— Дэвид… — стонала она.

Джилл открыла глаза и увидела над собой мексиканца, который проводил языком вдоль ее тела. Она хотела спросить его, где Дэвид, но не могла произнести ни слова. Она закрыла глаза, а мексиканец стал проделывать восхитительные вещи с ее телом. Когда Джилл снова открыла глаза, то мужчина каким-то образом превратился в женщину с длинными рыжими волосами и большими грудями, которые елозили по животу Джилл. Потом эта женщина стала ласкать ее языком, Джилл закрыла глаза и провалилась в беспамятство.

Двое мужчин стояли и смотрели на лежащую на кровати фигуру.

— С ней все будет в порядке? — спросил Терралио.

— Конечно, — заверил Алан.

— Ты действительно умеешь их находить, — восхищенно сказал Терралио. — Она просто потрясающая. Лучше у меня еще не было.

— Рад это слышать, — ответил Алан и протянул руку.

Терралио вытащил из кармана толстую пачку банкнот и отделил две из них.

— Вот возьми. Не хочешь зайти к нам на небольшой рождественский обед? Стелла будет рада тебя видеть.

— Не могу, — сказал Алан. — Провожу Рождество с женой и детьми. Улетаю ближайшим рейсом во Флориду.

— Чертовски клевая выйдет на этот раз картина, — кивнул Терралио на лежащую без чувств девушку. — Как бы ее назвать в титрах?

Алан усмехнулся.

— А почему бы не взять ее настоящее имя? Жозефина Чински. Когда картина пойдет в Одессе, то доставит всем ее друзьям истинное наслаждение.

Все ложь и обман! Время — это никакой не друг, врачующий все раны; время — это враг, уродующий и убивающий молодость.

Времена года сменяли друг друга, и каждый сезон приносил новый «урожай продукции» для Голливуда. Конкуренты прибывали на попутных машинах, мотоциклах, поездах и самолетах. Все они были восемнадцатилетние, длинноногие и гибкие, со свежими молодыми лицами и белозубыми улыбками, которые не нуждались в коронках. И с появлением каждого нового «урожая» Джилл становилась на год старше. Шел 1964 год, ей исполнилось двадцать пять лет.

Сначала случай со съемками порнографического фильма не на шутку испугал Джилл. Она жила в страхе, что какой-нибудь режиссер узнает об этом и занесет ее в черный список. Но проходили недели, потом месяцы, и Джилл постепенно перестала бояться. Но она изменилась. Каждый проходящий год оставлял на ней свой отпечаток, налет жестокости — что-то вроде годовых колец дерева. Она начала ненавидеть всех тех людей, которые не хотели дать ей шанс играть, людей, дававших обещания, которые они никогда не исполняли.

Джилл поменяла уже много мест с монотонной, неблагодарной работой. Она работала секретарем и регистратором, поварихой в буфете и приходящей няней, натурщицей и официанткой, телефонисткой и продавщицей, — и все в ожидании «вызова».

Но «вызова» по-прежнему не было. И Джилл все больше ожесточилась. Время от времени ей перепадали немые роли или роли, состоящие из единственной фразы, но дальше этого дело не шло. Она подходила к зеркалу и читала там послание Времени: «Торопись!» Смотреть на свое отражение — все равно что оглядываться на пласты прошлого. Это была все та же молодая девушка, которая приехала в Голливуд семь бесконечных лет тому назад. Но уже различимы стали мелкие морщинки в уголках глаз и более глубокие линии шли от крыльев носа к подбородку как предупредительные сигналы убегающего времени и несхваченного успеха, как памятные отметины всех бесчисленных и печальных маленьких поражений. «торопись, Джилл, торопись!»

И именно поэтому, когда Фред Каппер, восемнадцатилетний помощник режиссера у «Фокса», сказал Джилл, что даст ей хорошую роль, если она согласится переспать с ним, она решила, что уже пора говорить «да».

Она встретилась с Фредом Каппером на студии во время его перерыва на ленч.

— У меня всего полчаса, — предупредил он. — Дай-ка подумать, где мы можем ненадолго уединиться.

Он с минуту постоял, нахмурив брови и глубоко задумавшись, потом просиял:

— В дубляжную. Пошли.

Дубляжная оказалась маленькой, звукоизолированной проекционной кабиной, где все звуковые дорожки перезаписывались на одну катушку.

Фред Каппер оглядел пустую комнату и досадливо сказал:

— Вот черт! Раньше у них здесь стояла маленькая катушка.

Он посмотрел на часы.

— Придется так обойтись. Раздевайся, дорогуша. Дубляжная бригада вернется через двадцать минут.

