Объявил об этом дедушке. Заверил, что венерических заболеваний у его жены нет и быть не может. Услышав близкую его национальному духу фамилию, он успокоился, и удалился. А процесс продолжал нарастать, как снежный ком. Хитрый анализ был утерян.

В медицине часто что-то теряется, особенно карточки пациентов в поликлинике, чему почти каждый был свидетелем. Еще через несколько дней мы с палатным врачом были призваны на разборку к заведующему отделением. Он обвел нас своими грозными очами и объяснил, что дела наши очень плохи. У евреев нашлись родственники и в горздраве, и в облздраве. Они уже вызвонили нужную лабораторию и узнали, что о сифилисе у бабушки Сары речь и не идет, спирохеты не выявлено. Но для спокойствия старичков велели выдать бумагу немедленно. Дед придет сегодня, после обеда, поев чего-нибудь кошерного и закусив это мацой.

Я робко предложил сбегать и получить требуемое. Заведующий объяснил, что просто так такие сведения, в письменном виде, мне никто не даст — медицинская тайна. Поэтому их не могут получить сразу и вышестоящие. Вот и нам положено отписать в лабораторию с указанием, для чего нам это нужно, за подписью главного врача на больничном бланке с печатью. А когда дадут ответ — неизвестно.

Но одно ясно точно: пока все это длится, заведующего наверняка снимут с должности, а с нами сделают что-нибудь нехорошее. Решать поэтому надо быстро.

И мы стали решать. Бумага настоящего анализа от другого пациента выглядела довольно-таки убого — серенькая и маленькая, явно низкого качества. Взяли здоровенный бланк с печатью больницы и написали все, как положено на белейшем и глянцевом листе: реакция Вассермана отрицательна, реакция Кана отрицательна и так далее. Поставили свои Ф.И.О. полностью. Каждый шлепнул свою врачебную печать. Получившийся документ впечатлял. Больше мне его в руки не давали, чтобы, не дай бог, молодой не порвал, не испачкал, не измял.

После обеда была выдача этой красоты родственнику пациентки. Тот, надев очечки, внимательно изучил наше изделие. Оно его порадовало. К Вассерману подошла кавалерия из-за бугра, в виде Кана. Успех был несомненен. Он бережно уложил трофей в папку и гордо удалился. А мы, все трое, вздохнули с большим облегчением.

В это время я, вдвоем с коллегой, тоже интерном, нанялся на стройку, позабавиться на отбойном молотке. Дело в том, что государство нам платить никак не хотело. Рядом врачи за ту же работу получали в полтора-два раза больше, не гнушаясь подработками, нам это было запрещено законодательно. И летели мы мимо кассы! В общем, как говорил в ту пору народ, хочешь сей, а хочешь куй, все равно получишь…, то что заработал!

Левые заработки, конечно же были — выйти вместо кого-то в ночь, подменить в приемнике и заложить на свободные пять коек одиннадцать человек (да пусть по двое пока полежат. А последнего в ванну заложи — ему там поуютнее будет. И верно: перенесли все, а две девахи, сдружившись на одном топчане, расселяться отказались. Так и ушли, обнявшись).

За это платили сами просившие, Родина ни копейки не давала. Сунут наутро червонец в хищную лапу и айда работать дальше. Как говорили в ту далекую пору: на ставку врачу есть нечего, а на две — некогда. А у нас семьи, маленькие дети. Заработок нужен позарез. Заработанных в больнице денег катастрофически не хватало.

А в стране развитого социализма работы на всех было вволю, безработные не водились. Вот мы и сняли белые халатики, переоделись в рабочее, сверху накинули телогреечки, и вперед, на стройки рабочего дня! Для нас, скорее, вечера.

А по пути, вдруг встретили сладкую парочку! Дедушка выгуливал бабушку. Обычное дело. Сразу представилась громадная жалоба на всех сразу: на нерадивую медсестру, заведующего отделением и палатного врача, прошляпивших важнейший анализ. А в завершение — апофеоз: доводим до Вашего сведения, что занимался нашим делом сантехник в грязной фуфайке.

Немедленно прыгнул за сугроб и лежал там, покуда старики не ушли за угол. В общем, гроза миновала.

А в целом к евреям, я относился нормально: вместе учились, вместе работали. Помогали друг другу.

