— Ну проблемы, конечно, в этом направлении будут, — слегка растерявшись от такого «наезда», пробормотал Сперанский. Вопросы были, что называется, не в бровь, а в глаз, хотя ели говорить совсем честно, то законодательство империи представляло из себя в это время такое болото, что утонуть в нем бог любой даже самый массивней кит от правоведения. — Но ведь это не значит, что работать в указанном направлении не нужно!

— Так может быть стоит начать с другого? — Приподняв скептически бровь я посмотрел на лектора.

— И с чего бы вы начали, Николай Павлович? — Вернул мне скептический взгляд Сперанский. В нем читалась простая мысль о том, что критиковать-то всякий может, а вот чего дельного сказать — нет.

— Две вещи — подготовка нового поколения гражданских управленцев. Школа, лицей, гимназия, училище — назовите как хотите. Набрать мальчиков лет десяти-двенадцати имеющих уже какое-то начальное образование, чтобы после курса обучения — опять же лет шесть, может быть восемь — получить выпуск умных, подготовленных именно для занятия должностей гражданского характера, специалистов. А то у нас как? Выслужился офицер, достиг определенных высот — добро пожаловать на пост генерал-губернатора, а в голове у него может всего две извилины и те за строевую подготовку отвечающие. Много ли он наруководит?

— Здесь я вынужден с вами согласиться, — кивнул юрист, — не хватает нам качественного гражданского служащего. Я давно уже вынашиваю идею о создании подобного — даже удивительно насколько то, что вы тут расписали, коррелирует с моими внутренними устремлениями — учреждения.

— Так в чем проблема? — Удивился я. Вот эти местные вынашивания идей по десять лет мне были непонятны совершенно. Есть предложение? Выкладывай, обсудим, если подходит внедрим. — Излагайте на бумаге, я с удовольствием посмотрю и предложу брату. Зайдем, так сказать с двух сторон. Окружим, опять же, если военными терминам оперировать.

Шутка, прям скажем, получилась так себе, особенно в применении к императору чье военное поражение было еще на слуху, поэтому едва только ляпнув лишнего я постарался заговорить ее побыстрее другой мыслью.

— Ну а вторым делом, которым, как мне видится, больше никак нельзя пренебрегать — собственно этим стоило заняться еще лет сто назад — это приведение самого законодательства в некий удобоваримый вид.

— Что вы имеете ввиду, ваше высочество?

— Кодекс Наполеона, как вы к нему относитесь?

Вопрос был… Скользкий. Из-за войны с Францией — собственно войн, растянувшихся уже на добрый десяток лет — хвалить все связанное с этой страной было в Петербурге не принято. Дошло до того, что в эти годы высший свет империи повально в общении перешел на русский язык, что лично меня очень радовало. Впрочем, насколько я знал, эффект этот был сугубо временный, и декабристы в двадцать пятом уже опять разговаривали на языке собственной страны с заметным акцентом.

— Ну это, конечно, документ, в известной степени инновационный. Вызывает уважение сам подход и объем проделанной работы, — осторожно начал Сперанский. — однако далеко не со всеми положениями, которые содержаться в нем, настоящий верный сын империи может согласиться.

Понятное дело, опытный юрист, может о любом предмете разговора, вот так не переходя к сути размазывать сколь угодно долго, впрочем, и кое-какой смысл в этом словоблудии у меня вычленить хоть и с трудом, но получилось. Он заключался в том, что сама идея Сперанскому нравилась, но вот то, что кодекс Наполеона декларировал всеобщее равенство граждан перед законом, исключая их этого строя только императора и наследника, Михаилу Михайловичу казалась излишне волюнтаристским.

— Я сейчас не говорю о, так сказать, наполнении, — ну да попробуй я в начале девятнадцатого века заговорить о равенстве и отмене сословных привилегий дворянства, интересно, как долго бы я после этого прожил бы, — только о форме. Считаю что наше законодательство требует основательной перетруски: официально прекратить действие законов, указов, прочих нормативно правовых актов, которые уже не соответствуют времени и реальному положению вещей, те которые актуальность свою не потеряли привести в божеский вид, так чтобы ими пользоваться было удобно, каталогизировать, кодифицировать по направлениям, отделить нормы материального права от процессуального и так далее. Структурировать в общем.

