И Елена Трофимовна ждала. На дочь настороженно поглядывала, к телефонным звонкам прислушивалась.

И Димка думал о матери. Но у него были и свои дела, свои заботы. То футбол, то велик, то очередной матч по телевизору. А как-то целое утро с удочками возился: крючки привязывал, да еще грузило сорвалось, укатилось куда-то; искал, на коленках ползал. С Любчиком тоже немало времени проводил.

Тот и вовсе на физкультуре помешался. Отец дал ему денег, и Любчик купил пружины с ручками, эспандером называется, резиновый мячик, чтобы мускулы накачивать, и гантели — две чушки железные с шарами. Как только донес — в каждой по пять кило!

Конечно, и Димка загорелся этим делом. От гантелей у него плечи болели. Даже стал подумывать, как бы самому в дверном проеме турник приделать. Трубку подходящую нашел во дворе, но несколько длинноватую, надо было отпиливать. У отца Любчика была ножовка специальная — железо пилить. Димка сделал синим карандашом отметку и велел Любчику крепко держать трубу. Любчик изо всех сил держал, Димка коленом еще придавил, а пилилось плохо. То заедало ножовку, и как Димка ни толкал ее — она ни с места. То срывалась ножовка, как бешеная, и выскакивала из едва блестевшей канавки. Один раз чуть не покалечила Димку — возле самой руки стукнулась. Это она против железа слаба, а уж палец, наверно, не пощадила бы.

— Эх, — сказал Любчик.

— Чего эх! — разозлился Димка. Потом враждебно, как на кровного обидчика, посмотрел на трубу. — Брошу за сарай, где была! И без нее обойдусь. Есть же турник во дворе, и ладно. Даже лучше — на свежем воздухе!

Ясное дело, что на воздухе заниматься лучше, но все же обидно было Димке: у Любчика есть дома турник, а у него нет. Конечно, жил бы в квартире какой-нибудь отец и Димка мог бы по утрам подтягиваться, лягушку делать, брюшной пресс развивать.

Но плакаться перед Любчиком Димка не хотел. Зачем! Нет отца и нет. Проживет.

Хотел уже идти домой, а Любчик посмотрел на часы, стоявшие на полу, и многозначительно сказал:

— Неужели забыл?.. Четвертый час. А поезд в шесть отправляется.

Это Димка-то забыл! Да он только проснулся — сразу вспомнил. Полчаса лежал на диване, глядел за окно в синее небо и пытался представить (Димка однажды был на море и мог представить), как на зеленоватых волнах — вверх и вниз, вверх и вниз — качается Марина, как выходит в цветастом купальнике на блестящую гальку берега, как сахарно сверкают ее зубы, а в длинных, намокших косах искрится, переливается солнце.

Только ведь Любчику вовсе и не обязательно знать, когда проснулся Димка и о чем думал, глядя в синее небо. Потому Димка и сказал, тоже посмотрев на часы:

— Успею. Раньше пяти часов и приходить нечего. У ее отца — машина. Десять минут — и на вокзале.

Вроде и не собирались приходить рано, а как-то получилось, что без четверти пять Димка и Любчик уже были рядом с домом Марины Лизюковой. В конце концов, можно просто и на лавочке обождать. И двор новый — интересно.

Но посидеть на лавочке друзьям не удалось. Тотчас в открытом окне, что у верхушки тополя, появилась Марина. Заулыбалась, рукой машет — и без слов понятно: к себе зовет. Поднялись на третий этаж, а Марина в дверях стоит.

— Волноваться начала, — с укором сказала она. — В окно гляжу — нет и нет. Думала, забыли. Или вообще…

Оказалось, что вещи уже собраны, стоят в передней, и с минуты на минуту должен приехать отец.

Ребята познакомились с Марининой мамой и бабушкой, еще совсем не старой женщиной, но поговорить с ними Марина не дала. Только сказала, что это и есть те самые очень хорошие мальчики из ее класса, которых она ждет и которые согласились проводить ее на вокзал. А потом увела ребят в свою комнату.

— Вот здесь, — радостно обвела она рукой, — я живу. Это моя полка с книжками. Это шкаф. Это письменный стол. С ящиками. А это… Помнишь, Дима, рассказывала тебе, как вазу чуть не кокнула? Это она и есть. Целая. Правда, красивая? Хрустальная. А это — цветы в ней. Сирень.

