Дубовский с непроницаемым видом косится на меня, вкладывая в это не больше значения, чем в разглядывание асфальта и стен. Он холоден, как лёд — и я зябко повожу плечами. Огромная глыба льда, уничтожающая всё живое. Чем ближе я подхожу, чем сильнее чувствую себя Титаником. Вот-вот столкнёмся — и я пойду ко дну, пускать пузыри под замолкающую скрипку.

— Смотрю, ты пришла в себя. — У Дубовского не голос, а жидкий азот. Я жалею, что не взяла с собой куртку. — И сразу нацелилась сбежать.

Миллионы реакций взрываются в моей голове одновременно, как разноцветные вспышки от фейерверка. Осадить его. Высмеять. Огрызнуться. Показать зубы. Но на всё это нужны силы, которых у меня пока нет. Я чувствую, что где-то на дне ещё есть запас, неистребимый источник, но он ещё в спячке. И подозреваю, моя злость только доставит Дубовскому удовольствие. Вместо того, чтобы принять его игру, я веду свою.

— Где Илья? — спрашиваю я, равнодушно глядя ему в район свежевыбритого подбородка. — Ты что-нибудь ему сделал?

— Нет. Но стоило, — следует ответ. — Он уехал.

Мне чудится в этих словах двойное дно. Знакомая дрожь зарождается в недрах живота, я сдерживаю её, каменею.

— И я должна в это верить?

Рука Дубовского хватает меня за подбородок, принуждает поднять голову. Оторопев, я смотрю ему прямо в глаза, не моргая. При солнечном свете прозрачная синева его глаз до того пронзительна, что мне больно. Как смотреть на снежную пустыню или вершины гор.

— Забудь о нём, — негромко произносит Дубовский, и его зрачки пульсируют. — Он для тебя больше не существует.

***

Дорогие читатели! Не забывайте поставить звёздочку, если вам нравится книга, это очень важно для автора. Спасибо всем, кто участвует:)

Я отталкиваю его руку, демонстративно вытираю то место, где он касался. Смотрю исподлобья, но в ответ получаю только кривую усмешку.

— Что ты с ним сделал?! — Мой голос обрывается, и я мысленно проклинаю свою несдержанность. Это зверь, натасканный пёс, нельзя давать понять, что боишься. Иначе стальные челюсти пережмут твоё горло.

— Прекрати вопить, киса, — морщится Дубовский, как от головной боли. Под глазами у него залегают глубокие тени. — Поехали.

Мощная рука ложится на моё предплечье, по-хозяйски тянет к себе. Аккуратно, но непреклонно.

— К-куда? — Я чувствую себя лёгкой лодочкой, которую буксируют к берегу. Овечья растерянная покорность на мгновение завладевает всем моим существом, хочется закрыть глаза и просто отдаться чужой воле. Но это длится секунду, нет, тысячную долю секунды. Я выпрямляю спину, позвоночник обращается в сталь. — Хотя, не важно. Я с тобой никуда не поеду, пока ты не скажешь, что с Ильёй.

Голос в голове сух и неприятен, равнодушно выплёвывает слова, которые я не произнесу вслух: «Сдался он тебе. Что бы с ним ни было, он это заслужил». Я вздрагиваю от омерзения.

Дубовский сжимает челюсть, желваки проступают отчётливее. Он издаёт недовольный вздох, пальцы на моей руке сжимаются чуть сильнее. Если они окажутся на моей шее… Сердце подскакивает и падает в пятки, но я уже чувствую, как несусь вниз на американских горках. Здесь нет тормозов. Только бесконечное падение в пропасть.

— Упрямство должно быть в тему, — говорит Дубовский с жутким спокойствием. Взгляд устремлён в одну точку, поверх моей головы. Ему не надо повышать голос, чтобы волоски на моём затылке пришли в движение, пытаясь встать дыбом. Опасность, исходящая сейчас от него — дуновение ветерка, но в нём сверкают острые лезвия. Он лениво цедит слова, и каждое отдаётся в моей голове лёгким гулом: — Ты осознаёшь, что мне не трудно просто засунуть тебя в машину без этих уговоров?

Я смотрю на него во все глаза, огорошенная такой прямотой.

— Это нечестно. — Мой голос дрожит, как заячий хвост, кулаки сжимаются сами собой. Я скриплю зубами и мстительно добавляю: — Чем же тогда ты отличаешься от него?

Мне хочется пробиться через этот панцирь, добраться до самого нутра, которое иногда проглядывает из-под слоёв масок. Я вызываю огонь на себя, потому что от близости льда уже трудно дышать. Но Дубовский только хмыкает.

