— Последняя песня!

Народ было зароптал.

— Певец не железный, — добавил Фрол, — можем и сейчас уйти.

Наступила тишина. Я спел. Толпа бесилась. Еще чего-нибудь! И еще раз исполнил.

И мы пошли, не обращая ни на что внимания. Я вам не эстрадный певец! Пора отдыхать.

Утром мы позавтракали и пошли по делам. Первым делом купец купил ладью. Команду он оставил от прежнего владельца. Потом затеялся арендовать склад и покупать товар. Тут я вспомнил о своем пении.

— Слушай, Кузьмич, мне нужен музыкальный инструмент.

— Зачем, ты же сам поешь?

— Затем. Деньги давай.

— Сколько?

— Гони десять рублей.

— Это же большие деньги!

— А я большой человек. Ты вот уедешь, а мне на что жить?

Фрол отсчитал и убежал. А я пошел вдоль рядов, разглядывая товар. Тут услышал трещотки, дудки. Вот у них и спросим. Вдруг все умолкло. Ведь упустил! Поспешил. Вдруг гадкая музыка появилась. И так раза три. Сложилось ощущение, что они каждый раз от меня уходят. Я остановился возле средних лет мужика с деревянной посудой.

— Скажите, а скоморохи как-то ходят что ли?

— Сообразил, — посмеялся лошкарь. — Они по трем большим кругам бродят. Ты за ними лучше не гоняйся.

— А как?

— Стой здесь. Они скоро подойдут. Каждый день здесь кружат.

Через пять минут ВИА «Скоморох» подошло из-за угла.

— Здорово, ребята.

Ответили неласково.

— И тебе не хворать. Что на дороге-то встал?

— Есть дело. Плачу.

Сгрудились вокруг.

— Не обманешь? Хоть бы на обед получить — жадно сказал самый длинный и самый худой.

— О какой сумме идет речь? — уточнил малосведущий я.

— Ну, копеек пятьдесят.

Облегченно выдохнул — это можно! А то опасался, что не хватит на инструмент. Цен я не знал. Музыканты, судя по их дудкам и колотушкам, тоже.

— Полтинник даю, если найдете нужную вещь.

Молодежь опечалилась. Задание явно будет непосильным. Просто так деньги не платят.

— Да расскажи, в чем дело-то, — крикнул самый нетерпеливый.

— Нужна гитара.

На лицах — недоумение.

— Я из других краев, может быть у вас она называется по-другому.

— А какая она?

— Вот такая, — обвел воображаемые формы руками. — Шесть или семь струн, глубокая. Звук приятный, мягкий.

— Не домра?

— Отнюдь.

Все задумались. Вывод был печален. Не видали, не слыхали.

— А может Тишило-купец чего знает?

— Где будем его искать?

— У него лавка на этом рынке.

— Объясняйте.

Все пятеро знали рынок как свои пять пальцев. Но были, как женщины из будущих времен. Дорогу знает отлично, а объяснить ее не может. В общем, пошли искать все вместе. Не успели тронуться, новая идея. Я подошел к купцу через лавку от нашей сходки.

— Хотите спою историю о вашей семье?

— Да откуда ты это можешь знать, да еще сочинять об этом песню?

Он поразился моей глупости и нахальству, ничем не обоснованному. Я не стал ему говорить, что пронаблюдал, как перед нашей беседой, мальчик и девочка, похожие на купчину, совали ему продукты и кувшинчик с чем-то. Перед уходом они обнимали отца.

— Тут есть люди, знающие твою семью? — спросил у него.

Купец задумался ненадолго.

— Есть трое.

— Зови всех.

Он убежал. Я подозвал длинного с дудкой.

— С голоса музыку можешь взять?

— Легко!

Я напел. Парень сыграл один в один. Талант! Пришел торговец, с ним еще трое степенных бородачей.

— Мы поспорили с почтенным, что пока он бегает за вами, я напишу песню о его семье и возьму с него рубль. Вы — свидетели.

Бородачи зашумели.

— Это невозможно, Трофимыч, не робей!

Ну, прямо Новгородское вече. После таких речей отступить было невозможно. Остаток жизни будут насмехаться. Купец приосанился, показал нужную деньгу. Начинайте!

На шум подтянулись соседи, все вальяжные и бородатые. Узнав о причине спора, разбились на два лагеря: за торговца и за меня. Ну, вот это точно вече! Народ кричит, руками машет. Подходят и покупатели. Шум нарастает.

