— Да, ну и мощь я тебе в подарок выдал, — раздышался наконец боярин. — А с чего это меня так злоба накрыла?

— Вас, знатных, не поймешь, не угадаешь. Может, у Вельяминовых так принято, засечь коня перед обедом?

— А у вас, Мишиничей, одни шуточки на уме! Дело то серьезное. Видимо, гном так подействовал, от врага он подослан.

— Проще ему было бы с конями и Марфой не возиться, а просто нам с тобой сердца остановить. По-моему, он бы справился.

— Хм. Может быть, — задумчиво протянул Богуслав, — очень силен.

Марфушка, благополучно переждавшая разборки с конями в сторонке (большого ума девушка!), подошла, села, и глядя мне в глаза, пролаяла:

— Гав гав, гав гав.

Толмач в моем мозгу услужливо перевел:

— Пора идти, карлик ждет.

Да, с ее высотой в холке, гном показался мелковат.

Постой-ка, у меня же все способности кроме памяти были блокированы! Со мной кто-то очень мощный тоже поработал — снял прячущее и закрывающее волхвовские возможности заклинания. Ладно, пошли выясняться у чуждого нам эксперта.

Коней оставили на попечение ватаги, велели, пока нас нет, обедать и отдыхать, и ушли вслед за Марфой, как за надежнейшим проводником польских туристических групп Иваном Сусаниным. Куда ты ведешь нас Сусанин-герой? Идите вы нафиг, я сам тут впервой!

Брели по каким-то буеракам минут десять, перелезая через поваленные деревья и с большим трудом пробиваясь сквозь валежник и бурелом.

Среднеазиатка проникала через все препятствия с такой необычайной легкостью, будто сказочный Серый Волк, стряхнувший с себя осточертевшего Ивана Царевича. Бедолага Волчок связался с этим подозрительным Ваней, по блатной кликухе Младщий, всего лишь из-за сытного обеда кониной, и был вынужден воровать Жар Птицу, Коня Златогривого, Елену Прекрасную, а все это тянет лет на десять строгого режима. На криминальной разборке из-за передела приватизированного имущества — птиц, лошадей и девушек, был вынужден ликвидировать главарей бандформирований — Старшего и Среднего — а это уже в пожизненное заключение может вылиться. Не раз, наверное, думал: эх, лучше бы я в тот день поголодал или в лесу кого-нибудь, не имеющего такой авторитетной крыши, как у Ивана, которого опекает сам Царь, съел!

Что-то меня сегодня на какие-то глупые шуточки прошибло. Кто-то или что-то опять действует.

Интересно, на родине предков Марфы, основоположников породы волкодавов, в Киргизии, лес-то хоть растет какой-нибудь?

— Чары этот карла на нее навел что ли? — недоумевал боярин, — как по родной сторонке плывет! Где он сам-то тут пролез?

— Да гном, скорей всего, к нам и не лазил — уж больно быстро появлялся и исчезал. Фантом вместо себя, похоже, прислал.

— Это еще как?

— Морок наслал, привидение на себя похожее.

— Там бы с нами и говорил, а то премся тут по чащобе! Да еще в дыру какую-нибудь вонючую залезать придется! Мне дура-нянька в детстве вечно на ночь страшные истории о подземельях рассказывала, где упыри гнездятся, которые ночью к непослушным мальчикам приходят. Батя раз случайно услыхал, три дня няньку порол — еле жива осталась, и матушке оплеух надавал.

— Вы кого тут, козы поганые, растите?! — орал на весь терем, — ему всего четыре года! Не дай бог трусом вырастет, поубиваю обеих дурищ!

Всех баб от меня отстранил, и приставил к своему единственному наследнику пожилого дядьку Савватия из своей дружины. Дядя Савва вырастил меня так, что я, кроме подземелий, ничего не боюсь. И умом отлично понимаю, что все это ерунда и выдумки, что упырей уж лет сто, как всех извели, — а боюсь просто неистово, аж до трясучки, и ничего с этим поделать не могу! С голоду сдохну, а в погреб за едой не полезу.

У меня младенцев мужеска пола всего двое нарожалось, так я нянек сразу предупредил, что не дай бог, чего-нибудь ребенку похожее брякнут, выдумают каких-нибудь люлюк или бабаек, засеку точно насмерть. Я им не добренький Горазд Сосипатрыч! От плетей уцелеют твари, лично башку мечом снесу. В четыре года к обоим мальчишкам приставил по дядьке, теток отставил. А то эти овцы, им только воли дай, запугают малышей, чтоб самим поспокойней и послаще ночью в две дырочки посапывать. А тебя кем в детстве пугали?

