— Она умерла, умерла!

И бросилась прочь, чувствуя, что ее сейчас вырвет.

Лицо Чински побелело. Он схватился за грудь и стал судорожно хватать ртом воздух. Когда его доставили в палату реанимации, помочь ему уже было нельзя.

В операционной доктор Уилсон работал как машина, наперегонки со стрелкой часов. Он мог ввести руку внутрь, прикоснуться к пуповине и ощутить ее зажатость, но освободить ее никак не удавалось. Каждый его нервный импульс требовал, чтобы он вытянул наполовину родившегося ребенка силой, но ему приходилось видеть, что бывало с младенцами, которым помогали появиться на свет таким образом. Миссис Чински теперь стонала в полубеспамятстве.

— Тужтесь, миссис Чински. Сильнее! Ну!

Все напрасно. Доктор Уилсон взглянул на часы. Прошло две минуты драгоценного времени после полного прекращения циркуляции крови в мозгу ребенка. Перед доктором Уилсоном встала еще одна проблема: что делать, если ребенка удастся спасти после того, как истекут четыре минуты? Оставить его жить, чтобы он превратился в растительный организм? Или дать ему умереть быстро и без страданий? Он отогнал эту мысль и ускорил темп работы. Закрыв глаза и работая на ощупь, Уилсон целиком сосредоточился на том, что происходило внутри тела женщины. Он применил манипуляцию Морисо-Смелли-Ве — сложную серию движений, направленных на то, чтобы ослабить зажатость и освободить тельце ребенка. И вдруг сдвиг произошел. Он почувствовал, как ребенок стронулся с места.

— Щипцы Пайпера!

Акушерка быстро вложила ему в руку специальные щипцы, и доктор Уилсон ввел их внутрь и наложил на голову ребенка. Еще мгновение — и голова вышла наружу.

Ребенок появился на свет.

Раньше это всегда был момент триумфа: появившееся на свет создание, краснолицее и орущее, протестовало против той бесцеремонности, с какой его выгоняли из покойного и темного материнского лона на свет и холод.

Но с этим ребенком все обстояло иначе. Девочка была синеватого цвета и не двигалась.

Доктор взглянул на часы. Оставалось полторы минуты. Каждое движение теперь стало быстрым и автоматическим — результат многолетней практики. Обернутые марлей пальцы очистили зев ребенка, открыв воздуху доступ к отверстию гортани. Уилсон уложил ребенка на спину. Акушерка подала ему небольшой ларингоскоп, соединявшийся с электрическим отсасывающим устройством. Введя инструмент, он кивнул, и сестра щелкнула выключателем. Послышался ритмичный сосущий звук, производимый аппаратом.

Доктор Уилсон бросил взгляд на часы.

Осталось двадцать секунд. Сердцебиение отсутствует.

Пятнадцать… четырнадцать… Сердцебиение отсутствует.

Приближался момент, когда надо будет принять решение. Может быть, они и так опоздали, и повреждения мозга уже не избежать. В этих делах никогда нельзя быть полностью уверенным. Ему приходилось видеть больничные палаты, полные несчастных созданий с телом взрослого человека и разумом ребенка, а то и хуже.

Десять секунд. Пульса нет, даже тоненькой ниточки, которая дала бы ему надежду.

Пять секунд. Уилсон принял решение и надеялся, что Бог поймет и простит его. Он отсоединит провод, скажет, что ребенка спасти было невозможно. Никто не усомнится в его действиях. Он еще раз пощупал кожу ребенка. Она была холодной и липкой.

Три секунды.

Доктор смотрел на ребенка, и ему хотелось плакать. Такая жалость. Девочка-то хорошенькая. Она бы выросла и стала красивой женщиной. Интересно, как могла бы сложиться у нее жизнь. Вышла бы замуж и нарожала детей? Или стала бы художницей, или учительницей, или служащей в какой-нибудь компании? Была бы богатой или бедной? Счастливой или несчастной?

Одна секунда. Сердце не бьется.

Ноль секунд. Сердце не бьется.

Ноль секунд.