Мысль, высказанная мной, была, откровенно говоря, не революционной. О том, что со всей кипой разных законов, указов, трактатов, постановлений и целого зоопарка прочих НПА нужно что-то делать, местные понимали и без меня. Вот только на практике дальше пустой болтовни дело не заходило.

Занятия со Сперанским длились несколько лет, и как мне, кажется, стали в итоге для Михаила Михайловича даже полезнее чем для меня. Я-то как раз в имперском законодательстве образца восемнадцатого века так полноценно и не разобрался, и до законодательной реформы конца десятых начала двадцатых в этой сфере откровенно «плавал». Что касается же известного юриста, то, как минимум один проект мы с ним протолкнули через Александра совместными усилиями — а именно создание Александровского лицея в Царском селе. Варианты его расположения были разные, однако я настоял именно на этой локации, слишком уж много талантливых людей прошло через это учреждение в моей истории, чтобы что-то лишний раз менять. А вдруг место его расположения играло определяющую роль.

Учить в лицее изначально предполагалось мелкопоместных дворян, утверждая таким образом его привилегированный статус, однако я сумел подвести под высочайше утвержденный устав самую настоящую классовую мину, пробив дозволение учиться в тут детям мещан имеющих ордена за заслуги перед Российской империей а так же детям обладателей георгиевских крестов. Вначале на эти пункты внимания не обратили: высшие ордена автоматически присваивали получившему дворянский статус, а обладателей георгиевских крестов — а тем более их детей, учитывая двадцатилетний срок службы — было не то, что мало — просто мизер.

Вот только я знал, что количество награждений крестами будет увеличиваться, а срок службы сокращаться, и это позволит в будущем разбавить дворян в лицее другими сословиями. Это, на мой взгляд, было крайне важно, поскольку социальных лифтом в России со времен Петра становилось все меньше и меньше. Дворяне все сильнее закрывались в себе, не допуская свежей крови, и это могло легко в итоге привести к семнадцатому году. Где эту самую кровь уже пустят дворянам революционные матросики. Штыками вестимо.

Впрочем, это был вопрос отдаленного будущего, а вот по поводу чего мы с Александром и Сперанским действительно сцепились — была численность учеников, которых они хотели обучать. Шестьдесят человек! И, как говориться, ни в чем себе не отказывай!

— Вы серьезно, — я со всем скепсисом, на который был способен, посмотрел на этих двоих горе-реформаторов. — Население России сорок миллионов, чтобы всем эти богатством управлять вы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО планируете набирать по тридцать человек раз в три года? При дефиците образованных чиновников, исчисляемом тысячами? Может тогда вообще не будем суету разводить, глядишь, как-то жили наши предки со времен Ивана Калиты без учебных заведений, и мы проживем? По дедовским заповедям?

В общем, итогом долгих дискуссий стало решение первый набор в школу запланировать на осень будущего 1807 года, и принять сто человек, мальчиков одиннадцати лет отроду с тем прицелом чтобы и меня можно было зачислить на этот курс. Не то чтобы мне это было сильно нужно, тем более что я планировал посещать отнюдь не все занятия, однако идея обзавестись какой-никакой своей командой, которая лет через десять сможет уже ощутимо влиять на жизнь страны была более чем заманчивой.

Что же касается второго направления — работы по приведению законодательства империи в относительный порядок, — то тут была создана комиссия во главе с самим Сперанским. Он вроде как горел энтузиазмом, однако зная дальнейшую историю — во всяком случае то, что полный свод законов Российской империи был выпущен то ли при позднем Александре то ли при раннем Николае, то есть лет через пятнадцать-двадцать, — особых иллюзий по этому поводу не питал.