— Представляешь, этот урод с третьего курса, куратор, мать его, заявил, что я лично должна заполнять журнал посещаемости и отправлять ему каждый день, — обернулась я к Карине.

— Тебя выбрали старостой? — удивилась она.

— Нет! В том то и дело, — бросила я на стол меню. — Меня назначили. Этот мудак.

Я замолчала. Иван ответил на звонок и теперь смотрел прямо на меня.

— Да, шеф… Рядом… Нет, просто не берёт трубку… Понял. Так точно, — он отключился. Я подождала не передаст ли он что-нибудь. Но он убрал телефон с таким видом, будто меня это не касалось.

— И в итоге была какая-то невнятная линейка, — подняла я бокал с брусничным морсом. Рука дрогнула: последний раз, когда я пила его в этом кафе, за спиной сидел Моцарт. Я невольно оглянулась, но позади был пустой столик. В груди тоскливо заныло, но я не подала вида. — Нас тупо поздравили и пригласили даже не на занятия, а на ярмарку, где разные клубы по интересам устраивали презентации. Только было так жарко, а я сдуру вместо обычной купила сладкую воду и думала только о том, что хочу пить.

— Ты бы хоть намекнула, я бы принёс. Я же был рядом, — посмотрел на меня Иван. Сегодня тоже он, а не Моцарт, заказал мой любимый бутерброд. И он так мягко выдохнул это «рядом», что я сглотнула, глядя не на бутерброд, а на телефон. Не знаю кого я наказывала больше: себя или Моцарта — я всё ещё злилась на него, но от этого только сильнее скучала.

Так и быть, отвечу, если снова позвонит.

— А что на ярмарке-то было? — напомнила о себе Карина.

— Ой, — отмахнулась я, — там на разные голоса зазывали «свежую кровь» кто в волонтёры, кто на танцы, кто на участие в массовых мероприятиях и экологической инициативе, и хрен знает куда ещё. У вас тоже была такая ерунда?

— У нас была накануне. Тоже зазывали в разные кружки, — кокетливо отломила кусочек безглютенового хлеба эта вечная диетчица.

— И куда ты записалась? — спросил Иван. — Où aller?

— Куда я? — закатила глазки Карина, похлопав наращенными и густо накрашенными ресницами. — Думаю, пойти на курсы массажа. Вот только найду на ком практиковаться.

Иван улыбнулся: пламенный взор начинающей массажистки практически не оставлял ему шансов, но он отвёл глаза и обратился ко мне.

— Et toi?

— А я? В клуб юного детектива, — пожала я плечами.

— Серьёзно?! — округлила глаза Карина. — У вас и такой есть?

— Да, — уверенно соврала я и растянула губы в улыбку: ну а кто той Карине виноват, что иронии она не понимает. Покосилась на телефон. Молчит. Теперь я с трудом сдерживалась, чтобы снова не проверить: может, сел? — А знаете о чём нам рассказывали на первом занятии по описанию и анализу произведений искусства?

Иван заинтересованно выпрямился на стуле. Карина кисло сморщилась.

— О рынке фальсификата, — ответила я.

Это была чистая правда. Единственная лекция. Но она настолько совпала с моими актуальными интересами, что я набралась смелости и, несмотря на все регалии, полчаса мучила кандидата искусствоведения, эксперта Министерства культуры и лауреата премии Правительства РФ, Илью Витальевича Любимова, своими наболевшими вопросами.

— И как? — улыбнулся Иван.

— Феерично. Вот вы, например, знали, что рынок антиквариата по доходности и обороту сравним разве что с торговлей лекарствами и алкоголя? — повторила я слова преподавателя.

— Откуда! — манерно удивилась Карина.

И этот её насмешливый тон как обычно отбил у меня всё желание рассказывать.

Я пыталась вспомнить почему мы вообще дружим. Всё, что было интересно мне: книги, живопись, её история, она игнорировала. Ску-у-чно! А всё о чём взахлёб рассказывала она: клубы, косметика, шмотки — не понимала я.

Да и остальные подруги больше любили потрещать про парней, кто с кем спит, с кем трахаться не очень, а с кем вау, у кого какой: маленький/большой, кто кого бросил, отшил, что сказал, а не слушать мои «лекции».

Одному Моцарту было не скучно: он устало и безнадёжно не вздыхал, когда я делилась своими знаниями. Или историями. Да чем угодно!

