— А ты что ему говоришь?

— Правду. Что ты ускользнул, как вор в ночи, и что если ты когда-нибудь попадешься мне в руки, то я сама сверну тебе шею!

Тоби очень смеялся.

Летом Тоби удалось устроиться ассистентом к фокуснику, бездарному шарлатану с малюсенькими глазками, который выступал под именем Великого Мерлина. Они давали представления в нескольких второразрядных отелях в горах Катскилл, и основной работой Тоби было грузить тяжелые причиндалы из Мерлинова автофургончика, да стеречь живой реквизит, который состоял из шести белых кроликов, трех канареек и двух хомяков. Из-за того что Мерлин опасался, как бы «реквизит» не пропал, Тоби приходилось жить вместе с животными в комнатках размером с чуланчик для хранения швабр, так что все лето он находился в нестерпимой вони. Он был в состоянии полного физического истощения от перетаскивания тяжелых ящиков с хитрым устройством стенок и дна и беготни за «реквизитом», который постоянно норовил удрать. Ему было одиноко и грустно. Тоби сидел, глядя на грязные комнатушки, и спрашивал себя, что он здесь делает и каким образом все это поможет ему приобщиться к шоу-бизнесу? Он отрабатывал свои номера перед зеркалом, а вместо публики у него были запашистые зверьки Мерлина.

В одно из воскресений ближе к концу лета Тоби, как обычно, позвонил домой. На этот раз трубку снял отец.

— Это Тоби, папа. Как ты там?

Ответом было молчание.

— Алло! Куда ты исчез?

— Я не исчез, Тоби. — Что-то в голосе отца заставило Тоби зябко поежиться.

— А где мама?

— Ее вчера вечером увезли в больницу.

Тоби так сильно сжал трубку, что она чуть не переломилась в руке.

— Что с ней случилось?

— Врач сказал, что был сердечный приступ.

«Нет! Только не мама!»

— Она обязательно поправится, — требовательно сказал Тоби. — Правда ведь? — Он уже не говорил, а кричал в трубку. — Скажи, что она поправится, будь ты проклят!

С расстояния в миллион миль ему было слышно, как отец плачет.

— Она… Она умерла несколько часов назад, сынок!

Эти слова накатились на Тоби, как раскаленная добела лава, опаляя и обжигая его, пока ему не показалось, будто тело его охвачено пламенем. Отец лжет. Она не может умереть! Ведь у них договор. Тоби станет знаменитым, и мама будет рядом с ним. Он купит ей чудесный особняк, и лимузин, и меха, и бриллианты… Рыдания душили его. Он слышал, как далекий голос повторяет: «Тоби! Тоби!»

— Я еду домой. Когда похороны?

— Завтра, — сказал отец. — Но тебе нельзя приезжать сюда. Они будут ждать тебя, Тоби. Айлин скоро родит. Ее отец грозится убить тебя. Они будут подстерегать тебя на похоронах.

Значит, он не сможет даже проститься с единственным человеком на свете, которого он любил. Тоби весь тот день пролежал в постели, погрузившись в воспоминания. Образ матери рисовался ему отчетливо и живо. Вот она на кухне — что-то готовит и рассказывает ему, каким известным человеком он станет; потом в театре — она сидит в первом ряду и громко восклицает: "Mein Himmel![6] Какой талантливый мальчик!" Вот она смеется в ответ на его имитации и шутки. Вот укладывает его чемодан: «Когда ты станешь знаменитым артистом, я приеду к тебе». Он лежал, оцепенев от горя, и думал: «Я никогда не забуду этот день. Никогда, покуда живу. Четырнадцатое августа 1939 года. Это самый важный день в моей жизни!»

Унылое серое четырехэтажное здание больницы в Одессе, штат Техас, изнутри походило на садок для кроликов — ряды клетушек, предназначавшихся для того, чтобы распознать болезнь, облегчить страдания больного, вылечить или — случается и такое — похоронить его.

Было четыре часа утра, время тихой смерти или беспокойного сна. Время, когда персонал больницы может перевести дух и подготовиться к сражениям наступающего нового дня.

