Тем же временем, второй контейнер опустился достаточно близко к земле…

— Посмотрим же, сколько кругов смерти он сможет пройти до того, как она заберёт его в свои костлявые объятия! Выпускайте псов!

…и распахнулся в полуметре, вываливая наружу стаю в десяток самых обычных, серых волков — разве что, очень голодных. И от падения о землю, от всего этого гомона вокруг, они стали ещё злее, поэтому первое же увиденное перед собой существо стало для них врагом.

— Пёсы! — Успел выкрикнуть парнишка. И хоть не знал наверняка, что они собираются с ним сделать — при виде этих оскаленных пастей и искажённых злобой глаз, он прикрыл лицо руками…

И не зря — животные бросились на него в прыжке, вцепились в его ноги и руки зубами, сквозь тонкую тюремную робу до крови вспороли когтями кожу на его животе. Но Никифий, хоть и завыл от боли, устоял на ногах. И пусть он не знал, что происходит, не знал, что они хотят его убить — ему было больно. И хотелось, чтобы болеть перестало. И без злости на этих животных — он, прямо с висящим на ноге волком, пнул коленом того, что вцепился ему в локоть, и ухватил его за шкирку, чтобы…

Сначала он хотел его просто отбросить — но когда они продолжили наседать на него, будто бы желали ему чего-то плохого, он широкой дугой взмахнул скулящим зверем вокруг себя, отгоняя тех, что стояли рядом, а кулаком начал нещадно бить по носам тех двоих, которые непосредственно висели на нём, вцепившись в колено и бедро. И будет честно сказать, что Никифий, несмотря на утончённую комплекцию — был действительно силён, и каждый удар сопровождался хорошим, сочным хрустом и визгом, а мотыляемый за шкуру волчара хоть и не выступал в цирке, но отлично раскидывал своих собратьев по сторонам. Так что парень смог перетерпеть первую атаку волков, оставшись стоять на ногах. И в промежутке, пока растерянные внезапным отпором животные собирались с духом для следующего раунда, он коротко взвыл от боли, с силой сжав себя за плечи… И только сейчас осознал, что всё ещё держит то поломанное животное, которое он использовал вместо оружия, в руках.

Никифий отбросил его — упавшего наземь едва дёргающимся мешком костей — и попятился задом. До тех пор, пока не наткнулся спиной на стойку с оружием.

Оружие? Оружие — это плохо. Никифия ругали, когда он с ним играл. Когда мальчики на улице тыкали в него палками и деревянными мечами, кидались камешками, а он отбирал их игрушки и начинал тыкать в ответ. Мама говорила, что он бил слишком сильно. И что он уже слишком взрослый, чтобы играть с детьми. И что он не должен ходить по городу сам. Пусть его хотя бы хозяйка сопровождает…

***

— У-уууу! В… в-выле… вылезай!..

Ехидна превратилась в дрожащий комок, с какими усилиями она пыталась вытолкнуть его из себя!.. Но это был жеребёнок. Настоящий, возможно лишь самую малость недоношенный жеребёнок, и лез он наружу из какой-то неполноценной хоббитши. Ей бы нужна была помощь… Чтобы кто-то раздвинул её слишком тугой выход из матки руками и вытащил её потомство на свет! Или хотя бы трахнул её, разбив её дырку… Ладно, она бы согласилась и на то, если бы кто-то в этот момент на неё подрочил. Хотя, это бы вряд ли ей как-то помогло. Но было бы немножко приятно… Но помощи рядом всё равно не было, и ей приходилось рассчитывать лишь на свои собственные усилия.

— П… поза!.. Позалуста!.. — Опять заскулила она, делая ещё одну попытку протолкнуть огромное животное из своей матки… с трудом и обычного младенца рожающей. Но если она не постарается и тело её выбьется из сил до того, как воспроизведёт потомство на свет — оно будет обречено… А этого она не хотела, и потому…

Потому!..