— Много чем.

Он сощуривает глаза и, раньше, чем я успеваю опомниться, закидывает меня на плечо. Мой взвизг обрывается на середине. Секунду я вишу вниз головой, а потом вижу вокруг себя салон машины. Дубовский запихнул меня на сидение, как какой-то мешок, и захлопнул дверь. Чуть сильнее, чем нужно. Я открываю и закрываю рот, как рыбёшка, выброшенная на берег. Это возмутительно! Почему все думают, что со мной можно так поступать?!

Я поворачиваю голову вбок, вижу изумлённое лицо Лизки за стеклом Убера. И выскакиваю из машины с противоположной стороны раньше, чем осознаю, зачем. От ужаса я не соображаю вообще ничего, голова пустая и гулкая, но тело действует само. Расстояние в несколько метров я покрываю двумя безумными прыжками, запрыгиваю на заднее сидение и кричу таксисту:

— Гони!

Он срывается с места так быстро, словно этого и ждал. Меня откидывает назад, прямо на Лизку, которая вцепляется в мою руку, как в спасательный круг. Подруга смотрит на меня с разинутым ртом.

— Добро пожаловать в Форсаж, — говорю я и заливаюсь хохотом. Неистовым, нездоровым. Адреналин пульсирует в венах, разгоняет сердце. Мысль о Дубовском преследует меня, но не может догнать. А я жалею, что в машине нет люка. Иначе я бы уже высунулась наружу и орала во всю глотку, празднуя своё освобождение.

Кратковременное. Но сейчас я не буду об этом думать.

— Ну ты даёшь, мать, — выдыхает Лизаветта и тоже смеётся. Она украдкой вытирает со лба пот. — Я так седой стану.

— Тебе пойдёт, — рассеянно отвечаю я, пока растекаюсь по сидению. Возбуждение резко схлынуло, как вода в отлив. На пустом берегу только мокрый песок, да обломки раковин.

Водитель пялится на нас в зеркало заднего вида, но мне всё равно. Лишь бы молчал.

— Домой? — уточняет Лиза, и я киваю. Домой. Родители уже должны быть там. При мысли о встрече с ними я теснее прижимаюсь к тёплому Лизкиному боку. Почему от родной семьи чаще всего ждёшь неприятностей?

Входная дверь распахивается передо мной, как ворота в рай. Я уже представляю, как поднимусь наверх с огромной чашкой какао, запрусь и буду сидеть там до скончания своих дней. И ни один психопат меня оттуда не выковыряет.

Но мамины сдвинутые брови отвлекают меня от прекрасного видения.

— Злата, — говорит она и поджимает подкрашенные губы. — Ты совсем с ума сошла? Мы же договаривались, что ты будешь предупреждать, если не ночуешь дома. Хорошо Илье дозвонилась, он сказал, что вы у него. Меня не жалеешь, так отца пожалей, у него сердце всё-таки.

— Что? — спрашиваю я, не веря своим ушам. — Ты Илье звонила?

— А куда мне было звонить? — Она моментально ощеривается, переходит в нападение. — Морги обзванивать сразу? Не ожидала от тебя такой безалаберности, дочь. Ну ладно телефон у тебя разрядился, но ключи забыть? Ты в последнее время такая рассеянная, не знаю, что с тобой делать.

— Ничего не делать, — огрызаюсь я. — Всё уже сделано.

Она оскорблённно замирает, но я занята другой мыслью: забыла ключи? Разрядился телефон? Значит, Илья был достаточно трезв для того, чтобы сочинить правдоподобную легенду и скормить её моей матушке.

— Как с Максимом поговорили? — Она вдруг меняет тон на приторно-медовый. — Понравился?

«Ну надо же, он для неё уже Максим.»

— Просто класс, — говорю я. Устало смотрю на неё из-под приспущенных век, которые весят целую тонну. — Лучшего и желать нельзя.

В её глазах мелькает алчный огонёк, от которого меня ощутимо тошнит. Я подхватываю юбки и иду наверх, пока меня не стали допрашивать с пристрастием. Ставлю ногу на нижнюю ступеньку и в спину прилетает долгожданное:

— Я же говорила.

Не в силах совладать с собой, я резко оборачиваюсь. Мама видит моё перекошенное от ярости лицо и замолкает, но вид у неё по-прежнему самодовольный. Никогда в жизни мне не хотелось её ударить. Никогда. До этой секунды.