Сколько же он продержится? И продержится ли?

Пора, пора надавить пожёстче, господин Тоцкий. Пора заставить господина Ружникова вам поверить. Он же даже денежки с собой привёз в предвкушении, что скоро влезет в ваш Хорватский бизнес. Не поскупился, знает: деваться вам некуда — и в долю его возьмёте, и схемками как денежки маять и не попасться, поделитесь. Так что — делитесь!

Собственно, выбор у Тоцкого был небольшой. Отведённые ему трое суток истекали. Его дочь со мной за столиком. Он может даже пойти повеситься в туалете, перерезать вены или прыгнуть в реку: мы его снимем, выловим и откачаем, но долг ему заплатить придётся. И он это знал. Что заплатить придётся: ему или этой чудной девочке, которую дома ждёт муж и малышка-дочка. И которая так рада получить крупного и богатого клиента.

Не знал он только, что девочку я, конечно, пугать не собирался. Это лишняя для него информация.

Со мной не шутят, господин Тоцкий! Я не бросаю слов на ветер. Я предупредил. Я назвал срок. И я точно знал, что ты найдёшь деньги. А уже как: прибегнешь к угрозам, шантажу, надавишь на жалость или сможешь договориться со своим собеседником и взять его в долю — это твои проблемы. Но деньги отдать придётся сейчас. Они даже не попадут к тебе в руки.

Над рекой стали сгущаться сумерки. И у каждого столика зажглись тёплые круглые фонари, когда господин Тоцкий, глядя на меня, кивнул и встал.

«Ой, да не надо этой театральности, Алексей Владимирович!» — хмыкнул я, запивая кусок хорошо прожаренного мяса густым вином. Прямо как пленный белый офицер, которого повели на расстрел: спина прямая, руки за спину.

Ваша кислая рожа не испортит мне аппетит.

Одним кровопийцей чиновником меньше на теле трудового народа, одним больше. Я не Робин Гуд, мне плевать. Но я любил красивые финальные аккорды.

И, даже не вставая из-за стола, мысленно видел, как Ружников открыл багажник машины. Как мои люди забрали сумку с деньгами. Шестнадцать килограммов, если пятитысячными купюрами. Десять — если он привёз стодолларовые.

Мои даже пересчитывать не стали: мы вам верим!

Мне даже сообщение не написали. Просто кивнули.

Легко представил я и как уже дома испуганный Тоцкий будет трясти дочь: «Что он тебе сказал? Что?!» А она удивится: «Кто? Емельянов? Папа, он мой клиент. Он меня нанял свадьбу организовать». Но это потом, а сейчас…

— Уже горю желанием познакомиться с вашей невестой, — щебетала Ксения у своей машины, куда я помог донести её вещи. Половина которых, кстати, осталась у меня в руках — для Женьки.

— Уверяю вас, она вам понравится, — кивнул я. И доверительно перешёл на шёпот. — Но что бы я там ни написал в ваших бумажках, делайте как скажет она. Хорошо?

— Только настоящие мужчины поступают так, — улыбнулась Ксения, раскрасневшаяся и довольная. — Или безумно влюблённые. Похоже, и то и другое про вас.

— И то, и другое, — согласился я. — Спасибо за чудесный вечер. Созвонимся.

Закрыв за ней дверь машины, я посмотрел на часы.

Там Сашка уже поди истомилась. А я тут всё строю из себя влюблённого гангстера.

Движимый только одним желанием: отодрать сестрицу моей невесты пожёстче, я поднялся на последний этаж гостиницы «Лотос».

Этот длинный тяжёлый день просил под фанфары лёгкой грубости, прохлады с реки в открытые окна и крышесносного секса. И я точно знал с чего начну, когда, смыв с себя грязь, сменив костюм, и, прикупив по дороге цветы, позвонил в дверь заказанного номера.

Александра Игоревна не успела и пикнуть, когда я припечатал её лопатками к стене.

Я мерила шагами комнату.

На кровати лежали свадебные каталоги.

Моцарт принёс их, кинул:

— Я нанял свадебного агента. Можешь выбрать всё, что твоей душе угодно. Свадьба через месяц.

— Сергей! — я окликнула его, когда он уже взялся за ручку двери.

Он становился, повернул голову и сначала посмотрел сначала на часы, а только потом на меня:

— Я слушаю.