— У нас это не принято было, — отмахнулся я. — А там, на берегу, карлик поговорил бы с нами, да очень, видно расход сил велик на каждую секунду времени.

— Это может быть, — согласился Богуслав. — Мы, волхвы, ни черные, ни белые, так делать не умеем. Сменить свой облик только ведьмы могут, наводят морок. А послать свой образ на расстояние — этого никто не может, я о таком даже и не слыхивал.

Марфа поджидала нас возле могучего дуба. Не знаю, сколько там в нем обхватов, но баобаб был первейший. Стоял он почему-то не в дубраве из товарищей-погодков, окружали его осины, клены и березы. Дубище был какой-то исконный, наш, древнерусский. Всплыло в голове пушкинское:

Златая цепь на дубе том:

И днем и ночью кот ученый

Все ходит по цепи кругом.

Цепь, видать, гномы утащили в свой где-то близенько выкопанный схрон, и работяга кот под шумок куда-то усвистал, а так один в один. Котяра, небось, мотивировал свое решение, противоречащее каноническому стиху классика, по-простому: некому, мол, тут песни заводить, да сказки говорить, и подался в более людное место.

И не дай бог в Новгород! Поет, небось, не хуже меня, похабных баек наверняка знает не меньше, а если по ходу наловчится и плясать на какой-нибудь позолоченной цепке, конкуренция меня просто подкосит.

Все вокруг дерева поросло густым кустарником.

Живенько гляделась молодая дубовая поросль, явно выросшая из желудей патриарха. На юношестве, кроме желтых и красных листьев, еще виднелись и зеленые. Под дубками явно, кроме земли, ничего не было, иначе лист либо бы не вырос, либо висел коричневый и мертвый. Эти деревца вовсю жили. Непохоже, чтобы тут подземный карликанский бункер базировался. Да и никаких признаков лаза под землю не наблюдалось.

Хотя вон, на высоте двух человеческих ростов зияет здоровенное дупло, в которое при нужде может протиснуться взрослый мужчина. А там, наверное, по дубу вниз уйдешь. Так вот ты какая, дверь в город гномов!

Богуслав тоже глядел на отверстие.

— И как мы туда попадем? — спросил он, — как белки по стволу вверх взлетим?

Судьба белки-летяги тоже не казалась боярину заманивающей, но значительно превосходила в его глазах вариант ныряния в преисподнюю.

Вдруг алабаиха гавкнула как-то особенно звонко, и здоровенный кусок земли вместе с кустами и деревцами отъехал в сторону, открыв изрядный лаз. О как! Хорошо хоть весь дуб не убежал!

Марфа заструилась вниз по невысоким ступенькам, я подался за ней. Какой-нибудь сыростью, затхлостью и не пахло, холодом, как в погребе не охватывало.

Почуяв неладное, обернулся. Богуслав стоял бледный, глаза закатывались, ноги подкашивались, руки бессильно повисли вдоль туловища. Эк тебя разобрало!

Вспомнились рассказы сильно испугавшихся женщин:

— Как вынул он нож, меня прямо оторопь взяла — ни крикнуть, ни позвать на помощь не могу, руки-ноги не шевелятся. Куда там бежать или защищаться! Пусть берет, что хочет, со мной делает, что хочет!

Мой страх высоты перед этим ужасом, вроде легкого дуновения ветерка перед смерчем. Такого я никогда не испытывал! Всегда готов обороняться, наступать, бегать и прыгать.

— Ты, Володь, как-нибудь там один продержись…

Ну уж дудки! Как миленький ты у меня полезешь! Я спустился немного вниз, обернулся.

— Слава, ты только погляди, что там делается! — и показал вниз рукой, — как они пляшут!

Боярин на подкашивающихся ногах приблизился. Когда до меня оставалось еще метра два, начал заглядывать в лаз.

Далеко его хватать нельзя, успеет раскинуть руки, вклинится в дыре, намучаешься с ним потом, плюнешь и один уйдешь. Скоро и мы станцуем.

— Еще шажок, Слав! Всю карусель пропустишь!

Полтора метра.

— А этот, маленький, колесом пошел!