В октябре девяносто четвертого движение поездов по Чечне было прекращено. И бизнес разом накрылся. Легкие деньги иссякли, и Синякин подался на Ставрополье, где у него были знакомые, чтобы присмотреться, к какому промыслу он и его братва могут приложить руку Там он было развил бурную деятельность, но не сошелся по понятиям с местной братвой. Мирного базара не вышло, Синякин был парнем вспыльчивым, трудно управляемым, под горячую руку запорол двоих ножом, один из них был чеченец, и подался в Чечню.

В родной станице ему было тесно, душа жаждала деятельности, и со своей братвой он угнал стадо из уже прилично подразоренного к тому времени совхоза. Был арестован, препровожден на шариатский суд.

Шариатский суд закончился тем, чем все чаще заканчивался в последнее время. Убийство русского на Ставрополье ему простили без звука, потому что неверный — это не человек. С убиенным чеченцем и уведенным совхозным стадом вышло сложнее. Но Синякин заявил, что он принимает истинную веру и готов живот положить за торжество учения Аль Ваххаба. Взял имя Абу Тут же был прощен. При этом ему было строго указано больше правоверных не убивать. Его препроводили в лагерь подготовки ваххабитов под командованием Гадаева. Там он научился устанавливать взрывные устройства, молотить из автомата, проводить диверсионные акции.

Времена были тяжелые. Началась первая чеченская война. Синякин, у которого проснулись незаурядные организаторские способности, быстро выбился в полевые командиры, подтянул свою братву в отряд.

После вывода российских войск, учитывая большие заслуги в борьбе с неверными, он был награжден высшим орденом доблести «ЯХЪ», а позже сам Хаттаб пожаловал ему несколько нефтяных вышек, и Синякин занялся тем, к чему раньше его не подпускали на пушечный выстрел, — нефтью.

Его благоденствие продлилось до второй чеченской войны. За это время он и его бойцы вовсю покуражились над местным населением. Насиловали, грабили, убивали и русских, и чеченцев, приобрели себе несколько кровников. Потом вторая война. Поражение. И сейчас для Синякина настало время решать — что дальше.

У Джамбулатова, когда он общался с Синякиным, возникало ощущение, что ваххабит решил уже подбивать итоги.

По вечерам почти каждый день Синякин звал Джамбулатова, они сидели в тесной комнате, на столе стояла неизменная бутылка джина, к которой хозяин не уставал прикладываться. Похоже, он томился без приличного общества и нуждался в собеседнике. К сожалению, как позже убедился Джамбулатов, еще нужнее ему были зрители.

Так было и на этот раз.

— Многие считают, что я упертый фанатик. Ваххабит. Они… — Синякин махнул рукой на дверь. — Они верят.

— А ты веришь?

— Верю ли я в Аллаха? Верю… И Аллах позволяет мне многое… А еще я верю, что учение Аль Ваххаба дает мне то, чего я не получил бы никогда. Я не считаю себя русским. Я в душе чеченец. Но тут — я никто… За мной нет мощного тейпа. У меня нет нескольких десятков близких родственников, которые за меня отрежут голову кому хочешь. Я — никто… Был никто. И сделал так, что теперь они — никто. Смотри, среди моих бойцов те, кто по идее должны быть мне кровными врагами. Они грабили и предавали даже своих родных… А почему? Они преданы мне. Они преданы учению Аль Ваххаба.

— То есть ты приватизировал это учение, — усмехнулся Джамбулатов.

— А тут ты не прав, — тяжело посмотрел на него Синякин. — Среди русских немало приверженцев истинного ислама. Знаешь, в чем разница между ними и мной?

— Ну — Они тупые. А я умный…

Тут ему трудно было возразить, он был явно не дурак.

— Знаешь, у меня восемь классов образования, но в голове у меня не вата, — Синякин хлопнул ладонью по столу так, что бутылка подпрыгнула, и взглядом, в котором плескалось бешенство, посмотрел на Джамбулатова.

«Псих», — подумал тот.

— А я ведь тебе не верю, мент, — покачал головой Синякин. — В машину!

— Что? — не понял Джамбулатов.