— Теперь знаете, — натянуто улыбнулась я. И, убирая телефон в карман, всё же глянула не сел ли он. Не сел.

— Я бы с удовольствием послушал, — мягко улыбнулся Иван.

Я ему верила. Но сейчас Карина тянула меня «попудрить носик».

— Нет, ну везёт же некоторым, — возмущалась она по поводу двойного ряда ресниц у Ивана, поправляя у зеркала помаду. Это я посвятила её в тайну его магического взгляда. — Тут, блядь, наращиваешь, утолщаешь, а он с такими родился! Вот зачем ему? Он же и так — космос! Ослепнуть можно! А он точно твой телохранитель?

— Точно, — тяжело выдохнула я, и подняла вверх средний палец, честно говоря, посылая её на хуй, но делая вид, что демонстрирую кольцо на безымянном.

— И не будешь против, если я с ним… ну это… замучу?

— А почему я должна быть против? — закрыла я воду. И, вырвав бумажное полотенце, вытирала руки.

— Просто он так на тебя смотрит, — оценила она меня взглядом. — Спрошу по-другому. А твой альфач, на звонки которого ты не отвечаешь, не будет против?

— Думаешь, Иван станет у него спрашивать? Или сама хочешь Сергею позвонить, узнать? Дать тебе номерок альфача?

— Думаю, я это с Ванечкой решу, — опять не оценив иронии, подтянула она лифчик. Уж не знаю куда больше: её сиськи и так выпрыгивали из выреза почти целиком. — Он же сегодня свободен? Дашь нам пять минут? — покрутилась она перед зеркалом, перед тем как выйти, а меня оставить в туалете. Вернее, я сама осталась: пусть решает.

С Ванечкой! Хм… всматривалась я на следующий день в его синие глаза, внимательно следящие за дорогой.

И на следующий.

И чёрта с два по ним можно было понять насколько бессонными были его ночи.

После занятий сегодня мы ехали к моим родителям. Иван, как всегда, молчал.

И я молчала, прислушиваясь к своим ощущениям. Ревную ли я? Не против ли, что Карина спит с Иваном?

И не понимала, что чувствую.

Иван не был мне дорог: я сто процентов любила Моцарта.

Но именно из-за Ивана я так и не простила Сергея. Злилась за то, что он уехал, и чёртов чужой поцелуй теперь стоял у меня поперёк горла. Ненавидела, что приставил ко мне именно Ивана, который стал молчаливым укором и каждый день напоминал о том, в чём я провинилась. Обижалась, что Моцарт больше так и не позвонил. И чувствовала себя ещё хуже от того, что не выдержала, сама набрала, а его телефон оказался отключён.

Наказывал он меня, проверял, сколько я выдержу или давал понять, что детские игры в «не возьму трубку» — не его вариант, я не хотела и знать. Я тоже упрямая.

А ещё я впадала в панику, замечая, что моё чёртово тело покрывалось мурашками каждый раз, когда Иван был близко. Нет, не он старался меня коснуться, он как раз виртуозно уворачивался, скорее я была такой неловкой и задумчивой эти дни, что регулярно на него натыкалась. Только он тоже был не святой и так порой на меня смотрел, что я забывала о чём думаю. И это тоже изматывало: что Иван так на меня действовал, но хотела-то я всё равно не его, а Моцарта. Моцарта, и снова Моцарта, и только Моцарта. Чёрт бы побрал этого Моцарта, но, похоже, он был нужен мне один. И желательно немедленно. И чтобы продолжить всё, что мы начали, а потом не вылезать из грёбаной постели месяц, два, год, всю жизнь.

Но Моцарта рядом не было. И это всё только усугубляло.

Меня штормило.

Мы первый раз поссорились. И этот глупый несуразный конфликт затягивался.

Я злилась на то, что мне не с кем поделиться, а он забрал с собой Бринна.

Я расстраивалась, что решила докопаться до истины сама, а в итоге бегаю как мышь в лабиринте, находя кусочки сыра и не вижу цельной картины.

Я переживала как они там с Антоном — сидеть у постели умирающего отца, которого они ни разу в жизни не видели — то ещё испытание.

И я невыносимо скучала.

Одно радовало: слава богу, Карина не звонила поделиться. Подозреваю, Ванечка её мягко отшил, иначе она бы мне уже все уши прожужжала.