— У кого его нет? Вы уволены.

— Я что, единственная из штатных сотрудников, кто вызвал неудовольствие новых хозяев?

— Может быть, и так.

Челюсть К. П. Оджилви разок дрогнула.

— Я думаю, будет справедливо спросить: «Почему именно я?»

— Владельцы нанимают, владельцы увольняют, и кто скажет, что здесь справедливо? Когда покупатель предлагает такой щедрый пакет вспомоществования, как корпорация «Трансвидение», то здесь уж не до ловли блох.

— «Выловленная блоха». Можно мне выгравировать это на своих золотых часах?

Дома Грелша передергивает.

— Мистер Оджилви, по-моему, Луиза заслуживает хоть какого-то объяснения.

— Тогда она может обратиться к «Трансвидению». Может, ее лицо не соответствует их видению «Подзорной трубы». Слишком радикальное. Слишком феминистское. Слишком сухое. Слишком упрямое.

«Он пытается навести дымовую завесу».

— Мне хотелось бы задать «Трансвидению» несколько вопросов. Где их головной офис?

— Где-то на Востоке. Но я сомневаюсь, что кто-либо захочет с вами разговаривать.

— Где-то на Востоке. Кто же ваши новые члены правления?

— Вы увольняетесь, а не снимаете показания.

— Всего лишь еще один вопрос, мистер Оджилви. За три волшебных года ненормированной работы. Ответьте только на это: насколько совпадают интересы «Трансвидения» и Приморской энергетической?

Дому Грелшу — как видно — это и самому чрезвычайно любопытно. Оджилви долю секунды колеблется, потом взрывается:

— У меня и без вас до хрена работы! Вам будут платить до конца месяца, приходить сюда нет необходимости. Спасибо — и прощайте.

«Если человек взрывается, — думает Луиза, — здесь кроется двуличие».

«Жизнь хороша. — Джо Нейпир переводит свой джип на среднюю скорость. — Жить хорошо». Приморская корпорация, его рабочие дни, Марго Рокер и Луиза Рей удаляются в прошлое со скоростью восемьдесят миль в час. Два часа отделяют его от бревенчатой хижины в горах Санто-Кристо. Если он не слишком устанет после поездки, то сможет поймать себе на ужин зубатку. Он смотрит в зеркало заднего вида: серебристый «крайслер» милю или две держался за ним в сотне ярдов, но теперь отстает и исчезает вдали. «Расслабься, — говорит себе Нейпир, — ты вырвался». В его джипе что-то дребезжит. Наступает золотая пора дня — три часа пополудни. Шоссе, постепенно поднимаясь, милю за милей бежит вдоль реки. «За последние тридцать лет здешняя местность убавила в красоте, но покажите мне, где этого не случилось». Уступы с обеих сторон разглажены бульдозерами, и их все основательнее захватывают строительные площадки. «Ты не можешь запретить дочери Лестера играть в «Чудо-женщину». Все, что мог, ты сделал. Пусти ее. Она не ребенок». Нейпир крутит ручку приемника, но на всех волнах мужчины поют как женщины, а женщины — как мужчины. Наконец он находит станцию со второсортной кантри-музыкой, где передают «Все говорят со мной».^[210] Милли была музыкальной половиной его брака. Он вспоминает тот вечер, когда впервые ее увидел: она играла на скрипке в «Диком краснобае и его пастушках». Взглядов от музыканта к музыканту, когда музыка течет без усилий, — вот какой близости хотел он от Милли. «Луиза Рей — слишком ребенок. — Нейпир сворачивает на восемнадцатой миле и едет по старой золотоискательской дороге, поднимающейся к Копперлайну. — Это дребезжание так и не проходит». Здесь, вверху, осень уже лижет горные леса. Дорога следует по ущелью под старыми елями, направляясь туда, где опускается солнце.

Он вдруг приходит в себя, не в состоянии вспомнить ни единой мысли последних сорока пяти минут. Нейпир тормозит возле бакалейной лавки, заглушает двигатель и выпрыгивает из джипа. «Слышишь это стремительное течение? Затерянная река». Это напоминает ему, что Копперлайн не похож на Буэнас-Йербас, и он снова отпирает джип. Владелец лавки приветствует его по имени, за шесть минут излагает шестимесячные новости и спрашивает, приехал ли Нейпир на отдых на всю неделю.

