— В пятницу ты поедешь со мной на… кхм, назовём это званым ужином. Никого лишнего, даже охраны. Будешь изображать преданную жену, греть уши и держать рот на замке.

Меня покоробило. Невыносимый цинизм в его словах был настолько густым, что едва не капал на пол.

— Что-то ещё? — холодно спросила я, не замечая, что стиснула пальцы слишком сильно.

Он на меня не смотрел.

— Нет. Иди.

Я резко повернулась, подошла к двери. Остановилась, уставившись на блестящую латунь ручки. Ещё никогда в жизни мне не хотелось одновременно ударить человека головой о стол и поцеловать. Интересное ощущение. Познавательное, я бы сказала.

— Кто там будет?

Неожиданно, но Максим ответил:

— «Чёртова дюжина». Тринадцать фамилий, на которых держится этот еб*ный город. — Сквозь равнодушие отчётливо проступило презрение, сильное, горькое, как хина. — У всех есть официальное лицо, типа строительства или министерского кресла под жопой, чин-чинарём. А под красотой этой обтяпывают очень некрасивые дела.

— И ты?

— В первую очередь я.

В этом не было позёрства и рисовки. Максим говорил об этом так же, как люди сообщают, что пишут правой рукой. Простая констатация факта.

— Что вы там будете делать? Соревноваться в стрельбе по живым мишеням? — Я обернулась. Успела заметить краешек ухмылки до того, как она исчезла за каменным выражением лица.

— Обсуждать дела. Проверять союзы. Договариваться, — быстро сказал Максим. Потом добавил резче: — Вынюхивать. Прощупывать. Если тебе будут мило улыбаться, киса, не обольщайся, ты тут вообще не при чём. Следи за каждым словом, которое говоришь. Войцеховский и Аркадий в твоей вселенной не существуют, знать не знаешь, кто такие, не видела, не слышала.

— Так зачем мне туда идти? — с внезапно вспыхнувшей злостью спросила я. — Привёл бы какую-нибудь эскортницу, та точно ничего не расскажет.

— Я бы так и сделал, — сощурился Максим, нисколько не растерявшись, — да только традиции, мать их. Жёны, мужья, совершеннолетние дети. В обязательном порядке. В знак уважения и доверия к сообществу.

— Эм… Серьёзно? Мафиозная романтика в средней полосе?

— Киса, не тупи, — буркнул Максим, снова погружаясь в монитор. — Это заложники отложенного действия. Гарантия, что никто не сыграет в крысу.

— Значит, раньше ты приходил на эти сборища один… Неуязвимый. Недосягаемый. Наверняка, страшно их бесил этим, ведь, получается, условия были не равны.

Его взгляд застыл в одной точке. Щека дёрнулась.

— Раньше было раньше, — сказал он сухо. — Всё, не мешай мне, иди спать.

Пока мы ехали, у меня в голове, почему-то, играла «Шальная императрица» Аллегровой, которую не могли перебить ритмичные басы аудиосистемы. Назойливо вертелась заклинившая строчка про вечерний экипаж, уносящий на окраины Москвы. Подходило к моменту.

Элегантные до умопомрачения, мы с Дубовским смотрелись, как отретушированная парочка из рекламы духов. Он в смокинге, я в вечернем платье-футляре, красивые, богатые, уверенные. Впрочем, как раз последнего мне не досталось. От нервов я щёлкала застёжкой клатча, открывая и закрывая, пока Максим не рассвирепел и не отобрал его. Тогда я стала щёлкать пальцами. Клатч мне вернули.

За рулём сегодня был Арт, водивший так же, как он делал всё остальное — собранно, хладнокровно и точно. Будь на дорогах все такими, количество аварий свелось бы к нулю. И агрессии в обществе поубавилось бы. Совершенно невозможно представить, чтобы он опустил стекло и начал описывать кому-то, как сношал его мамашу, которая несомненно была козой, потому как только у козы мог родиться такой козёл. Я хихикнула под нос. Скорее слон полетит.

Максим покосился на моё внезапное веселье, но ничего не сказал. Он в принципе был довольно угрюм, только привычка держать лицо прятала это от окружающих. Но я уже достаточно времени находилась рядом, чтобы замечать разницу по тому, как односложно он отвечал на звонок или как потирал горло, словно воротник сдавливал слишком туго.

