Мы встречаем всех гостей на улице, а помощники Ахмеда помогают им пройти в дом и устроиться за столом. Когда за последним прибывшим закрывается дверь, я едва заметно веду плечами, пытаясь сбросить напряжение. Ахмед же ведет меня к двери и едва ощутимо тянет назад, останавливая. Я непонимающе смотрю на мужчину, который слегка улыбается мне и говорит:

— Молодец. Держись так весь вечер.

Виктория

— Орлов отказывается от уплаты, представляешь?

Разговор за столом приобретает смысл. Все давно отужинали, обсудили рабочие моменты и перешли, как мне кажется, к самому главному. Ахмед лишь кивает на слова одного из присутствующих.

— Я знаю, Громов, позже решим, что с ним делать. Как на счет Львовича?

Я украдкой посматриваю на этого самого Громова. Он моложе всех присутствующих здесь. На вид ему не больше двадцати пяти, но густая щетина может быть обманчивой. Он держится уверенно и даже немного дерзко. Осматривая остальных, понимаю, что многие пасуют перед Ахмедом и внимательно ловят каждое его слово. Этот же парниша другой. У меня ощущение, что он работает на Ахмеда всего ничего и просто не знает его возможностей, но ведь это не так. Доверие между мужчинами витает в воздухе. Ахмед безоговорочно слушает Громова и лишь кивает, не переспрашивая и не уточняя, что неоднократно делал с другими.

Парень поправляет манжеты рубашки и даже расстегивает верхнюю пуговицу на воротнике, вздыхая полной грудью. Я почему-то уверена, что никому другому из присутствующих такой привилегии больше не дадут.

— Мы решим с ним проблемы позже, Илья, — Ахмед называет паренька по имени. — Все же у Орлова есть время. А вот у Львовича оно истекает послезавтра.

— Этот не отказывается, но говорит, что ему нужно больше времени. Часть денег у него есть и он готов ее отдать в срок.

— Я давал ему это время, — спокойно говорит Ахмед и берет со стола стакан, отпивая из него терпкий напиток. — Сколько он просит?

— Три недели.

Парень чуть вскидывает голову, и я понимаю, что он держится не просто уверенно, а даже немного дерзко. Я все жду, что Ахмед осадит его, скажет, что он забылся, но ничего из этого не происходит. Мужчины переговариваются, пока остальные нервно сидят и ждут своей очереди. Тот самый лысеющий мужчина, что целовал мои руки на улице, стирает пот со лба белым платочком, да и дышит слишком прерывисто и нервно.

Я обвожу взглядом остальных присутствующих и вижу в их глазах страх. Единственное, чего я не понимаю — этого самого Илью Громова и Ахмеда. Почему одному он позволяет все, а других держит в напряжении?

— Что ты скажешь, Леонид?

Ахмед переводит взгляд на мужчину, сидящего слева. На нем надет темно-синий костюм, голубая рубашка и галстук. Он пришел позже всех и сейчас, кажется, нервничает больше остальных. Хотя… судя по частоте протирания пота со лба у того самого полулысого старичка, не больше всех.

— На заводе с Багиром проблемы, — он говорит так тихо, что я едва различаю слова. — Произошла утечка товара и мы не знаем, куда он делся.

— Испарился, значит, — обманчиво спокойно говорит Ахмед.

Под его тоном оппонент расслабляется и чувствует себя более уверенно. Даже выдавливает из себя расслабленную улыбку и откидывается на спинку кресла. Я же отворачиваюсь, смотря в другую сторону. Знаю, что он рано расслабился, потому что Ахмед вдруг резко подается вперед, и я вынужденно смотрю в их сторону. Вижу, как он хватает мужчину за галстук и тянет на себя.

— Три дня, — хмуро говорит он, не разрывая зрительного контакта с провинившимся. — Я даю тебе три дня, чтобы найти товар, Соболь.

Ахмед убирает от него руки и мужчина тут же усаживается обратно на стул, опуская на него тяжелый вес своего тела.

— Остальных даже слушать не хочу, — бросает Ахмед. — Предлагаю перейти к более веселой части вечера. Отчеты пришлете мне в офис.

