— А вы Федора знаете? — помолчав, спросил Димка.
— Это отца твоего?.. Знаю, конечно… Рассказывала мама.
— Он черных телескопов разводит. Продает. — Димка вздохнул.
— Что ж, сынок… В общем, тоже дело нужное. Это ведь труд, Дима. И нелегкий.
— Недавно к бабушке приходил… Деньги мне предлагал. Много. Я у него не взял. Сказал, что сам заработаю.
Отец крепче сжал руку Димки:
— И правильно. Убогие, что ли? Конечно, сами заработаем.
Примирение
Когда Сомов с Димкой подошли к калитке своего дома, она оказалась открытой. Кто-то, значит, вернулся. А тут и Надежда Сергеевна на дорожке показалась. И лицо у нее было какое-то необычное: улыбка веселая, но губы сжаты, а щеки — словно по конфете под ними.
— Ну заходите, работнички.
Они вошли в комнату и увидели бабушку. На бабушке — платок новый, кофта с белым воротничком. Лицо — не сказать, чтобы строгое, однако улыбку пока про запас держит. И Алена рядом.
Димка кинулся к бабушке, обхватил руками, а она чмокнула его в щеку, но так, без внимания, будто час назад видела, и поднялась из-за стола.
— Ну, зятек, здравствуй.
— Здравствуйте, Елена Трофимовна, — с улыбкой сказал Сомов и протянул руку. Но бабушка руку жать не стала, а тоже, как и Димку, чуть обняла Сомова и три раза поцеловала, сказав при этом:
— Как водится, по обычаю. — А потом обернулась к дочери: — Не знаю, Надежда, есть тут у вас или нету, а принесла маленько, для обычаю снова же. Возьми-ка в сумке.
Надежда Сергеевна достала графинчик с красным вином, налила в три рюмки. Выпили стоя. И опять все поцеловались.
— Живите, дети, счастливо, в мире, в любви.
А после этого и про улыбку вспомнила, которую до времени прятала.
— Ну, Владимир Иванович, обсмотрела твой дом, все чудеса невиданные. Врать не стану — понравилось. Крепко, хозяйственно. И дочка у тебя золотая, каких только чудных цветов не насажала.
— Бабушка, — сказал Димка, — а крокодила видела?
— И его, внучек, поглядела. Ну, чудеса дивные, да и только. В театр не надо ходить. Надежда мне предлагала Дымочка привезти. Да он бы тут со страху умер. У меня у самой поначалу чуть ноги не отнялись — как пасть разинул свою, и зубы торчат…
Радостный Димка посмеялся над бабушкой и веселыми ее присказками, а потом вспомнил про газеты, маму в сторону утянул:
— Потрясла газеты?
Она поглядела на него так хитро, что Димка обрадовался. А мама, секунду помолчав, спросила:
— Рад, что бабушка приехала?
— Рад, — кивнул Димка. — Надо бы и кота привезти.
— Не все сразу. Главное — бабушку стронуть с места.
— Как же она согласилась?
— Ой, не спрашивай! Я такую тактику развила, стратегию! Ты ведь знаешь, что с папой мы в сентябре едем в отпуск, вот и говорю бабушке: выручи, пожалуйста, никак без тебя не можем обойтись. Как без присмотра детей оставить? Помоги, говорю, ради бога, очень прошу. И так стараюсь, уговариваю, а она, смотрю, улыбается. Все, говорит, понимаю и сама давным-давно мечтаю на вашу жизнь посмотреть. Обрадовалась я и — скорей вызывать такси. Может, и на ночь уговорим остаться… И газеты, сын, я потрясла…
— Ну?
— Вот, получай! — И мама достала из сумки письмо. — Судя по штемпелю, восемь дней лежало в газетах. Рад?
Димка не ответил. Схватил письмо и на веранду.
«Дима, здравствуй!
