Хоть дочь и поцеловала ее, хоть и обрадовалась Елена Трофимовна, однако с языка едва не сорвалось: «Что, в том-то доме неважно покормили?»
И хорошо, что не сорвалось. Не следовало портить радостных минут.
Накормила Елена Трофимовна маму и сама конфету с душистой начинкой попробовала. И печенье взяла, пожевала медленно, оценивая его качество. Ничего, одобрила:
— Сдобное тесто. И пропечено. Из магазина? В какую цену?
Надежда Сергеевна хитровато посмотрела на нее:
— Не покупное.
— Сама, что ль, испекла?
— Не сама, — улыбнулась мама. — Алена.
— Дочка, значит, его? — уточнила бабушка.
— Его, Владимира Ивановича. И моя тоже.
Тут выдержка все-таки изменила Елене Трофимовне:
— Чему улыбаешься? Сына, значит, оставила, а там… дочку завела?
Раньше мама наверняка вспылила бы, а сейчас только бабушкину руку погладила, белую, полную.
— Димку-то! Да разве я оставлю его, шалопутика, губастика! — Она и сына погладила. — А дочка — это разве плохо? Я всегда мечтала о дочери.
Из кухни перебрались в большую комнату, мама села с ногами на диван и Димку рядом усадила.
— Сегодня-то… — помешкав, спросила бабушка, — дома будешь ночевать или…
— Дома, дома, — закивала мама и Димку — пальцем в бок: — Ну, как тут жил?
Димка о рыбалке рассказал, о грозе, что Любчика проводил, что начал учиться ходить на руках, но получается еще плоховато. А потом подумал и сказал о звонке отца: как тот шубу собирался купить ей канадскую, а ему настоящий мотоцикл.
Мама печально усмехнулась:
— Ничего-то не может до сих пор понять. Разные мы, сынок. И в шубе разве счастье…
— В уважении, да? — спросил Димка.
— Именно. А ты молодец. Думать начинаешь.
— Значит, ты его уважаешь… Владимира Ивановича?
— Очень уважаю.
Елена Трофимовна, сидевшая неподалеку на стуле, осторожно спросила:
— А ведь он же… ну, рабочий просто. При железе. Мозоли, поди, на руках. Не заскучаешь?
— С Володей? — удивилась мама. — Заскучать? Да это невозможно! Выдумщик ужасный, фотограф, изобретатель, заводила, каждое лето путешествует с Аленой на байдарке. Нет, мне очень интересно с ними, весело. Не замечаем, как и часы бегут.
— А что же, если он такой веселый, один-то жил? Или разведенный недавно?
— Владимир Иванович не разведенный. Жена его умерла четыре года назад. Привлекательная была женщина. Я фотографии видела умное лицо, глаза просто удивительные. Историю в школе преподавала. А вот болезнь…
Бабушка помолчала и прямо свернула на то, с чего начала:
— Поначалу, дочка, все огнем золотым сияет. Как бы следом за этим не потемнело у вас. Вот поживете, поглядите друг на друга, у горячей плиты похозяйствуете, а там и скажешь — хороший ли. Рабочий, он, конечно, всякий бывает… Только круг интересов больно разный у вас. Об этом подумай.
— Ну, мама, тебе с лекциями выступать, — одобрительно сказала Надежда Сергеевна. — Такая стала подкованная.
— А я, дочка, всегда такая была. Просто не замечала ты меня… Еще звонил Борис Аркадьевич. Привет тебе большой и всякие слова хорошие. В Москве был. Книжек редких привез тебе.
— Спасибо ему, — сказала Надежда Сергеевна.
— На работу ему позвони, поблагодари.
— А ты сказала обо мне?
— Да мне зачем это? Так, два слова. Сама расскажешь… Позвони, дочка, не забудь.
Надежда Сергеевна натянула на коленях платье, пожала плечами:
— Если уж так жаждет меня увидеть — сам и позвонит в редакцию. — И, словно желая прекратить неприятный разговор, сказала Димке: — Алена очень серьезный и положительный человек. Цветы выращивает. Весь палисадник в цветах.
— Я видел, — сказал Димка.
— Мечтает какой-то необыкновенный тюльпан вырастить. На станцию юннатов ходит… Не хочешь познакомиться?
— Она же в седьмой класс перешла.