— Поехали. Покатаемся. Тебе будет интересно… «Нива» мчалась через степь по каким-то ухабам. Уже стемнело, и Джамбулатов потерял ориентацию. Сзади сопел сопливым носом молоденький боевик Ибрагим. Рябой Хожбауди гладил автомат и что-то напевал под нос.

Машина затормозила. Эта кошара напоминала предыдущую, только была меньше и запущеннее. Их встретили двое незнакомых Джамбулатову абреков — Пошли, — кивнул Синякин и обернулся к помощникам. — Ведите сопляка.

Во двор вывели худющего, в оборванной форме, качающегося от голода солдата, совсем мальчишку. На лице его были кровоподтеки, на руках — следы от ожогов сигарет.

— Смотри, — кивнул на него Синякин. — Завоеватель. Пришел покорять горцев…

Солдатик будто не слышал этих слов. Он перестал обращать внимание на окружающее. В его глазах застыла тупая боль и отрешенность.

Синякин обернулся к Джамбулатову:

— Убей!

— Не понял, — произнес Джамбулатов.

— Убей. Это же не человек! Посмотри на него. Ни гордости. Ни мысли, что можно сопротивляться, а не идти, как овца, на убой.

Синякин вытащил из кобуры на поясе пистолет Макарова, снял с предохранителя, передернул затвор, протянул Джамбулатову:

— Ну же, мент. Давай!

Джамбулатов обернулся и увидел, что один из абреков снимает все это на видеокамеру.

— Стреляй! — крикнул Синякин. Джамбулатов взял пистолет. Сжал рукоятку, она была ребристая и влажная. Потом опустил ствол.

— Знаешь, Синякин, я в детей не стреляю.

— Убью тебя — прошипел Синякин — Убивай, — пожал плечами Джамбулатов. Синякин кивнул Ибрагимка шмыгнул носом, высморкался, зажав ноздрю, прямо на землю, вытащил из кобуры пистолет и нажал на спусковой крючок. Прогрохотал оглушительный выстрел.

— У-я-а!!! — победно завопил Ибрагимка, глядя, как солдат рухнул и тело его задергалось в конвульсиях. Синякин тоже улыбался. Джамбулатов сухо спросил:

— Все?

— Пока да, — ответил Синякин. — Видеозапись есть. На ней ты с пистолетом. Нормально смонтируем. Все поверят, что ты убил.

— Зачем эти хитрушки?

— Гарантия.

— Ах гарантия… — Джамбулатов обернулся и пошел прочь, ожидая, что ему выстрелят в спину.

— Ты далеко? — спросил Синякин. Джамбулатов не ответил.

— Иди в машину.. Я кому сказал?! Стреляю! Джамбулатов замер. Обернулся, стараясь не смотреть в глаза Синякину, у которого судорогой сводило лицо все сильнее, веко дергалось, а на лице был жутковатый оскал. Руслан, ощущая, как внутри поднимается тошнота, сел в «Ниву». Синякин устроился на водительском месте и резко сорвал машину с места.

— Что такой скучный? — спросил он, веко его дергалось меньше, но кривая улыбка не желала сходить с губ.

— Ты был не прав, — сказал Джамбулатов — Конечно, не прав, — легко согласился Синякин. — Глупо портить материал, когда из него можно извлечь пользу. Но я люблю иногда совершать нелогичные поступки. Они делают жизнь не такой скучной.

Тяжелые ворота открылись. Омоновец с автоматом на плече, висящем стволом вниз, кивнул:

— Проезжайте…

Машины въехали на территорию, где располагался Таргунский ВОВД.

Начальник временного отдела, подтянутый, жилистый, со строгим узким лицом, придававшим ему сходство с птицей, одетый в пятнистый военный камуфляж, поднялся со стула и крепко пожал руку.

— Бандита привез, — сообщил Алейников, присаживаясь на стул. — Дает раскладку на ваших местных бандюганов.

— Знаю. Мне докладывал мой первый заместитель, — кивнул начальник Таргунского ВОВД, садясь за стол на фоне большой, кустарно изготовленной из ватманских листов карты района. — Не беспокойтесь, приспособим его к делу. Много вопросов по этому поселку.

— Значит, мы попали в точку.

— Спасибо за помощь… Уже шестой час. Блокпосты в шесть закрываются. Я дам команду — вас разместят в расположении. Ужин — в семь.

— Годится.