Иззи не сводила с него глаз. Она увидела лед в его взгляде и увидела боль. А еще полную убежденность. Да, он на самом деле верит, что она беременна.

Первые крупинки сомнения просочились сквозь ее гнев. Возможно ли это? Она попыталась придумать, почему невозможно, но в своей невинности никогда ничего не знала о таких вещах, и осознание этого невежества разрезало последнюю нить ее уверенности. Она вскинула на него глаза, изумленная такой вероятностью.

– Неужели это правда? Ты уверен? – прошептала она. Этот жалобный вопрос, как молоток, разбил лед в душе Джулиана. Конечно, Иззи была бы несчастна из-за жизни, которую они создали, из-за ребенка, зачатого на руинах его чести и ее невинности.

Взгляд, полный боли, заставил его осознать острее, чем когда-либо, что единственный выход для него – это настоять на этом браке, защищать и обеспечивать ее. Может, он и бесчестный, как утверждает его отец, но у него нет иного выбора, кроме как заставить ее выйти за него. Он должен предать ее, ибо не может отпустить.

– Ты, правда, не знала, да? – Он закрыл глаза, услышав ее горестный всхлип. Когда он открыл их, она отвернулась от него к перилам, привалившись к ним. Теперь она в западне окончательно и бесповоротно, и он чувствовал себя худшим из браконьеров.

Это все его вина, от начала и до конца. От той первой пьяной ошибки и до этого последнего унижения он только и делал, что систематически разрушал ее жизнь и крал ее мечты.

Ему хотелось успокоить ее, но это было выше его сил.

– Иди наверх и приготовься, если хочешь. Мы поженимся через час. Желает того мой отец или нет. – Он бросил эти слова через плечо, оставив ее дрожащей, уцепившейся за стойки перил, как за прутья клетки.

Иззи стояла, прижавшись лбом к гладкому отполированному дереву, словно оно могло успокоить ее мятущуюся душу. Она носит под сердцем ребенка Джулиана. Она носит частичку его внутри себя, ребенка, который свяжет ее с ним крепче, чем смогла бы связать любовь.

О да, она очень прочно связана, связана собственным чувством справедливости и чести. Ибо она никогда не сможет обречь своего ребенка на жизнь с клеймом бастарда. Ее игра в падшую женщину была не чем иным, как рисовкой, игрой, которой она забавлялась, уверенная, что к серьезным последствиям это не приведет.

Но произвести на свет малыша, ребенка, который имеет право на блестящие привилегии и богатство, и лишить его этого из-за собственной слабости духа, даже если этот дух и увянет перед лицом равнодушия там, где должна быть любовь, – такого даже она не может совершить. Понимая, что обрекает себя на ту самую судьбу, против которой боролась, Иззи поднялась и пошла в свою комнату, готовиться к бракосочетанию.

Иззи спокойно проделала все, чего требовал брачный ритуал. Шла под марш, который исполнял помощник священника на изящном церковном органе. Шагнула к алтарю, украшенному благодаря поспешному набегу на сад Селии. Грациозно опустилась на колени в красивом платье цвета слоновой кости, в которое Бетти и Элли облачили ее. Она произнесла брачные обеты, при этом голос ее не дрогнул.

И с того времени, как Иззи ступила в карету Джулиана после церемонии, до того момента, как они сошли у его городского дома, она не проронила ни слова.

Джулиан наблюдал, как Иззи двигается по его дому, их дому, подобно маленькому привидению. Он понимал, что ей хочется убежать от него. Он поморщился, вспомнив ее обвинения в том, что он обманул ее, дабы обеспечить себе наследство.

Он не мог отрицать, что эта мысль приходила ему в голову, пока он улаживал всякие бюрократические затруднения для получения специального разрешения на брак у архиепископа. Ему пришлось объяснять о нечистом состоянии его невесты и заплатить непомерный взнос, дабы избежать оглашения в церкви. В тот момент он был ужасно зол на нее и упивался мыслью, что наконец-то его женитьба умиротворит отца. Но, по словам Иззи, отец больше не желает, чтобы они поженились.

Но он все равно женился бы на ней, даже без согласия отца. Оставить женщину, леди, скитаться по миру с его ребенком – на такое он не способен. А обречь милую, добрую, великодушную Иззи на подобную судьбу просто немыслимо.