Несколько секунд Джилл смотрела на него, чувствуя себя шлюхой, ненавидя его. Но вида не показывала. Она пыталась добиться успеха своим путем и потерпела неудачу. Теперь она попробует сделать это на их условиях. Она сняла платье и трусики. Каппер не стал возиться с раздеванием. Он просто расстегнул молнию и вынул свой набухший пенис. Потом посмотрел на Джилл и ухмыльнулся:

— У тебя красивая задница. Наклонись.

Джилл оглянулась, ища, на что бы опереться. Перед ней стояла машина смеха, имевшая вид консоли на колесах, заполненная петлями фонограмм с записями смеха, которые управлялись кнопками на наружной панели.

— Ну давай, наклоняйся.

Джилл поколебалась секунду, потом наклонилась вперед и оперлась на руки. Каппер зашел сзади, и она почувствовала, как его пальцы разводят ей ягодицы. В следующий момент она ощутила, как конец его пениса тычется в отверстие заднего прохода.

— Подожди! — воскликнула Джилл. — Не туда! Я… я не могу…

— Покричи-ка для меня, бэби!

И он всадил в нее свой член, раздирая ее неимоверной болью. С каждым криком он входил глубже и резче. Она сделала отчаянную попытку вырваться, но он держал ее за бедра, всаживая и выдергивая свой пенис, и не выпускал ее. Она потеряла равновесие. И когда стала шарить впереди себя в поисках новой опоры, то ее пальцы коснулись кнопок машины смеха, и вмиг комната наполнилась безумным смехом. Корчась от жгучей, невыносимой боли, Джилл заколотила по машине руками, и в комнате рассмеялась женщина, гоготнула небольшая толпа людей, прыснула девушка и еще сто голосов фыркали, посмеялись и оглушительно хохотали в ответ на какую-то неприличную шутку. Джилл кричала от боли, и эхо ее криков металось от стены к стене.

Внезапно она ощутила подряд несколько быстрых содроганий, и спустя секунду находившийся в ней кусок чужеродной плоти был извлечен, а смех в комнате постепенно смолк. Джилл постояла неподвижно с закрытыми глазами, стараясь справиться с болью. Когда она наконец смогла выпрямиться и повернуться, Фред Каппер застегивал молнию на брюках.

— Ты была феноменальна, дорогуша. Эти вопли здорово заводят меня.

И Джилл подумала, в какую же скотину он превратится, когда ему будет девятнадцать.

Он заметил, что у нее идет кровь.

— Иди, приведи себя в порядок и приходи на двенадцатую площадку. Приступишь к работе с сегодняшнего дня.

После этой первой «пробы» дело дальше пошло легко. Джилл стала регулярно работать на всех студиях: «Уорнер Бразерс», «Парамаунт», Эм-джи-эм, «Юниверсал», «Коламбиа», «Фокс». По сути дела, везде, кроме Диснеевской студии, где секса не существовало.

Роль, которую Джилл создавала в постели, была ее фантазией, и она разыгрывала ее с большим искусством, готовясь к ней так, словно ей предстояло играть на сцене. Она читала книги по восточной эротике, покупала приворотные зелья и возбуждающие средства в секс-шопе на бульваре Санта-Моника. У нее был лосьон, который стюардесса международных авиалиний привезла ей с Востока, едва ощутимо пахнувший гаултерией. Она научилась делать своим партнерам массаж, медленный и чувственный. "Просто лежи и думай о том, что я делаю с твоим телом, — шептала она. Легкими круговыми движениями она втирала лосьон в грудь мужчины и в его живот, по направлению к паху. — Закрой глаза и наслаждайся.

Ее пальцы были легки, словно крылья бабочки, они двигались вдоль тела мужчины, лаская его. Когда у него начиналась эрекция, Джилл брала его набухающий пенис в руку и нежно гладила, проводя языком у него между ног, пока он не начинал извиваться от наслаждения, потом двигалась дальше, до самих пальцев ног. Затем Джилл переворачивала его на живот, и все начиналось сначала. Когда пенис становился вялым, она вкладывала его головку между губами своего влагалища и медленно втягивала его внутрь, чувствуя, как он твердеет и напрягается. Она учила мужчин «водопаду», как достигать наивысшей точки и останавливаться за миг до оргазма, вновь начинать восхождение и опять достигать вершины, так что когда оргазм наконец наступал, то это был какой-то экстазный взрыв. Мужчины получали удовольствие, одевались и уходили. Никто ни разу не оставался еще немного, чтобы подарить ей самые прекрасные пять минут в сексе: время спокойных объятий после страсти и блаженного покоя в кольце мужских рук.