественное возражение, – и таким образом получал нужную ему информацию.

– Наоборот, сэр. Совсем наоборот. Мы все были потрясены суммой, которую оставила ей старая дама. Завещание было составлено по всем правилам. Оказалось, что долгие годы она не трогала свой основной капитал, и он составил около трехсот-четырехсот тысяч фунтов.

– Можно только диву даваться! – выразил свое изумление Пуаро. – Совсем как в сказке: бедная Золушка в мгновение ока превратилась в принцессу. Она хоть молодая, эта мисс Лоусон? Сумеет ли воспользоваться свалившимся на нее богатством?

– О нет, сэр. Это особа средних лет.

Называя ее «особой», он ясно давал понять, что бывшая компаньонка мисс Аранделл не пользовалась большим авторитетом в Маркет-Бейсинге.

– Представляю, какой это был удар для племянниц и племянника мисс Аранделл, верно? – продолжал расспрашивать Пуаро.

– Да, сэр. По-моему, их чуть кондрашка не хватил. Такого они не ожидали. Жители Маркет-Бейсинга только об этом и говорили. Одни считают, что близких родственников нельзя обделять, другие – что каждый волен поступать, как ему заблагорассудится. Видимо, правы и те и другие.

– Мисс Аранделл долго здесь жила, верно?

– Да, сэр. Вместе со своими сестрами. А до этого здесь жил их отец, старый генерал Аранделл. Я его, конечно, не помню, но, говорят, он был незаурядным человеком. Участвовал в подавлении Индийского мятежа.

– И сколько у него было дочерей?

– Я знал только трех, была и еще одна – замужняя. А здешние – мисс Матильда, мисс Агнес и мисс Эмили. Первой умерла мисс Матильда, за ней мисс Агнес, а вот теперь мисс Эмили.

– Совсем недавно?

– Да, в начале мая, а может, даже в конце апреля.

– Она что, серьезно болела?

– Да так, время от времени. Перемогалась кое-как. Год назад, правда, чуть не умерла от желтухи. Была тогда желтой, как лимон. Пожалуй, последние пять лет ей явно нездоровилось.

– У вас здесь, вероятно, неплохие врачи?

– Да, доктор Грейнджер уже сорок лет как здесь живет. Люди чаще всего обращаются к нему. Он хоть с причудами, но врач хороший. Лучшего нам и не надо. У него есть молодой компаньон – доктор Доналдсон. Он посовременней врач. Некоторые предпочитают лечиться у него. А еще, конечно, доктор Хардинг, но он мало практикует.

– Мисс Аранделл, я полагаю, пользовал доктор Грейнджер?

– Да, доктор Грейнджер не раз вызволял ее из беды. Он из тех врачей, кто не даст умереть спокойно, хочешь ты того или нет.

Пуаро кивнул.

– Всегда не мешает немного разузнать о тех краях, в которых собираешься поселиться, – заметил он. – Иметь под рукой хорошего врача очень важно.

– Вы совершенно правы, сэр.

Пуаро заплатил ему по счету и добавил щедрые чаевые.

– Премного благодарен, сэр. Большое вам спасибо, сэр. Надеюсь, вы поселитесь у нас, сэр.

– Хотелось бы, – солгал Пуаро.

Мы вышли из «Джорджа».

– Теперь вы удовлетворены, Пуаро? – спросил я, когда мы очутились на улице.

– Ни в коем случае, друг мой.

И, к моему удивлению, он повернул в сторону, прямо противоположную «Литлгрин-хаусу».

– Куда мы идем, Пуаро?

– В церковь, мой друг. Это может оказаться весьма интересным. Посмотрим мемориальные доски, старые памятники.

Я только кивнул, ничего не понимая.

Пуаро осматривал церковь недолго. Хотя там и сохранились кое-какие образцы ранней архитектуры, она была слишком добросовестно отреставрирована в эпоху королевы Виктории[19] и утратила былое очарование.

Затем он принялся бродить по кладбищу, читая эпитафии[20], дивясь количеству умерших в некоторых семьях и повторяя вслух забавные фамилии.

Само собой, меня ничуть не удивило, когда он наконец остановился перед памятником, ради которого, несомненно, и посетил кладбище.