Загородный дом, шикарный до безвкусицы, швейцар в ливрее, пурпурные ковры и свет позолоченных люстр. Это было похоже на сцену из фильма, а не на реальную жизнь. У меня даже дух захватило от того, насколько хорошо мы вписываемся в интерьер.

Огромная гостиная без труда вместила всех гостей, вышколенных официантов с подносами и даже одного пушистого шпица, который периодически заливался лаем, как маленький звоночек. Я присела погладить подкатившегося в ноги пса, тот любопытно ткнулся мокрым носом в ладонь.

— Смотрю, вы поладили с Ринатом? — засмеялась темноволосая молодая женщина в бордовом платье, приветливо улыбаясь.

Она была красива той немного восточной роскошной красотой, которая напоминает гречишный мёд. Пышногрудая, с оливковой кожей и крупными чертами лица, доведёнными макияжем до совершенства. Тёмные волоокие глаза лукаво блеснули.

— Необычная кличка для собаки, — удивилась я, пока Ринат облизывал мою руку.

— В честь бывшего, — многозначительно изогнула бровь дама. — Тоже тот ещё кобель.

Дубовский за моей спиной вдруг хмыкнул.

— Надеюсь, Марго, в честь меня ты назвала кота?

— Только хомяка, дорогой. Чтоб сдох побыстрее. — Она смягчила слова улыбкой, но в ней чувствовался лёд.

Потом до меня дошло, что это значило. Оу. Я даже не знала, что он с кем-то встречался.

Они приветственно обнялись, так, словно опасались, что у второго за пазухой нож, пока я делала вид, что полностью сосредоточена на салфетке, которой оттирала собачьи слюни. Марго показала глазами на меня, вопросительно подняла брови. Дубовский едва заметно качнул головой.

Вечер проходил лучше, чем можно было ожидать. Приятных лиц вокруг оказалось ничуть не меньше, чем подозрительных и устрашающих, меня никто не пытался «вывести на чистую воду» или уличить в несоответствии кругу. Общество здесь было разношёрстным, но всех объединял шлейф хозяев жизни, неосязаемый, расплывчатый, однако, хорошо уловимый даже на расстоянии. Никто здесь не сомневался в том, что достоин быть здесь. То, что я пришла с Дубовским, ставило меня в один ряд с ними.

Я старательно наблюдала со стороны, как общается он, как общаются с ним. Вот супружеская пара лет сорока, статные и величавые, похожие на портреты XVIII века; они приветливы без радушности, оценивающе скользят стеклянными глазами по лицам, мебели и картинам, не меняя выражения лица. Но обращаясь к Максиму, немного теряют в глянце, человечность проступает из-под фарфоровых масок и звучит смех. Мужчина пожимает его руку, похлопывая по плечу, как старого приятеля; женщина позволяет себя приобнять и чмокает воздух над правой щекой. Через комнату за всем этим с испытующим прищуром наблюдают два коротко стриженых мужика с лицами, до изумления похожими на мешки с картошкой. Не всех деньги сумели облагородить. Один что-то говорит соседу, тот с гаденькой усмешкой поддёргивает рукава.

Между делом я придумала себе игру — гадать, кто из гостей какой незаконной деятельностью промышляет. Низенького одуловатого дядьку с унизанными золотыми печатками пальцами, которыми он придирчиво ковырялся в подносе с закусками, я сразу определила в работорговцы. Было в нём что-то от лунных капиталистов из мультика про Незнайку.

— А, — сказал он, демонстрируя мне жирную креветку, — каково! В моей юности таких даже в спецраспределителях не достать было. — Он рассыпался дробным смешком, будто креветка его пощекотала.

Все здесь были знакомы между собой, так что я невольно чувствовала себя отделённой невидимой чертой, когда речь заходила о каких-то общих знакомых и внутренних делах. Помня наставления Максима, я усиленно слушала, но подозревала, что деятельность эта будет бесполезной — незнакомые фамилии и названия в голове задерживались ровно на три секунды. Разговоры велись вокруг бизнеса, политики и обычных, общечеловеческих, сплетен — кто с кем спит, кто кому нагадил исподтишка, чьи детишки лежат в рехабе.