Уилсон протянул руку к выключателю, и в этот момент сердце ребенка забилось. Одно неуверенное, неровное сокращение, еще одно, и вот уже сердцебиение стабилизировалось, стало сильным и ровным. Находившиеся в операционной отреагировали одобрительными возгласами и поздравлениями. Доктор Уилсон их не слушал.

Его взгляд был прикован к часам на стене.

Мать назвала ее Жозефиной, в честь живущей в Кракове бабушки. Второе имя было бы слишком претенциозным для дочери польки-белошвейки из Одессы, штат Техас.

По непонятным для миссис Чински причинам доктор Уилсон настоял на том, чтобы через каждые шесть недель Жозефину приносили в больницу на осмотр. Заключение каждый раз было одним и тем же: с ней, по-видимому, все было нормально.

Только время покажет.

3

В День труда летний сезон в горах Катскилл закончился, и Великий Мерлин остался без работы, а вместе с ним и Тоби. Теперь он волен идти куда хочет. Но куда? У него не было ни дома, ни работы, ни денег. Решение явилось само собой, когда одна дама из отдыхающих предложила заплатить ему двадцать пять долларов, если он отвезет на машине ее с тремя маленькими детьми из Катскиллов в Чикаго.

Тоби уехал, не попрощавшись ни с Великим Мерлином, ни с его вонючим реквизитом.

Чикаго в 1939 году был процветающим, открытым городом. Здесь все имело свою цену, и тот, кто знал что почем, мог купить все, что угодно — женщин, наркотики, политических деятелей. Здесь работали сотни ночных клубов на любой вкус. Тоби обошел их все до одного, начиная с большого и наглого «В Париже» и кончая небольшими барами на Раш-стрит. Ответ он получал везде один и тот же. Никто не хотел нанимать сопливого юнца в качестве комика. Время Тоби истекало. Пора ему было браться за осуществление того, о чем мечтала мама.

Скоро ему исполнится девятнадцать лет.

Один из клубов, в которых околачивался Тоби, назывался «По колено». Публику там развлекали трое уставших музыкантов, опустившийся и всегда пьяный пожилой комик и две выступавшие в стриптизе девицы, Мери и Джери, которые в афишах представлялись как сестры Перри и, что самое смешное, действительно были сестрами. Они находились в возрасте между двадцатью и тридцатью годами и смотрелись довольно привлекательно, невзирая на налет дешевизны и неряшливости. В один из вечеров Джери подошла к стойке бара и уселась рядом с Тоби. Он улыбнулся и вежливо сказал:

— Мне нравится ваш номер.

Джери повернулась, чтобы взглянуть на него, и увидела простоватого парнишку с детским лицом, слишком юного и слишком бедно одетого, чтобы представлять для нее интерес. Она равнодушно кивнула и хотела было уже отвернуться, но тут Тоби встал. Джери уставилась на красноречивую выпуклость на его брюках, потом повернулась и еще раз взглянула в простодушное мальчишеское лицо.

— Господи, неужели это все настоящее?

Он усмехнулся:

— Есть только один способ это узнать.

В три часа ночи Тоби был в постели с обеими сестрами Перри.

Все было тщательно спланировано. За час до начала шоу Джери привела пожилого комика, который был азартным игроком, в одну квартиру на Дайверси-авеню, где шла игра в кости. Увидев это, он облизнул губы и сказал:

— Мы можем задержаться здесь только на минутку.

Через тридцать минут, когда Джери потихоньку ушла, комик бросал кости и вопил словно маньяк: «Восьмерка из-за пригорка, сукин ты сын!» Он уже погрузился в какой-то фантастический мир, где и успех, и звездный взлет, и богатство — все зависело от того, как выпадут кости.

А в это время в баре клуба «По колено» сидел аккуратно одетый Тоби и ждал.

Когда нужно было начинать шоу, а комик не появился, владелец клуба просто рвал и метал.

— С этим ублюдком на этот раз покончено, слышите? На пушечный выстрел его больше к клубу не подпущу!

— Я вас не осуждаю, — осторожно сказала Мери. — Но вам везет. Там в баре сидит новый комик. Он только что из Нью-Йорка.

— Что такое? Где он? — Хозяин окинул Тоби удивленным взглядом. — Ну и дела. А где же его нянька? Это же младенец!