Неужели он несет ее? Поднял на руки?

Нет сил открыть, глаза, но каким-то образом она еще видит происходящее вокруг. В мозгу, словно на экране, все отражается. Вот он опускает ее на пол и склоняется над ней, вглядываясь в лицо, что-то говорит, но голоса почти не слышно.. Кажется, он хочет привести ее в чувство, но тут на экране появляется еще один человек…

Человека, который нес ее и в чьих руках она лежала почти без сознания, Мэри Фрэнсис видела как в тумане. Темные одежды на нем только подчеркивали бледность ее кожи. Соединив рассеченные полы сорочки, он поднял девушку И теперь несет к «Кресту Святого Эндрю». Мэри Фрэнсис всегда отличалась неуемным воображением, но то, что она испытывала сейчас, могло быть только сном.

Наяву такого быть не может. Просто очередная фантазия, она начиталась книг о гонениях за веру.

Образы один за другим сменяли друг друга в ее мозгу. Она не успевала понять, где реальность, а где видения. Огромный крест уже не стоит у стены, теперь он висит горизонтально в нескольких футах над полом, прикрепленный за концы к свисающей с потолка цепи. А кожаные крепления предназначены для ее рук и ног.

Нет, это сон! Ей все мерещится. Все вокруг плывет, и она сама плывет. Наверное, действует препарат, который он ввел ей.

Она почувствовала, как ее укладывают на деревянные перекладины с какой-то нежной заботливостыо. Сорочка опять распахнулась, и ярко-красная полоска крови придала ей вид священной жертвы. Она много читала о подобных жертвоприношениях, когда, чтобы умилостивить богов, убивали прелестных молодых девственниц. Ищет искупления? Или пытается подкупить дьявола?

Стыд захлестнул ее. Мэри Фрэнсис попыталась отогнать обступившие ее видения. Она и прежде грезила о незнакомце, который несет ее куда-то на руках и сладостной пыткой подчиняет своей воле. Ему ничего от нее не нужно – только она сама. Независимо от того, праведница она или грешница, больше всего ему нужна она. Пока она спит, он прокрадывается в глубины ее сознания и делает пленницей своих темных владений, а его прикосновения вызывают у нее дрожь.

Кажется, он при касается к ней сейчас? Или это ей только снится?

От каждого прикосновения у нее дугой выгибалась спина, и тело отрывалось от планок, но именно в его нежности таилась опасность. Он силой проник в святая святых ее сознания, вынуждая выдать себя и, возможно, других это – настоящее насилие! Как оно может сочетаться с нежностью?

– Каким грехом ты запятнала себя, Ирландка?

Легчайшим, едва ощутимым прикосновением он ласкал ей живот и бедра. От этой ласки волосы на голове встали дыбом, словно наэлектризованные, кожа мгновенно покрылась мурашками. Она не знала, что прикосновение человеческих рук может быть таким невесомым, таким возбуждающим.

Она извивалась, насколько позволяли крепления. Сама ее беспомощность казалась развратной. Она была не в силах подавить ощущения, которые пробуждались в ней. Предвкушение, словно цветок, раскрывало лепестки. Теперь она видела на воображаемом экране свое тело. Груди ее были подобны двум полным лунам, словно бутоны роз, набухли и отвердели соски. Все ее тело распускалось, подобно цветку. Стройные белые ноги… Черный треугольник внизу живота притягивает взор…

Стон вырвался у нее из груди. Она наслаждалась этими новыми для себя ощущениями, наслаждалась поразительной красотой собственного тела, ароматом, исходящим от него, – тяжелым цветочным ароматом. Ноги обдало жаром. Она поняла, что это – от прикосновения его рук. Они ласкают ее лодыжки, скользят вверх по икрам и дальше – к бедрам…

– Скажи мне правду, Ирландка. Кто ты? Кто послал тебя?

– Этого я сказать не могу, – ответила она, не зная, произнесла эти слова вслух или только подумала. «Что угодно, только не это. Я скажу что угодно, только не это».

Что-то мягкое и горячее коснулось ее. Лица. Его пальцы?