— Я теперь постоянно на отдыхе. Предложили досрочно, — таких слов он никогда не употреблял по отношению к себе, — уйти в отставку. Это для меня как выстрел.

От взгляда владельца лавки ничто не ускользает.

— К Дуэйну, да? Будете праздновать сегодня? Или принимать соболезнования завтра?

— Все в пятницу. И будем главным образом праздновать. Первую неделю свободы я хочу отдыхать у себя в хижине, а не валяться под столом у Дуэйна.

Нейпир платит за покупки и уходит, неожиданно желая побыть в одиночестве. Шины джипа хрустят по каменистой дороге. Фары выхватывают яркие картины девственного леса.

«Ну вот, приехал». Нейпир снова слышит Затерянную реку. Он вспоминает, как впервые привез Милли в эту хижину, которую выстроил вместе с братьями и отцом. Теперь он остался один. В ту ночь они любили друг друга безумно и жадно. Лесные сумерки заполняют ему легкие и голову. Ни тебе телефонов, ни кабельного ТВ-наблюдения, ни просто ТВ, ни проверок уровня доступа, ни совещаний в звуконепроницаемом кабинете президента. И никогда больше ничего этого не будет. Прежде чем открыть ставни, уволенный спец по безопасности проверяет висячий замок на двери на предмет признаков вторжения. «Успокойся, ради бога. Приморская корпорация отпустила тебя на свободу: никаких ниточек, никакого возврата».

Тем не менее, входя в хижину, он держит свой тридцать восьмой наготове. «Видишь? Никого». Нейпир разводит потрескивающий огонь и готовит себе сосиски с бобами и темно-коричневыми обжаренными помидорами. Пара банок пива. Долгое, долгое облегчение под открытым небом. Искрящийся Млечный Путь. Глубокий, глубокий сон.

«Опять проснулся, — с пересохшей глоткой, с разбухшим мочевым пузырем. — В пятый раз или уже в шестой?» Этой ночью лесные звуки Нейпира не усыпляют, но заставляют зудеть его ощущение благополучия. Тормоза автомобиля? «Призрачный филин». Треск ломающихся сучьев? «Крыса, горная куропатка, не знаю, ты в лесу, это может быть что угодно. Засыпай, Нейпир». Ветер. «Голоса под окном?» Нейпир просыпается и видит пуму, притаившуюся на поперечной балке над его кроватью; он просыпается с воплем; этой пумой был Билл Смок, занесший руку, чтобы размозжить Нейпиру голову фонарем; на поперечной балке ничего нет. «Что на этот раз, дождь?» Нейпир вслушивается.

«Только река, только река».

Он зажигает очередную спичку, чтобы посмотреть, не пора ли вставать. 4.05. Нет, промежуточный час. Нейпир умащивается в складках темноты в поисках провалов сна, но недавние воспоминания о доме Марго Рокер находят его и здесь. Билл Смок говорит: «Оставайтесь на стреме. Мой человечек говорит, что она держит все документы у себя в комнате». Нейпир соглашается, довольный тем, что степень его участия в деле снижается. Билл Смок включает свой тяжелый, обтянутый резиной фонарь и поднимается наверх.

Нейпир оглядывает сад Рокер. До ближайшего дома более полумили. Недоумевает, зачем Биллу Смоку, всегда действующему в одиночку, понадобилось привлекать его к такому простому заданию.

Надломленный крик, быстро обрывающийся.

Нейпир, оскальзываясь, бежит вверх по лестнице. Ряд пустых комнат.

Билл Смок стоит на коленях на старинной кровати, молотя по чему-то лежащему на ней своим фонарем, луч его хлещет по стенам и потолку, а когда он тяжело опускается на бесчувственную голову Марго Рокер, раздается едва слышный удар. Ее кровь на простынях — бесстыдно-алая и влажная.

Нейпир кричит ему: прекрати.

Билл Смок поворачивается, раздраженный. «В чем дело, Джо?»

«Ты говорил, что ее здесь не будет!»

«Нет-нет, вы неправильно поняли. Это мой человечек говорил, что старухи сегодня не будет. Трудно найти надежных работников».