- Пожалуй, - кивнул Николай Васильевич и, съехав на обочину, остановил машину. Выключил двигатель и, положа правую руку на спинку кресла, повернулся к Евдокии всем корпусом. - Ты как?
Дуся облизала губы, сглотнула и пискляво наврала:
- В порядке.
- Вижу, в каком ты порядке, - буркнул отставной шпион.
Наверное, в каких-то специальных подготовительных центрах девушек шпионок учат составлять невозмутимые мины из идущих вразброд, подрагивающих губ и щек, из ерзающих бровей и пылающих ушей. Наверное, эти девушки умеют не сверкать очами, как испуганные кошки из кустов. Умеют подавлять тремор пальцев. Правильно модулировать голос, а не пищать, словно придавленные мышата.
Но Дусю этому не обучали, Землероева пять лет училась дебет с кредитом сводить. И посему сейчас одновременно напоминала и несчастную кошку, и пугливого мыша: сама себя поймала и закрутила в нервный узел.
- Коньячку налить? - спросил Дусю памятливый «нареченный» Николай Васильевич.
В дороге, плавая по вольным просторам памяти, Евдокия рассказала «жениху», как любила в детстве представляться перед родственниками. Как вставала на табурет перед накрытым для родственников столом и запоем декламировала о Снегурочке и елочке, сером волке и трусливом зайке сереньком. Как позже впечатляла маму поэмами из школьного курса и выслушивала похвалы от лучшей подруги Синицыной. (Мама и Синицына находили Дусю чрезвычайно талантливой особой.) И если б не одна проблема - пресловутый страх толпы и сцены, - на том же сошлись бы и экзаменаторы из театрального института.
Но - не сложилось. Дома Дуся могла вообразить себя хоть Джульеттой, хоть Ромео в шляпе, попадая в класс или на шумный детский утренник - столбенела. Мямлила. Потными пальчиками подол мусолила. Талант так и остался б втуне, не пойди Евдокия Землероева в сыщицы, не выпей однажды коньячку «на деле».
Глоток коньяка сотворил с непьющей Дусей форменный переворот! Куда-то делись стеснительность и зажатость, куда-то запропал испуг показаться глупой и неуместной. Приняв на грудь грамм тридцать, Евдокия выступила на все сто пятьдесят и даже подралась!
О чем и рассказала памятливому «жениху».
Николай Васильевич, пробормотав «в Греции все есть», достал из бардачка плоскую фляжку. Открутил от нее вместительную крышечку, набулькал туда с горкой:
- Выпей, Дусенька. Оформись. И туфельки свои на каблучках надень.
Дуся выпила, зажмурилась. Некоторое время прислушивалась к ощущениям - на пустой желудок забирало быстро. И в результате, томно поведя очами, проворковала:
- Николай Васильевич, а если я тебя «папочкой» называть буду, это как - не перебор?
Васильевич пригляделся к пьяненькой помощнице, понял, что Евдокия подбирает правильную ноту для начала выступления, кивнул:
- Уви, мон шер. Называй как хочешь. Хоть «папулей», хоть «драгоценным козликом»...
Минут через десять гламурная композиция из подвыпившей Дуси, бантов и каблуков произвела фурор. Верная себе отличница Землероева выступала на пять с плюсом.
Николай Васильевич привез Евдокию в гости к воспитанным людям. На лицах Максима Ильича и его младшего таможенного брата, вышедших встречать Шаповалова к воротам, не дрогнул ни единый мускул, когда из «Нивы» выбралась неимоверная девица с блестящей киской на майчонке. Евдокия тряхнула головой - в ушах подпрыгнули сережки в виде крошечных котят, и церемонно пискнула:
- Инесса.
И протянула мужикам наманикюренную лапку.
Лапку ей пожали вяленько, по очереди. Мускулы и тут не дрогнули, но глаза сверкали все же пораженно. Общее впечатление от Дуси в кошечках и бантах чуть позже выразила дочь Евгения Ильича - Милена. По правде сказать, и это мнение Евдокия считала по артикуляции губ воспитанной девушки. Милена стояла вдалеке, на дорожке, ведущей к двухэтажному каменному дому, слегка покачивая головой и округляя синие глаза, девчонка четко прошевелила пухлыми губами: «Оф-ф-фигеть!..»
