— Разбираешься, — подтверждает «костюм». — Рабочая лошадка Глубинной войны. С вертикальным взлетом-посадкой. Совершенно бесшумный.

— А бомбы, конечно, мы с Рисой?

«Костюму» явно не по себе.

— Поживем — увидим.

Они загружаются в самолет: Коннор с Рисой и «костюм» в передний отсек, остальные — в задний. Устрашающего вида бёф бережно опускает Рису в кресло и даже, странное дело, застегивает привязной ремень, потом поворачивается, чтобы уйти к своим товарищам.

— А тележку с напитками прикатишь? — куражится Коннор.

Воздушное судно взмывает вверх с места, словно вертолет; двигатели издают лишь еле слышный гул. Затем машина, набирая скорость, устремляется на восход. Риса, все еще без сознания, безвольно обмякает в кресле; от падения ее удерживают лишь ремень безопасности и плечо Коннора. Сидящий напротив «костюм», похоже, весьма доволен собой. Коннор раздумывает, как бы это ему исхитриться и, будучи в наручниках, выбросить мужика из самолета. Но «костюм» вдруг произносит:

— Поздравляю — вы под защитой федерального правительства. Нам пришлось забрать вас на всякий случай, из опасения, как бы Инспекция по делам молодежи не сцапала вас раньше.

Коннору требуется некоторое время, чтобы осмыслить услышанное.

— Подождите… так вы не юнокопы?

— Будь мы юнокопами, вы бы уже были мертвы.

Коннор недоверчиво прищуривается:

— Если я под защитой, то почему вы надели на меня наручники?

«Костюм» криво усмехается:

— Потому что я доверяю тебе еще меньше, чем ты мне.

Он представляется как специальный агент Арагон, привычным жестом демонстрируя значок агента ФБР, как будто для Коннора это сейчас имеет какое-то значение.

— Мы тебе не враги, — говорит Арагон.

— Как раз так враги всегда и говорят.

Арагон пристально вглядывается Коннору в глаза. Такое впечатление, будто хочет сделать то, что не удалось Нельсону — забрать их себе.

— Ты веришь в демократию, Коннор?

Такого вопроса юноша не ожидал.

— Когда-то верил. Я верю в ее принципы, в то, как ей положено работать.

— Демократия всегда работает как ей положено, — возражает Арагон. — Все скулят и грызутся друг с другом, пока кто-то один не одержит верх — вот что такое демократия. — Он достает планшетник и чиркает пальцем по экрану, пока не находит нужное. — На сегодняшнее утро сорок четыре процента американцев готовы отвергнуть идею расплетения.

— Все равно это не большинство.

Арагон приподнимает брови.

— Ты не видишь общей картины. — Он разворачивает планшетник к Коннору. На экране круговая диаграмма. — Сегодня утром количество поддерживающих расплетение упало до рекордно низкой отметки — тридцать семь процентов. Девятнадцать процентов «не уверены». К твоему сведению: девятнадцать процентов НИКОГДА не будут уверены. Из чего следует, что в результате всей грызни и скулежа верх одержала одна сторона, и эта сторона — ты, Коннор.

Арагон натянуто улыбается и подмигивает ему.

Коннор никогда не доверял людям, которые подмигивают.

— Вот так, значит, все просто?

— Уж кто-кто, а ты-то должен бы знать, что это вовсе не просто.

Тут он прав. Стоит Коннору подумать о том, через что ему пришлось пройти — и все его шрамы, как видимые глазу, так и невидимые, начинают ныть.

— Многие прекрасно понимают, что ты — далеко не Мейсон Старки. Так что, считай, этот психованный ублюдок оказал тебе услугу. На тебя смотрят теперь как на меньшее из двух зол.

При мысли о вожаке аистят Коннор едва не извергает наружу то немногое, что успел съесть за завтраком.

— Старки мертв, — сообщает он Арагону. — Я убил его.

Тот вглядывается в Коннора — не шутит ли.

— Надо же, какое разочарование для тех, кто хотел сделать это собственноручно.

Риса наваливается на плечо Коннора, но он подозревает, что она будет в отключке еще минимум час, а то и больше, в зависимости от силы транка. Коннор неловко двигает плечом, чтобы усадить подругу ровно, потом протягивает Арагону руки. Пусть снимет наручники, он тогда сможет держать Рису по-человечески.