— Разве мы не должны обсудить это вместе?

— Нет, — уверенно покачал головой.

— А дату? — вытянулась я в струну под его тяжёлым взглядом.

— Я же сказал: через месяц, — с нажимом произнёс он, давая понять, что разговор окончен. — Десятого сентября. Мои пожелания тебе озвучит агент. Она сама договорится с тобой о встрече.

Принял душ, переоделся и уехал.

И это «что душе угодно», его взгляд на часы и равнодушие резанули так больно, что нечем стало дышать. Так же он сказал своей подружке, когда заказал для них гостиницу: закажи что душе угодно. К ней и торопился. А на меня ему плевать.

Я посмотрела на часы. Сейчас он наверняка с ней.

— Чёртов дикарь! — я с силой скинула проспекты с кровати. Перепуганный Перси пробуксовал по полу и пулей вылетел за дверь. — Прости! Перс! — крикнула я ему вслед, сожалея, и уронила голову на грудь.

Почему так обидно? Так горько. И так хочется… то ли любить, то ли убивать.

Сделать что-нибудь отчаянное. Дикое, безумное. Совершенно невменяемое.

Я зашла в его комнату. Но ещё один погром — и он, если не выгонит, то посадит меня под домашний арест. Буду видеть только кусок неба, что виден из моего окна, до самой свадьбы.

И стоять в его комнате невыносимо. Здесь его запах. Здесь его вещи. А я… я такая лишняя, что хочется выть.

Он подставил отца. Он заставил меня оказаться здесь. Но сейчас я ненавидела его не за это. Я ненавидела его за то, что он меня не замечает. За то, что его жизнь — не моя. Мне хотелось большего. А он, словно в насмешку, притащил долбанные свадебные каталоги и уехал кувыркаться с другой бабой. И не знаю, почему меня это так обижало. Но я чувствовала себя вещью. Вещью, что была недостаточно хороша для него.

Недостаточно хороша я была даже для отца, который, казалось бы, меня любил, но расстался без сожаления и не счёл нужным даже что-то объяснить. Что уж говорить о фальшивом женихе. Это было так больно.

Хлопнув дверью, я выбежала на крышу. Поплакать. Покричать. Не знаю. Мне словно не хватало воздуха. Я должна была что-то сделать. Вырваться из тисков, что сжимали грудь. Просто вырваться. Сделать хоть что-то.

Бесцельно пометавшись по крыше, я достала телефон.

Моцарт забрал всё, что у меня было. Семью, жизнь, Артура, даже подруг, которым я теперь не могу сказать правду. И ничего не дал взамен. Ничего. Мне не с кем даже просто поговорить. Некому излить душу. У меня больше никого нет.

Я одна. Я никто. Я бесплотное существо, без права голоса, которое дали ему на сдачу, и он решил, что и я временно сгожусь.

Я листала список контактов, сидя на полу, и слёзы текли по щекам, когда сквозь их пелену взгляд остановился на имени. Антон.

С Антоном мы обменялись номерами на вечеринке, когда он потерял Моцарта, и я должна была позвонить, если найду его первой. Позвонить я не успела, Моцарт сам его нашёл, а номер так и остался.

И я думала: меня не выпустит охрана. Или охранник кинется тут же звонить хозяину. Но я сказала, что за мной приехал Антон и безмолвный страж в ответ только кивнул.

А Антон приехал. Примчался тут же.

Я беспрепятственно спустилась на подземную парковку. И забралась в машину на переднее сиденье.

— Ничего, что я тебя дёрнула? — застегнула ремень безопасности.

— О, совсем ничего. Очень рад, что ты позвонила, — улыбнулся Антон. И уже на меня не смотрел: машина вырулила с парковки на такой скорости, что тормоза взвизгнули, но улыбка так и осталась на его лице. Хорошая улыбка. Он вообще мне нравился: отзывчивый, вежливый, умный… симпатичный. — Здорово, что это именно ты.

— Почему? — удивилась я.

— Потому что как никто меня поймёшь, — чем-то был он очень доволен.

— Я?! — удивилась я ещё больше. Он счастлив, я еле сдерживаю слёзы. И я его пойму?

— Да, — слегка повернул он голову. — Но сначала о тебе. Что случилось?

— Нет, нет, давай ты, — покачала я головой. — Мне сейчас очень нужно что-нибудь хорошее.