На мгновения мне кажется, что все присутствующие вмиг выдохнули, испустив облегченные возгласы. Я же сижу тихо и лишь отрешенно смотрю на все происходящее. Зачем Ахмед показывает все это мне, я не знаю, но чем больше узнаю мужчину, тем больше страха рождается внутри, и тем сильнее мне не хочется рожать и отдавать ему ребенка. Что будет видеть его сын в этом мире: жесткие черты лица мужчины, его рык и недовольство? А кто подарит малышу ласку, ведь в первые годы жизни так важно воспитывать ребенка, пусть и мальчика, в любви.

Весь вечер я не могу найти себе места от обрушившихся мыслей. Они, одна за другой, заставляют меня думать о предстоящей беременности. Постепенно, раз за разом, я учусь быть другой, стараюсь измениться, но не знаю зачем. Чтобы соответствовать Ахмеду? Чтобы ходить вот так по дому, пить шампанское со стакана и общаться с людьми, которые мне не знакомы? Зачем все это? Почему я должна?

— Потерпи еще немного, — просит Ахмед под конец вечера. — Совсем скоро они уйдут.

Он кладет руку мне на талию и чуть прижимает к своему почти каменному телу, гладит меня ладонью, вызывая дрожь и чуть склоняется, запечатляя поцелуй на моей щеке. Эти чувства новы для меня и я с трудом скрываю смущение, ведь прежде он никогда не позволял себе чего-то подобного. Я понимаю, что это сделано для других, что на самом деле ни мне, ни тем более ему, это не нужно, но все равно нервно вздрагиваю и дышу в несколько раз чаще, чем обычно. Со мной происходит что-то необъяснимое, чему я никак не могу найти определения.

— Я на минуточку, — улыбаюсь Ахмеду и скрываюсь за дверью кухни, стараясь отдышаться.

— Что? Не нравятся гости? — вздрагиваю, когда слышу голос Марко совсем рядом.

Он держит в руках поднос с желе и ставит его на стол рядом, а я лишь киваю и устало упираюсь спиной о стену.

— Нормально, но я так устала.

Позволяю себе снять с ног туфли и с диким восторгом опускаю ступки на прохладный пол. Наверное, в этот момент на моем лице написано нереальное блаженство, потому что Марко смеется и сочувствующе смотрит на меня.

— Еще немного, — он подмигивает мне, но вмиг его лицо меняется и он смотрит куда-то в сторону.

— Вика, идем, — Ахмед мимолетом смотрит на мои туфли, поджимает губы, но ждет, пока я обуюсь и пойду за ним.

— Общаться с персоналом на кухне, пока в доме гости — не лучшая идея, — с укором произносит Ахмед.

Я лишь вздыхаю и киваю, не зная, что сказать в свое оправдание, да и нужно ли мне что-то говорить. Сбежав на кухню, мне хотелось отвлечься от необходимости держать лицо перед мужчинами, от потребности делать вид идеальной хозяйки дома, девушки, что представляет Ахмеда. Я не должна ударить в грязь лицом, но в какой-то момент это отходит на второй план. Единственное, что приходит в голову: я не могу оставить ребенка этому мужчине. Не могу родить маленькую крошку и отказаться от нее, лишь бы у Ахмеда был наследник. А что если он решит, что малыш ему больше не нужен? Что потом?

Мне безумно страшно об этом думать и в какой-то момент я понимаю, что больше не источаю радушие, не являюсь внимательной хозяйкой, я просто погружаюсь в себя и прекращаю обращать внимание на все происходящее вокруг. Видимо, Ахмед это понимает, поэтому провожает гостей. Прощается с ними, крепко держа меня за руку и едва за ними закрывается дверь, ведет меня в гостиную, усаживает на диван и садится по другую его сторону.

— Расскажешь, что случилось?

Сейчас он говорит по-другому: без требовательного тона и без приказа в голосе. Я не могу поверить, что он может быть другим, немного внимательным и спокойным, что его голос может быть бархатным, с легкой хрипотцой, а не злой и раздраженный.

— Не против? — киваю на туфли и дождавшись, его разрешения, стаскиваю их с себя.

Запрокидываю ноги на диван и чуть сжимаю ладонями. Знаю, что со стороны выгляжу не очень, но я совершенно не привыкла к туфлям на каблуках. Мне ужасно больно и неприятно, поэтому я хочу облегчить это чувство как можно быстрее. Провожу руками по ступням и поднимаю взгляд на мужчину. Он смотрит на меня как-то странно. Его взгляд проходится по моему лицу, по телу, и останавливается на ногах.