— Снимем, когда придет время, — бросает Арагон. И снова Коннор ощущает, как тот напрягся. — Да ты, кажется, не догадываешься, что тебе предстоит?

— Я никогда не знаю, что со мной стрясется в следующий момент. Пару-тройку недель назад я существовал в виде четырех десятков кусков, а сейчас я целый. Десять минут назад я сидел на кухне, а сейчас лечу в небесах. Скажите мне, что я отправляюсь на луну, и это меня не удивит.

— Что там луна! — восклицает Арагон. — Если вы с мисс Уорд переживете этот день, то образуете свои собственные созвездия. Теперь, когда «Граждане за прогресс» торпедированы и пошли ко дну, а в дело вступают орган-принтеры, весь мир изменится. Ты будешь поражен, сколько у вас вдруг появилось высокопоставленных друзей.

— Не нужны мне такие друзья!

— Очень даже нужны. Потому что еще много тех, кто по-прежнему жаждет твоей крови. Но паразиты могут защитить тебя от хищников.

Это уж чересчур. В голове не укладывается. Как будто различные части его исцеляющегося мозга стараются отторгнуть друг друга.

— Слушай, кто ты такой? — спрашивает Коннор.

— Я говорил — заурядный агент ФБР. Но как и всякий, стремлюсь достигнуть большего.

— Ты, значит, мой первый паразит.

Арагон опять подмигивает.

— Начинаешь схватывать.

Самолет потряхивает. Коннор выглядывает в иллюминатор и видит, что земля исчезла за пеленой облаков.

Арагон бросает взгляд на часы.

— Там, куда мы летим, девять утра. До одиннадцати должны успеть.

— А куда мы летим?

Арагон отвечает не сразу. То напряжение, что интуитивно ощутил в нем Коннор, начинает проявляться более явственно. Еще чуть-чуть — и мужик начнет обливаться потом.

— Не знаю, в курсе ты или нет, — произносит Арагон, — но арапачи вместе с остальными племенами готовятся объявить войну. Во всех больших городах беспорядки. Мы на пороге такой разборки, в сравнении с которой Глубинная война покажется легкой домашней перепалкой.

— Так куда мы летим? — повторяет Коннор.

Арагон набирает полные легкие воздуха и снимает с юноши наручники.

— К твоему давнему другу.

Она просыпается в объятиях Коннора, и на какое-то мгновение ей кажется, что все так, как должно быть. Но постепенно в голове проясняется, Риса видит, где находится, и вспоминает, что произошло. Их схватили. И все же рука Коннора лежит на ее плече. Увидев, что Риса пришла в себя, он улыбается. И где он нашел повод для улыбок?

— Мы уже рядом, — говорит сидящий напротив мужчина. Тот самый, что схватил их. — Взгляните.

Риса медленно поворачивает голову, зная, что после транкирования резкие движения крайне нежелательны, и выглядывает в иллюминатор.

Первое, что бросается в глаза — безошибочно узнаваемая игла Монумента Вашингтона. Оказывается, они летят не на вертолете, как подумала сначала Риса. Другая скорость и траектория движения, а кроме того, не слышно грохота винтов. По мере приближения она осознает: что-то не так. Газон парка Нэшнл Молл, от Капитолия на востоке до Мемориала Линкольна на западе, должен быть зеленым. Или, по нынешнему времени года, желтым. Вместо этого он весь мельтешит цветовыми пятнами, словно «снег» на экране старинного лампового телевизора. Через пару мгновений Риса понимает — это люди. На всем протяжении парка, протянувшегося на две мили в длину. Тысячи и тысячи людей!

— Митинг Хэйдена, — объясняет Коннор.

— Хэйдена? — переспрашивает Риса, по-прежнему не в силах осознать: весь Нэшнл Молл заполнен. — Нашего Хэйдена?

Коннор знакомит ее с агентом Арагоном, чью руку Риса пока не готова пожать, и наскоро объясняет, что происходит. Но Риса, совсем недавно пробудившаяся от искусственного сна, вникает с трудом. Коннор показывает ей письмо. Сначала она думает, что то самое, с которым он не расставался в лавке Сони, но этого не может быть. Приглядевшись, Риса различает государственную печать.