— Что, думаешь, разный круг интересов? — улыбнулась мама. — Не бойся. Общий язык нашли бы, не сомневаюсь…
В ту ночь Димка спал спокойно, будто помнил, что за стенкой, в соседней комнате, на своей тахте лежит его мама. И снов никаких не снилось. А может, какой-нибудь удивительный сон просто еще не успел прийти к нему.
Разбудила мама Димку рано, поцеловала и, прощаясь, напомнила:
— А с Аленой советую познакомиться. Не пожалеешь. Ты не сможешь выбраться сегодня? Дорога тебе, как опытному разведчику, знакома. Подумай. Мы будем ждать.
Письмо
А Димка-то эти три дня, пока мамы не было, оказывается, ужасно хотел посмотреть, хоть одним глазком взглянуть, как она там? Хорошо ли ей? И каков этот самый Владимир Иванович — слесарь завода, имеющий дело с железками и всякими станками, который так понравился маме, что она решила выйти за него замуж? О семикласснице Алене Димка не думал. Вообще-то можно, конечно, и познакомиться, тем более, что эта Алена теперь маминой дочкой стала. А ему, выходит, сестра? Чепуха какая-то! И без сестры мог бы обойтись!
Но понять, что он так хочет все это увидеть своими глазами, Димка по-настоящему смог только утром, когда мама поцеловала его и сказала: «Мы будем ждать».
«Надо съездить, — решил Димка. — Но ведь мама только к вечеру придет туда… Ну и что, с Аленой поговорю. Цветы посмотреть можно. И какой двор у них там, что в комнатах…»
И такое вдруг нетерпение охватило его — хоть сразу и беги. Но тут Димка вспомнил о письме, сжал губы и сурово подумал: «Пока не напишу письмо — из дома ни шагу!» В самом деле, неудобно, даже смешно — за столько дней не собрался ответить! Марина, может, и на почту уже ходить перестала, обиделась.
Димка рассердился на себя, сел после завтрака за мамин стол, положил рядом чистый лист и выдвинул синий стерженек в трехцветной ручке.
Лист-то положил, ручку приготовил, а что писать? Димка на окно смотрел, на стену с маминой фотографией — стоит, подняла руку с газетой, кому-то улыбается. Маме легко: подумает пять минут и на машинке — цок-док!
Наконец сверху на листе Димка вывел: «Здравствуй, Марина!»
А потом потихоньку и дальше:
«Я давно собирался написать тебе, но у меня никак не получалось. Ты о море замечательно написала. А мне о чем? Как в грозу рыбу ловил? Хотел написать про грозу, а сейчас не хочется. Я теперь про людей думаю. Трудно их понять. У меня отец, который родной, — хороший человек, только несчастный. Мне жаль его, а почему он несчастный, я еще не понял. И бабушка. Я привык, что она вареники подает и вообще на кухне. А бабушка замечательный человек. Она иногда плачет. Из-за мамы. Я жалею бабушку, но еще сильнее жалко маму. И мама нас жалеет, но больше всего она хотела найти такого человека, чтобы могла его уважать. И любить тоже. И вообще я теперь думаю: может, это самое главное — найти такого человека? А как ты считаешь? Любчик сейчас тоже на море. Если увидишь на сёрфинге худенького мальчишку, это он и будет. Жуть какой упрямый. В три дня доску оседлает! И я, может, поплыл бы, даже на мотоцикле, но я же далеко от моря. Сейчас я еду к тому «волшебнику». Посмотрю, что за человек, раз мама его нашла.
Если в письме заметишь ошибки, или запятых не хватает, или лишние, то не посмеивайся. Ведь знаешь мою отметку по русскому. Вот и все. Может, не так чего написал? Может, про рыбалку надо было? Ты напиши, про что писать. Я в следующий раз напишу, что надо. Дмитрий Шустров».
Димка перечитал письмо, вычеркнул пять запятых, показавшихся ему лишними, и подумал, что, возможно, Марине и понравится письмо. Не такое оно и глупое.
Димка сложил исписанный с двух сторон лист бумаги, заклеил конверт и четко написал адрес. А фамилию подчеркнул красными чернилами, чтоб долго не искали письма, когда Марина придет за ним.
А потом взглянул Димка на часы и удивился — больше часа просидел! А на уроке сорок пять минут едва высидишь.
Теперь предстояло щекотливое дело — сказать бабушке, что он собирается на Топольную улицу. А совсем не говорить нельзя: вдруг засидится поздно, и мама захочет, чтобы остался там ночевать? А телефона у них нет.