Наш ансамблик глядел понуро, думая, что опозоримся. А народ уже спорит на деньги. За нашу же неловкость, нас, похоже, будут бить всей толпой. Проигрывать всем обидно. Остальные тоже такое веселье не упустят. Но ребята не трусят, не бегут. Молодцы!

Длинный против остальных гляделся орлом. Он уже имеет в руках невиданную в этом городе песню. Я поднял руку.

— Начинаем! — крикнул во всю мощь соего жиденького голосишка.

Пока народ стихал, буркнул своим, чтоб не вздумали влезать со своими стучалками и бренчалками. Затем вышел в центр, скомандовал — дуди, и стал петь песню о сына и о дочери — лучшую песню о семье всех времен и народов.

Толпа стихла окончательно. Затем округлились глаза, потом, от впечатлений, разинулись рты. Я допел, поклонился слушателям и отошел к своим.

Аплодисментов в ту пору еще не знали. Сначала на короткое время — тишина, а потом дикий рев, ударивший по ушам. Затем общий галдеж. Обмен мнениями, крики мне, с требованиями петь дальше и тому подобное. Но — как сказал Шаляпин: даром только птички поют.

Мои музыканты-проводники цвели. Такого успеха они не видели никогда. Дударь сиял. Он принял участие в зарабатывании триумфа! Поэтому тоже вышел и раскланялся на все четыре стороны. Очередная буря восторга. Что же, у победы много отцов, а поражение — всегда сирота.

А я пошел к Трофимовичу, получать гонорар. Купец меня крепко обнял. Глаза у него были влажные.

— Слушай, спиши слова, супруге спою.

Приятным баритоном запел мою песню, не фальшивил. Я помялся.

— Этому, с дудкой, надо бы тоже денег дать.

— Полтинника хватит?

— Вполне. Ну что же, бересту, чернильницу и перо в руки!

— Заменим перо писалом?

— Давай!

Я получил полтора рубля, кто-то побежал за причиндалами. Мы пошли к прилавку. Присел на чурбачок. Надо мной бубнил купчина.

— Как ты все зришь в корень — и люблю их всех очень, и тоскую по ним, когда уезжаю за товаром. С женой ни разу за все годы не поругались, живем душа в душу. Дочь ласковая, красавица, сынок в меня, очень умный. И тут песня у нас в семье будет…

Прилетел посланец с нужными для письма принадлежностями, и я сел писать, стараясь делать врачебный почерк поразборчивее. И не знаю местной орфографии. Где-то читал, что вроде все пишется без разделения на слова. А на самом деле — бог его знает. А надо как-то оправдаться. Поднял голову.

— Пишу, как умею — я из дальних краев.

— Да мне все равно, — загалдел купец, — я пойму, надо будет — перепишу. Дописал, протянул собеседнику. Тот почитал, вздохнул.

— Эх, горазд ты писать!

Спросил мужика — а тебя как звать-то?

— Михаил, — ответил купец. Во как, без явно лишних отчеств!

— Не могу тебе написать ноты, — печально сказал я.

— Про такое и не слыхивал, — ответил купчина.

— Ими мелодию пишут.

— Вот же музыка, — горячо заспорил Михаил, тряся бумагой.

— Ну, слушай, — сказал я.

Сначала текст — и медленно стал читать. А теперь — мелодия, вся сила песни и начал петь без слов. Купец не сразу, но понял.

— Но я вот помню и так.

— А если бы я писал тебе письмо?

— Ну, как-то бы спел, — неуверенно заявил Миша.

Я взял у него бумагу и наскоро записал первые три куплета другой песни. Сунул купцу — пой. Тот поразился, и что-то заблеял. А теперь я: и стал петь. На втором куплете вступила дудка, следом — остальные. Мы ушли писать с улицы в склад. Мои ребята сгрудились у двери. У Михаила округлился рот.

— Как это вы все, разом-то?

— Слаженная команда, — гордо заявил я, думая о грядущих у народа именинах, свадьбах и неведомых мне пока русских праздниках.

Ладно, пора за гитарой. Встал, начал прощаться. Купец стал звать обедать.

— Тороплюсь, — отмел я лестное предложение.

Сейчас свяжись, это до вечера. А завтра торговец струнным инструментом отчалит в другой город и ищи его свищи. Эти шутки судьбы мне известны хорошо, все-таки мне за пятьдесят. Уж не мальчик, видал виды. Мы вышли из склада.