Она "перевернулась" на живот — если так вообще можно было назвать это движение. Она в самом прямом смысле легла на него сверху, потому что он был значительно больше её самой. И теперь давила на себя не только руками и мышцами внутренних органов — но и всей своей, пусть и не особо большой, массой. И только так, с тупой, тянущей болью и каким-то глубинным телесным хрустом, наружу, из её до красна болезненно растянутой киски, показалась… нет, ещё не морда жеребёнка — её матка. Но внутри неё, этой слишком широкой, полураскрывшейся трубки, было видно что-то инородное, покрытое мокрой чёрной шёрсткой. И только бы если у неё хватило сил продолжить эту схватку — она бы, возможно, и смогла его из себя выдавить. К сожалению же — нет, и она, закатывая глаза, опять обмякла… Прямо-таки лёжа на своём животе… И голова жеребёнка, заставившая матку раскрыться, заползла обратно, оставляя снаружи лишь вывернутую и изрядно растянутую трубку её внутреннего органа.

Грязное её тело испытывало от этого всего слишком много удовольствия…

***

Никифий отбросил в сторону перемазанный кровью и волчьими мозгами шестопёр в сторону. И пал на колени: он не хотел их убивать. Он даже взял в руки какую-то дубину, а не настоящий меч или топор, но когда он бил слишком слабо — волки продолжали его кусать, а когда бил сильнее — то они хрустели и ломались. Их головы трескались, наружу вылезали раздробленные кости. Они визжали. А он продолжал бить, потому что хотел жить.

И тогда он снова завыл, устремив взгляд на такое далёкое небо. Он был весь в крови — как в своей, так и чужой, а лицо искажено в сложной эмоции, в которой читался первородный ужас и наивное непонимание, смешанное вместе со слепой яростью и жалостью к этим бедным животным…

Но некоторые из волков всё же выжили. Пока что выжили, хотя явно это было ненадолго — и они так печально скулили, когда пытались встать или просто уползти.

Он не мог этого терпеть — сердце его разрывалось. И, несмотря на свой страх и боль, он подполз к ближайшему из них и окончил его боль, сочно переломав тому шею…

А вот и снова заработали лебёдки — и кран отправил вниз контейнер со следующим соперником.

***

Шаос стиснула зубы. И опять заскулила, в очередной раз напрягая мышцы всего тела — она должна была его родить! У неё не было иного выбора!

Но какой же он был большой… Что там говорить — физически оно было сложно представить, что что-то настолько огромное могло пролезть сквозь её эту дырочку. И когда его голова, со смиренно закрытыми глазами, проскочила наружу — это противоестественное зрелище, как из низкорослой, метровой полурослицы торчала несоизмеримо большая конская морда, пока лицо её было искажено от боли так, что маленькие белые её зубки скрежетали друг о друга, не могло не вызвать волну дрожи.

Однако это была уже победа — хотя бы потому, что теперь он не заскочил в неё обратно, когда она сделала перерыв на то, чтобы собраться с силами и "перехватиться" мышцами. И напряглась в очередной раз, растягивая истончённую плоть своей вылезшей наружу матки ещё сильнее, когда сквозь неё стало проходить туловище животного. С прижатыми вдоль него ногами и…

Продолжая давить на живот руками, как бы "прогоняя" плод вниз пор своему телу, пока и её собственные родильные судороги пытались вытолкнуть его из неё, девушка замотала головой — лучше бы она, наверное, сейчас умерла, чем терпела это!.. Конечно же, с возможностью потом воскреснуть, истратив благосклонность Госпожи, но… Но она, скрипя зубами на заплаканном, покрытом слюной лице, сделала особенно сильный толчок мышцами — и жеребёнок, проскочив наиболее толстую свою часть, мучительно медленно, почти заторможенно, вышел из неё полностью, мягко ложась у её задранных вверх бёдер… При этом Шаос в этот момент почувствовала всю протяжённость его тела, каждый на нём изгиб, утолщение и сужение — и когда задние копытца вышли из неё, утаскивая следом нити какой-то липкой слизи и оставляя её торчащую наружу и подобную помятому пакету матку, она не смогла выдержать — и кончила ещё раз…

А ведь она даже и не могла заметить то, что пуповины из неё почему-то торчало две: одна из них принадлежала другому существу, устроившемуся у жеребёнка под передними ногами и по счастливому обстоятельству вышедшему вместе с ним. Куда более мелкому по сравнению с ним, но всё равно большим для произвёдшей его на свет матерью. И в отличие от животного, дёргающего ногами в попытке подняться, зеленовато-бурый младенец с проступающими на голове жидкими голубоватыми волосами не шевелился — лишь кое-как дышал. Да и то продлиться это долго не могло.