На громадной мраморной глыбе полустершимися буквами было выведено:

БЛАЖЕННОЙ ПАМЯТИ

ДЖОНА ЛЕЙВЕРТОНА АРАНДЕЛЛА,

ГЕНЕРАЛА 24 ПОЛКА СИКХОВ,

ПОЧИВШЕГО В БОЗЕ 19 МАЯ 1888 ГОДА.

«ДА ПРЕИСПОЛНИСЬ БЛАГОДАТИ,

ДА ПРЕБУДЕТ В НЕЙ СИЛА ТВОЯ».

МАТИЛЬДЫ ЭНН АРАНДЕЛЛ,

ПОЧИВШЕЙ В БОЗЕ 10 МАРТА 1912 ГОДА,

«ВОССТАНЬ И ВОЗНЕСИСЬ НА НЕБЕСА».

АГНЕС ДЖИОРДЖИНЫ МЭРИ АРАНДЕЛЛ,

ПОЧИВШЕЙ В БОЗЕ 20 НОЯБРЯ 1921 ГОДА.

«МОЛИСЬ, И ДА ВОЗДАСТСЯ ТЕБЕ».

А затем шла свежая, по-видимому, недавно выбитая надпись:

ЭМИЛИ ХЭРРИЕТ ЛЕЙВЕРТОН АРАНДЕЛЛ,

ПОЧИВШЕЙ В БОЗЕ 1 МАЯ 1936 ГОДА.

«ДА УПОКОИТСЯ ДУША ТВОЯ».

Пуаро какое-то время разглядывал эту надпись.

– Первого мая… Первого мая… А я получил от нее письмо сегодня, двадцать восьмого июня. Понимаете вы, Гастингс, что этот факт необходимо прояснить?

Да, я понимал. Вернее, видел, что Пуаро собирается его прояснять решительно. И возражать ему не имеет смысла.

Покинув кладбище, Пуаро быстро зашагал в сторону «Литлгрин-хауса». Я сообразил, что он по-прежнему играет роль возможного покупателя дома. Держа в руках выданный мистером Геблером ордер на осмотр усадьбы, он открыл калитку и пошел по дорожке, ведущей к парадной двери.

На сей раз нашего знакомого терьера не было видно, но из глубины дома, очевидно из кухни, доносился собачий лай.

Наконец послышались шаги в холле, и дверь распахнула приятная на вид женщина лет пятидесяти– шестидесяти – типичная горничная былых времен. Таких теперь почти не встретишь.

Пуаро показал ей листок, подписанный мистером Геблером.

– Да, он нам звонил, сэр. Прошу вас, заходите, сэр.

Ставни, закрытые наглухо, когда мы приходили сюда в первый раз, сейчас были распахнуты в ожидании нашего визита. Кругом царили чистота и порядок. Встретившая нас женщина, несомненно, отличалась чистоплотностью.

– Это гостиная, сэр.

Я с одобрением огляделся. Приятная комната с высокими окнами, выходящими на улицу, была обставлена добротной, солидной мебелью, в основном викторианской, хотя я заметил тут и чиппендейлский книжный шкаф[21], и несколько приятных хеппелуайтских стульев.[22]

Мы с Пуаро вели себя как заправские покупатели: с легким смущением смотрели по сторонам, бормотали: «Очень мило», «Очень приятная комната», «Так, вы говорите, это гостиная?».

Горничная провела нас через холл в такую же комнату, но гораздо большую, по другую сторону дома.

– Столовая, сэр.

Эта комната действительно была выдержана в строго викторианском стиле. Массивный, красного дерева обеденный стол, такой же массивный, тоже красного дерева, но более темный буфет с резким орнаментом из фруктов, и обтянутые кожей стулья. По стенам были развешаны, очевидно, семейные портреты.

Терьер все еще лаял где-то в глубине дома. Внезапно лай стал приближаться и наконец достиг холла: «Кто посмел войти в дом? Разорву на куски!» Пес остановился у дверей, озабоченно принюхиваясь.

– Ах, Боб, ах, негодник! – журила собаку горничная. – Не обращайте на него внимания, сэр. Он вас не тронет.