Вот это перемены у тебя! Читала и не верила. Теперь будешь на новой квартире жить? А школа? В другую запишут? Как жалко… Ну ничего, это же не в другом городе. (Димка улыбнулся, ведь и он так же подумал.) Неужели ты на завод ходишь и работаешь? Я Алику сказала, а он засмеялся и говорит: «Больше верь ему! Врет!» Я дураком его обозвала. На море Алик не ходит уже три дня. Чем-то объелся, и у него теперь, — извини, пожалуйста, — понос. А мы с бабушкой все купаемся. И любим смотреть, как папа вдалеке на серфинге плавает. Он сейчас Николая Семеновича обучает. Такой забавный дядечка. Шутник. Купил мне вчера шоколадку и говорит: «Ешь скорей! У тебя еще ладони не почернели». Николай Семенович Герой Труда. Золотая звездочка на пиджаке. Он монтажником работает на строительстве. Купила тебе открыток с крымскими видами. А больше не знаю, чего подарить. Интересно было бы медузу в банке привезти. Но папа сказал, что в банке она жить не будет, если даже и на самолете везти. А домой мы поедем на машине. Уже скоро. 26 числа маме на работе надо быть. Быстро бежит время. До свидания, Дима. До скорой встречи. Марина».
Димка даже рот разинул — двадцать шестого! Четыре дня осталось…
Ну и бабушка! Так-то она интересуется событиями в мире.
Орден
Уговорить бабушку остаться ночевать не удалось. «Без меня Дымочек там исплачется», — сокрушалась она.
Очень кстати следующий день в календаре был обозначен красными цифрами. Воскресенье!
И накануне вечером Димка немало времени провел у тисков, и почти все воскресенье опиливал стальную пластинку. Усыпанный опилками, тускло светился под тисками пол. Конечно, в самых ответственных местах помогал отец. Жалко, если бы Димка вдруг испортил такую вещь. Переделывать уже не осталось бы времени.
Часам к шести опиловку закончили. А потом Димка все уже делал сам. Сначала в ход пошла желтая, шершавая на ощупь, бумага. Затем отец оторвал ему полоску серой бумаги с мелким зерном. А под конец, не менее получаса, Димка шлифовал сёрфинг бумагой с такой мелкой наждачной пылью, что даже под увеличительным стеклом ни одной зернинки нельзя было увидеть.
Сёрфинг заблестел, засиял, обогрел Димкину душу. Хоть на выставку — до того хорош.
Но оказалось — и это еще не все. Отец развернул тряпочку, и Димка увидел небольшой, зеленый, как трава, брусочек.
— Паста «Гойя», — сказал отец. — Для полировки.
На матерчатый лоскуток он наскреб зеленых крупинок пасты, положил на них блестящей стороной сёрфинг, потер с минуту и, перевернув, показал Димке. Еще ярче засияло изображение.
— Вот поработаешь так до второго, а то и до третьего пота — тогда и дарить можно.
Димка поработал. Хорошо пропотел — майка на спине стала мокрой. Но зато и было ради чего! Что в зеркало смотреться, что в его парус с волнами и фигурками девчонки и мальчишки — все равно. Только не совсем удобно — маловато зеркальце. А глаз весь виден — зрачок и каждая ресничка.
Спать Димка лег счастливый. Сёрфинг он взял на завод. Всем показывать не обязательно, но баскетболист пусть посмотрит.
Двухметровый гигант долго любовался Димкиной работой.
— Произведение искусства, — сказал он. — Высший класс обработки.
Никита Степанович тоже не меньше минуты рассматривал сёрфинг сквозь очки. Димку хвалить не стал, а на Сомова поглядел с одобрением:
— Вижу учителя. А что, Владимир Иванович, гляди, кадры-то подрастают. Кое-кому и носы платочком утрут.
Мастер подумал и принес Димке кругляшок овальной формы, длиной с палец.
— Ну-ка, слесарь-инструментальщик, опили чуток по разметке. Владимир Иванович, проследи.
— А что это будет? — спросил Димка.
— Главная деталь штампа, — рассматривая кругляшок, сказал Сомов. — Что в штампе главное?
Это Димка уже знал:
— Матрица и пуансон.
— Все правильно, — по своему обыкновению сказал отец. — Это и есть пуансон, что железную полосу рубит… Ну, пройдись слегка тут осторожно, а доводить вместе будем. Тут ошибки не должно быть. Зазор — только волосу пролезть.
Димка понимал — дело ответственное. Проведет раз-другой напильником и смотрит, все ли правильно…
В самом конце смены возле тисков появился тучный слесарь Егор Петрович. Над Сомовым он теперь вслух не подсмеивался, а Димке при встрече один раз даже улыбнулся.
— А парнишка-то, Владимир Иваныч, гляжу, привыкает, — вытирая руки тряпочными концами, сказал Егор Петрович.
— Привыкает, — кивнул Сомов.
— Этак, гляди, тоже орден заработает! — засмеялся слесарь.