Димка покраснел: в вазе стояла та самая сирень, которую он сорвал в палисаднике у старушки.

И Любчик опустил глаза. Но Марина и не подозревала, что Любчику известно о цветах. Иначе, наверно, совсем убрала бы сирень из комнаты. А Димка как ни был смущен, про себя порадовался: хорошую ветку сорвал!

— Могу и альбом показать. — Марина сняла с полки толстый альбом. — Это все я. Папа снимал. Называется: биография в снимках… Ну, это можно не смотреть — первые месяцы жизни, — она пропустила два листа с фотографиями, на которых, тараща огромные глаза, лежало головастое голенькое существо. — А тут уже детский сад. Это первомайская демонстрация, я у папы на плече… Любчик, полистай… Еще компотом вас угощу. Дима, можно тебя на минутку? Поможешь мне.

Марина вывела Димку из комнаты и, проведя на кухню, достала из сумочки с длинным ремнем, висевшей у нее на боку, маленький блокнот и ручку.

— Номер твоего дома знаю, а квартира?.. Я напишу письмо. Из Мисхора.

— Двадцать шесть, — опять покраснев, сказал Димка. И, подумав, добавил: — А его — двадцатая.

— Спасибо. — Марина записала оба номера и опустила блокнот в сумочку. — Тебе же интересно, как я буду отдыхать на море, правда? И свой адрес пришлю… Неси эту тяжелую банку! — уже громко сказала она. — А я стаканы…

Не успели выпить компот, как отец Марины приехал.

— О, какая чудесная компания! — заглянув в комнату, сказал он. — Маришка, познакомишь?..

Дмитрий Васильевич очень понравился Димке. Еще и тезка! Это он сам так сказал, когда Марина стала представлять их по имени и фамилии:

— Очень приятно! И я — Дима. Правда, немного в прошлом. Но все равно — тезки. И маму твою знаю. Как же, Надежда Шустрова. Читаем прессу. Следим!

Димка сразу же подумал: вот был бы у него такой отец! И мысль эта приходила ему в голову, когда он смотрел, как Дмитрий Васильевич ловко располагал в багажнике вещи, как уверенно, одной рукой вел машину. Очевидно, Марина нисколько не преувеличила, сказав, что отец все умеет. Конечно, такой и на доске по морю поплывет!

Пока было время, они посидели в уютном купе вагона несколько минут, съели по порции мороженого, которое принес Дмитрий Васильевич. Димке было интересно и немножко грустно. Вдруг и самому захотелось куда-то поехать, увидеть неведомые места, море, кипарисы. А тут еще Дмитрий Васильевич спросил, как они с Любчиком собираются провести каникулы. Любчик, поморгав умными серыми глазами, сказал:

— Я пока точно не знаю. Но, вероятно, и мы на море поедем.

Взгрустнувший Димка растерянно пожал плечами: он-то действительно был в полном неведении, где и как проведет лето.

На другой день о Димкином летнем отдыхе зашел разговор и в семье Шустровых.

Надежда Сергеевна, размешивая в стакане сахар, с печалью в голосе самокритично призналась, что проблему эту слегка подзапустила, путевки в пионерский лагерь местный комитет редакции уже распределил, о первой смене и говорить нечего, а на вторую смену, в июле, она постарается достать.

Против поездки в лагерь Димка ничего не имел. В прошлом году уже познакомился с лагерной жизнью. Не мед, не сахар: купание строго по часам, пятнадцать минут и вылезай, утром и вечером — линейки, после обеда раздевайся, ложись в кровать. Но было и что вспомнить: интересный поход, соревнования по ориентированию на местности, костер. В общем, жить можно.

— Ладно, — сказал он и вспомнил о друге. — А Любчик поедет на море.

— Что ж, Дима, — развела руками Надежда Сергеевна — в позапрошлом году и мы с тобой ездили в Гагру… Но не всегда получается. — Она отрезала тонкий ломтик батона, подцепила на кончик ножа масло, а размазать его по хлебу словно забыла. — Не получится с морем, — повторила она. — Отпуск мне сейчас никак нельзя — работы много. А в лагерь тебе надо поехать. С ребятами в поход сходите. Да и веселее, чем одному дома. Считаю, что нужно поехать.

Надежда Сергеевна будто чего-то не договаривала. И бабушка почувствовала это.