– Тогда отдай мне вот это, – сказал он, припадая к ее губам, вбирая в себя их мягкость. – Отдай свои губы, которые дрожали, когда ты прикасалась к своему медальону. Дай мне вкусить их страстность, ощутить их трепет…

Голос его внезапно зазвучал хрипло, касаясь ее так, как не могли прикоснуться пальцы: – Дай мне это, – сказал он. – Только так я могу узнать, что такое непорочность.

Она выгнулась навстречу ему, но он исчез…

Пурпурная ночь окутала ее. Она летела сквозь тьму подобно падающей звезде. Совершенно невесомая. Завораживающая красота падения убаюкивала. Ее больше не было, осталась Только душа. Земля тянула к себе, звала поддаться и упасть. Она хотела упасть. Давно бы упала, не знай, что с этим все кончится. Даже бесконечность Где-то заканчивается.

Она представила, что упала, и ее воображаемый экран вдруг раскрылся, Словно ящик Пандоры: От грохота заболели уши. Она хотела зажать их ладонями, но руки были связаны. В воздухе со свистом проносились кинжалы, змеи нагло высовывали Языки и плевались.

– Скажи, кто тебя послал? – прогремел над ней страшный голос, исходящий от покрытой капюшоном головы.

Крики, повторяемые многократным эхом, предостерегали, рассказывали, что случалось с женщинами, которые, подобно ей, отказывали Великому Инквизитору в том, чего он от них добивался. Их клеймили как еретичек, а потом привязывали к столбу и сжигали. Ничто уже не могло спасти ее. Он с самого начала не собирался щадить ее. Его просто притягивала непорочность, потому что он навсегда утратил свою. Он стремился завладеть ее непорочностью, чтобы затем разрушить. Во все времена люди стремились уничтожить то, чем не могли обладать. Это проще, чем жить, сознавая свою неполноценность.

Из неумолимо надвигающейся темноты на нее неслось раскаленное добела железное клеймо. Опять поднялся невообразимый гвалт, от которого едва не лопались барабанные перепонки, – завывание и хрюканье, хрипение и стоны. Клеймо с шипением обрушилось на обнаженную плоть. Последнее, что она слышала, был ее собственный душераздирающий крик.

Выйдя из церкви, вдохновленная почти одержанной победой над отцом Риком, Блю увидела на земле букет цветов. «Петунии!..» – узнала она, удивившись и обрадовавшись, и нагнулась, чтобы поднять начинающие уже увядать цветы. В детстве она любила их больше всего. Каждый раз, когда отец уезжал по делам, он привозил ей какие-нибудь мелочи, украшенные изображением этих цветов, – что-то из одежды, школьные принадлежности, Мыло. Даже на сиденье в туалете у нее были нарисованы петунии.

Она дотронулась до лепестков, вспоминая и улыбаясь. Блю не верила в приметы, но сейчас трудно было не поверить, что цветы оказались здесь случайно. Это, наверное, знак свыше. Как удивительно, что она нашла их у входа в его церковь!

– Мэм, эти цветы, они… – Блю обернулась и увидела мальчика, махавшего ей рукой. Он с трудом ковылял, и она поняла, что одна нога у него больна. Я обронил их, – проговорил он, задыхаясь и раскрасневшись от усилий, – но вы можете взять, если хотите.

Ему было лет семь-восемь, не больше. Он был тощий, темноволосый, с круглыми черными глазами и ужасно симпатичный.

– Нет-нет!.. – Она не могла забрать его цветы, но потому, как крепко зажала букет в руке, Блю поняла, что расставаться с ними не хочет. – .Нет, если это твои цветы…

Мальчик подошел к ней и уцепился за ее руку, будто боялся упасть.

– Красивые, правда? Вам нравятся? Возьмите, прошу вас. – Он широко улыбнулся и выжидательно посмотрел на нее.

Не понимая, чего он хочет, Блю смотрела на его протянутую руку. Пальчики загнуты внутрь, будто он что-то держал на ладони. Наконец до Блю дошло – мальчишка чего-то ждет от нее! Денег. Она тяжело вздохнула. Так он – один из уличных мальчишек-продавцов, которые стучат в окна машин, выклянчивая, деньги. Теперь они даже прикидываются калеками, чтобы разжалобить публику. Блю укоризненно посмотрела на него.

– Сколько? – спросила она. Этот парнишка уже научился разбираться в людях.

– Вы про цветы, мэм? – Он почесал голову.