Уважал их за мужество, проявленное в Отечественной войне 1941–1945 гг., один генерал Доватор, за которого немцы назначили крупную награду, чего стоил! Евреев в ту войну билось на фронтах за мою будущую свободу полмиллиона. И сто тысяч их не вернулось к своим семьям. Смелая и очень талантливая нация! И мне с ними делить нечего.

— Я в Христа не меньше вас верую! В церкви часто свечки Божьей Матери ставлю. Последний раз был — о Софийском соборе речь с батюшкой вел. У меня еще Богом, данный голос недавно появился, вот священнослужитель и переживал, что я не в церковном хоре пою. А он мою голосистость слышал: перед этим сам позволил в церкви молитву спеть.

Про кровь младенцев — это злые выдумки. Говорить жене твоей, что лечили только мысли, а не сердце, и не пять дней, а около часа, не нужно — все равно не поверит и будет горевать.

— Поверь, я лишнего не сболтну!

— В тебе-то я уверен, а вот бабья прислуга ненадежна. Поди полно борцов за правду, как в твоей дружине в давнюю пору. Только и будут бегать, хозяйке нервы трепать, хоть перед этим и объявишь о молчании на эту тему.

— Засеку гадин!

— Нет, тут надо поумнее действовать. Лучше будет просто уволить. А чтобы узнать, кого именно карать, надо найти доносчицу. Такие всегда есть.

— А как ее узнать?

— Сейчас махом сыщем. Давай позовем боярыню.

Он свистнул слугу, тот махом сбегал, и дама тут же объявилась, думая, что что-то понадобилось ведуну. Муж спросил.

— Среди твоего бабья есть желающие докладывать о делах и речах подруг?

— А зачем это тебе?

— Мне не надо. А вот ведуну понадобилось — заботится о твоем здоровье.

Узнав столь вескую причину, боярыня, намаявшаяся от мерзкой болезни, сразу же нашла стукачку.

— Аглая всегда очень рвется все тайны выдать. Пыталась ее от этого отучить, и ругала, и наказывала — все бесполезно.

— Зови эту служанку, поговорить надо.

Хозяйка вышла.

— Кто говорить будет? — спросил боярин.

— Если хочешь, то я могу.

— Давай. А то и не придумаю, что сказать-то.

— Сколько эта Глашка у тебя получает?

— Рубля два-три.

— Еще рубль осилишь?

— А то.

— Боярыню отошли куда-нибудь, пока бабу обрабатываем.

Он кивнул. Прислужницу привели. Боярин пожелал чего-то, жена ушла исполнять. Начали.

— Глаша, говорят ты мастерица рассказывать о подружках: кто что говорит, делает?

Слухи о мгновенном переходе в неприятный статус сидоровой козы уже, видимо, достиг людской. Она заметалась:

— Не помню ничего! И не знаю, о чем они там лясы точат. И больше говорить об этом не буду! Хотите поклянусь на Библии?

— Конечно хочу. Только не в твоих выдумках, а в том, что нужно твоим хозяевам.

Она успокоилась. Риска для спины не было. Я потихоньку к ней пригляделся: ровесница боярыне, возможно выросли вместе, особых болезней нет, слегка худовата. Продолжил:

— Заработать хочешь?

— Кто ж не хочет. А что делать надо? Может отравить кого?

Жадновата и убийца в душе. Трюк с Библией с ней не прокатит.

— Нужно послушать, что бабы болтают о лечении боярыни. А ей будет очень вредно об этом слушать. Вот и нужно их выявить и доложить боярину — только о тех, кто рвется сказать хозяйке. Только ему, ей не надо. Желательно общаться наедине. Доклад каждую неделю. Раз в месяц — рубль.

— Ого-го!

— Будет что-то срочное, сразу беги. Оговаривать никого не надо. Тебе это ничего не даст. Позовут меня, а я ложь вижу! Тебя засекут насмерть. Беги, работай.

Вернулась боярыня, принесла какую-то ерундовину. Потом ушла. Мы остались вдвоем.

— Лихо ты ее.

— Да, неплохо получилось.

— Сколько за все возьмешь?

Ответил.

— Как для всех… — задумчиво протянул боярин. — А подарки возьмешь?

Интересно, а чем он отдариваться будет? Борзыми щенками? Аглаю в постель? Ладно, отказаться никогда будет не поздно.