Евдокия мысленно с ней согласилась и посчитала парад принятым. Оглянулась к «Ниве», где два Ильича сердечно тискали в объятиях друга покойного отца, и капризно прогнусавила:
- Ну, папочка... А чемодан?
Николай Васильевич молодцеватым рывком выдрал из багажника огромное розовое чудовище на колесиках. Младший Ильич перехватил багаж у дяденьки-пенсионера и, старательно не глядя на застывшую в эксклюзивной московской позе Землероеву, поволок чудовище к апартаментам.
Дуся убила комара на голой коленке, одернула короткую, почти прозрачную цветастую юбку и зацокала каблуками по плиточной дорожке. Из умных книжек и небольшого, но славного сыщицкого опыта Евдокия знала: первое впечатление - неубиваемо, незабываемо. Его не вытравить ни оговорками, ни ляпами, Дуся выверенно и целенаправленно создавала реноме реально чокнутой девицы с комплексом Электры в полный рост. В чемодане хранились два комплекта одежды достойных похоронных расцветок, но ради первого убийственного впечатления «невеста» разоделась в разноцветные шелка и банты.
Евгений Ильич дотащил поклажу до комнаты на втором этаже, внес чемодан в просторную светлую спальню и, поглядев на мрачного Васильевича, произнес:
- Располагайся, дядя Мухобой. Мы ждем внизу. Помянем папу.
Николай Васильевич закрыл за Евгением дверь, прошелся по комнате до огромного квадратного окна... И замер. Надолго.
Евдокия смотрела в спину задумавшегося Шаповалова. Переминалась с ноги на ногу и не знала, как себя вести. Она здесь представлялась и работала, а для Васильевича здесь каждая сосна, любовно высаженный кустик, ступеньки на крыльце - воспоминания о друге.
На той скамейке, что видно из окна, они сидели. По этим дорожкам они гуляли. Выпивали на веранде. Шашлычки зажаривали на мангале. Траву под соснами косили...
Тоска лежала на понурых плечах ветерана. У Евдокии сердце защемило.
- Николай Васильевич... - тихонько позвала сыщица. - Мне чемодан разбирать, переодеваться?
- Сбиваешься, Дусенция, - неожиданно и хрипло отозвался Шаповалов. - Я папочка, а не Николай Васильевич.
- Простите... Прости.
- Вот это правильно, - сказал Васильевич и развернулся. Лицо матерого разведчика отражало такую мрачную решимость, что Дуся мысленно пожелала убийце его друга сдаться добровольно и обязательно властям. Евдокия уже знала, что у чужого жениха рука не дрогнет, нажимая на спусковой курок, теперь была уверена, что этот дяденька способен разорвать врага и голыми руками.
Лицо Шаповалова напугало Евдокию, и он это понял. Улыбнулся вымученно, потер подбородок пятерней.
- Как думаешь, мон шер, мне побриться?
- И так нормально. Не на празднике.
Евдокия старательно обходилась без обращения. (Коньячные пары помаленьку выходили.) Пугливо поглядывала на двуспальную кровать.
- Не переживай, приставать не буду, - нашел в себе силы для шутки понятливый шпион. - Но спать придется вместе, Дуська. Мы как-никак жених с невестой и люди современные. - Дуся молча кивнула, потянулась к застежке чемодана. - Ты тут давай переодевайся, сполоснись с дороги, а я вниз пойду. Пока девчонки стол накрывают, потолкую с ребятами. Есть о чем.
Николай Васильевич двинулся к двери, Евдокия остановила его на пороге смущенным вопросом:
- Васильевич, а почему тебя здесь дядей Мухобоем величают?
Шаповалов задумчиво поджал губы, подумав, предложил:
- У меня будет повод на спортинг-полигон зайти. Возьму тебя с собой, там покажу, как получают такие прозвища.
***
После душа Евдокия причесывалась у окна, дающего обзор практически на весь немаленький участок. Смотрела на крышу крохотного флигеля, почти скрытого за порослью елочек. Поглядывала на второй, недавно выстроенный дом, где по рассказам Шаповалова обосновался младший сын Муромцева с семьей. Прикидывала, можно ли незаметно пройти от ворот до флигеля, не попадая под обзор окон первого этажа дома Ильи Владимировича и жилища его таможенного сына?