Он отвел Иззи в ее элегантную комнату, смежную с его спальней, и оставил одну отдохнуть и освежиться, потому что не мог смотреть ей в глаза. Он бежал от нее и своей неодолимой потребности заключить ее в объятия и успокоить. Распахнув дверь в затемненный кабинет, он подошел к столу, где стоял графин, наполнил бокал, потом второй, а затем потерял им счет.

Иззи свернулась калачиком в бархатном кресле в своей комнате. С тяжелым сердцем, но сухими глазами она размышляла о своем будущем.

Измотанная перипетиями дня, она откинулась в кресле, всей душой желая забыться сном. Но кости корсета больно впивались в кожу. Корсет был единственным средством для нее влезть в платье, сшитое несколько месяцев назад. Она с усталой неприязнью подумала, что едва ли это хорошо для ее ребенка – быть сдавленным.

Ребенок. Впервые она по-настоящему осознала, что ждет ребенка. Благоговение как рукой сняло с нее всякую усталость, когда она с трепетом приложила ладонь к животу.

Там растет жизнь, которая является частью ее и частью мужчины, которого она любит. О таком подарке она и мечтать, не смела. Вместо пустой одинокой жизни с горькими воспоминаниями о бесплодной любви у нее будет ребенок, волшебное существо, созданное в одном-единственном выражении ее страсти к Джулиану.

Будущее, которое еще недавно не сулило ей ничего хорошего, озарилось надеждой.

Мягко прижав ладонь к животу, Иззи попыталась распознать, изменилось ли что-нибудь там. Единственное, что она почувствовала, – это жесткость корсета, сдавливающего грудную клетку. Это вредно для ребенка, подумала Иззи.

Она дотянулась руками до спины и стала расстегивать крошечные пуговицы атласного платья, которое использовала в качестве свадебного. Ей удалось расстегнуть всего несколько штук. Затем, стащив с плеч короткие рукава вечернего наряда, она сражалась с бесчисленными пуговичками на спине. Придя в отчаяние Иззи в конце концов вынуждена была перевернуть красивую ткань вокруг, перетащив спину наперед.

Наконец последняя застежка была расстегнута, и тяжелый атлас слоновой кости веером упал к ногам. Она повесила его на стул и прошла к большому, в полный рост, зеркалу в углу роскошной комнаты.

Занявшись застежками спереди корсета, она задерживала дыхание до тех пор, пока круги не поплыли перед глазами, пытаясь расслабить этот предмет женской одежды настолько, чтобы расстегнуть крохотные крючки.

Оставшись, наконец, в одной рубашке, закрывавшей ее до половины бедра, она стала изучать себя в зеркале. Повернувшись боком, погладила тонкий батист на животе, дивясь крошечной жизни внутри ее. Пока что виднелась лишь едва заметная выпуклость, различимая только потому, что раньше она была такой тонкой. И все же ее удивляло, что она так долго оставалась в неведении, не подозревая о том, что беременна.

Ребенок. Ее ребенок. Их. Как ни злился на нее Джулиан, но он не смог отказаться от их ребенка. И пусть он не любит саму Иззи, но обязательно будет любить ее ребенка. Этот малыш, больше чем все угрозы маркиза в его адрес, послужил стимулом для Джулиана.

Будет ли он хорошим отцом или таким, как его отец? Лучше не думать об этом. Иззи забралась на большую кровать в своей спальне и свернулась клубочком.

Волны вздымаются над ее головой, ударяясь о залитую водой палубу. Струи дождя затекают в рот. Раскаты грома заглушают слабые крики, в то время как мир мечется между тьмой и светом.

Яркая вспышка осветила мужчин и женщин, отчаянно цепляющихся за поручни корабля. Женщина и мужчина протягивают к ней руки, кричат, но их крики заглушает грохот бури. Мгновение тьмы, черной, как смерть, потом снова вспышка. Ее родители исчезли, лишь одинокая темная фигура стоит на фоне вздымающихся волн.

Он поворачивается, и она видит угрюмые черты в очередной вспышке молнии. Она кричит и протягивает к нему руки, в руках у нее какой-то маленький сверток. Ее малыш смотрит на нее глазами Джулиана. Она в отчаянии смотрит на поручни.