У родовспомогательной бригады в 4-й операционной возникли проблемы. То, что выглядело вначале как самые обычные роды, внезапно превратилось в ЧП. Вплоть до самого момента появления на свет ребенка миссис Карл Чински все шло нормально. Миссис Чински была здоровой женщиной в расцвете сил, а ее широкие крестьянские бедра с акушерской точки зрения не оставляли желать ничего лучшего. Схватки участились, и роды протекали по графику.

— Ягодичное предлежание, — объявил доктор Уилсон. Эти слова не вызвали никакой тревоги. Хотя лишь три процента родов проходит при ягодичном предлежании, то есть когда ребенок выходит попкой вперед, их обычно принимают без особых трудностей. Есть три типа родов при ягодичном предлежании: спонтанные, где помощь не нужна, с родовспоможением, где природе помогает акушер, и полный «обвал», когда ребенок заклинен в материнской утробе.

Доктор Уилсон удовлетворенно отметил про себя, что в этом случае роды будут спонтанные, самые простые. Он наблюдал, как появились ступни ребенка, а за ними и ножки. После еще одной потуги матери показались ляжечки ребенка.

— Мы почти у цели, — ободряюще сказал доктор Уилсон. — Потужьтесь еще разок.

Миссис Чински потужилась, но ничего не произошло. Доктор нахмурился.

— Давай еще раз. Сильнее.

Ничего.

Доктор Уилсон взялся руками за ножки ребенка и осторожно потянул. Никакого движения. Он просунул руку мимо ребенка, через узкий проход, ведущий в матку, и начал исследование. Вдруг его лоб покрылся крупными каплями пота.

— У нас проблема, — промолвил доктор Уилсон вполголоса.

Миссис Чински услышала.

— Что-то не так? — спросила она.

— Все в порядке. — Доктор Уилсон ввел руку глубже внутрь, осторожно пытаясь вытолкнуть ребенка наружу. Но тот не сдвинулся с места. Доктор чувствовал на ощупь, что пуповина прижата тельцем ребенка к тазу матери, блокируя кровоснабжение младенца.

— Стетоскоп!

Акушерка взяла инструмент и приложила его к животу матери, слушая сердцебиение ребенка.

— Упало до тридцати, — сообщила она. — И есть заметная аритмия.

Пальцы доктора Уилсона двигались внутри тела матери, ощупывая, исследуя, словно это были щупальца, управляемые на расстоянии его мозгом.

— Я плохо слышу сердцебиение плода! — В голосе акушерки звучала тревога. — Сердцебиение отсутствует!

У них был умирающий внутри матки ребенок. Оставалась еще слабая надежда на то, что младенца удастся оживить, если они успеют вовремя его извлечь. Оставалось не более четырех минут, чтобы вынуть ребенка, очистить его легкие и заставить крохотное сердечко снова забиться. За пределами четырех минут мозг новорожденного подвергнется обширным и необратимым повреждениям.

— Засеките время! — приказал доктор Уилсон.

Все, кто находился в операционной, инстинктивно глянули вверх, когда стрелки электрических часов на стене, щелкнув, встали на цифру 12, а большая красная секундная стрелка пошла на первый круг.

Родовспомогательная бригада начала действовать. К столу подкатили баллон с дыхательной смесью для неотложной помощи, а доктор Уилсон в это время пытался сдвинуть с места застрявшего ребенка. Он начал манипуляцию Брехта, стараясь раскачать ребенка и повернуть его плечи так, чтобы он мог пройти через вагинальное отверстие. Все безрезультатно.

Студентка-практикантка, собирающаяся стать медсестрой, которая впервые видела, как принимают роды, вдруг почувствовала дурноту и выбежала в коридор.

Перед дверью в операционную стоял Карл Чински и нервно мял шляпу в своих мозолистых ручищах. Сегодня самый счастливый день в его жизни. Он был плотник по профессии, человек простой, веривший в ранние браки и большие семьи. Этот ребенок у них первенький, и он с трудом сдерживал свое волнение. Чински очень любил свою жену и знал, что без нее пропадет. Он думал о жене в тот момент, когда практикантка пулей вылетела из операционной, и крикнул ей:

— Как у нее дела?

Потрясенная увиденным молоденькая сестра, мысли которой были заняты ребенком, выпалила: