Капитан указал на меня. «Мистер Юинг обитает, — он сделал паузу, прежде чем раскрыть свое предложение, — в Калифорнии, в Сан-Франциско. Вы, должно быть, знаете, что из пустякового городишки в семь сотен душ он разросся в метрополию с… четвертью миллиона жителей? Все переписи бессильны! Сегодня его наводняют китайцы, чилийцы, мексиканцы, европейцы, иностранцы всех цветов кожи. Одно яйцо, мистер Юинг, будьте так любезны, сообщите нам, сколько ныне в Сан-Франциско платят за одно яйцо».

«Доллар, так писала мне моя жена».

«Один американский доллар за обычное яйцо! — Улыбка у капитана Молинё была в точности такой же, как у мумифицированного крокодила, какого мне довелось однажды увидеть в мануфактурной лавке в Луизиане. — Несомненно, человеку с вашей проницательностью стоит над этим поразмыслить?»

Миссис Хоррокс одурачить было непросто. «Скоро все золото будет там добыто».

«Да, мадам, но голодный, шумный, разбогатевший город Сан-Франциско — всего в трех неделях ходу для такой образцовой шхуны, как моя «Пророчица», — никуда не денется, и участь его кристально ясна. Сан-Франциско станет Лондоном, Роттердамом и Нью-Йорком Тихого океана».

Наш capitan de la casa^[255] поковырял у себя в зубах костью голубой рыбы. «А вы, мистер Юинг, уверены, что продукты, выращиваемые на наших плантациях, смогут приносить нам в вашем городе хорошую прибыль, — странно было слышать, как превозносят наш скромный городок! — как в настоящий момент, так и после прекращения золотой лихорадки?»

Моя правдивость была той картой, которую капитан Молинё разыгрывал для своего хитроумного выигрыша, но, как оказалось, солгал ровно в той мере, чтобы как разъярить его, так и помочь ему. «Да, уверен».

Джайлз Хоррокс снял свой пасторский воротник. «Не сопроводите ли меня в мой кабинет, Джонатан? Я весьма-таки горжусь его крышей. Сам ее сконструировал, чтобы она могла противостоять ужасным тайфунам».

«В самом деле, Джайлз? — отозвался капитан Молинё. — Что ж, ведите».

Хотя имя доктора Генри Гуза вплоть до нынешнего утра было в Назарете неизвестно, как только вифлеемские дамы прослышали, что на берегу оказался прославленный английский хирург, они припомнили все виды болезней и выстроились в многочисленную очередь к пасторату. (Как странно снова оказаться среди прекрасного пола после столь многих дней пребывания взаперти вместе с полом куда более безобразным!)

Великодушие моего друга не позволяло ему отказать ни единой просительнице, так что салон миссис Хоррокс был реквизирован, преобразован в его врачебный кабинет и задрапирован тканью, долженствовавшей обеспечить приличествующие врачебным занятиям ширмы. Мистер Бурхаав вернулся на «Пророчицу», чтобы позаботиться о лишнем свободном пространстве в трюмах.

Я попросил у Хорроксов разрешения обследовать Вифлеемский залив, но на берегу было нестерпимо жарко, а песчаные блохи кусались неимоверно, так что я направил свои стопы обратно на «Главную улицу», к церкви, откуда доносилось пение псалмов. Мне хотелось принять участие в послеполуденном богослужении. Ни единая душа, ни собака, ни даже какой-нибудь абориген не нарушали воскресного спокойствия. Заглянув в полутемную церковь, я обнаружил в ней такой плотный дым, что, испугавшись, по ошибке подумал, будто все здание охвачено огнем! Пение теперь смолкло, сменившись хоровым кашлем. Мне предстали полсотни черных спин, и я осознал, что источником дыма был не огонь или ладан, но табак-сырец, ибо каждый из присутствовавших пыхал трубкой.

За кафедрой стоял дородный белый, проповедуя на этом смешанном языке — «антиподском кокни». Вид столь неформального отправления службы не оскорблял меня, пока не стало очевидным содержание «проповеди». Цитирую: «Так что пришло времечко, эта, шоб святой Петр, эта, ко' мисса Иисус звал Милашка Петр-волынщик, короче, он пригнал из Рима и ну учить этих крючконосых евреев с Палестины, шо к чему насчет этого Старичка-Табачка, и тому же теперя я вас учу, ясно, э?» Он прервался, чтобы дать кому-то индивидуальное наставление. «Не, Деготь, ты все делаешь не так, э, ты грузи табачок в толстый конец, э, вот в этот, сечешь, э, Г-ь на тя чхни! скока раз я те грил, эта вот — черенок, а эта — д-я чашка. Делай, как Ильная Рыба, он ведь рядом, да не, дай я те покажу!»

Прислонившись к шкафу поодаль (где, как я позже удостоверился, хранились сотни экземпляров Святой Библии на полинезийском — перед нашим отбытием надо будет попросить одну как сувенир), стоял изможденный, ссутулившийся белый, наблюдая за курительной процедурой. Я представился ему — шепотом, чтобы не отвлекать курильщиков от их проповеди. Молодой человек назвался Уэгстаффом и объяснил мне, что дородный мужчина за кафедрой — это «директор курительной школы Назарета».

Я признался, что подобное учебное заведение мне неизвестно.

«Это идея отца Кверхена, из таитянской миссии. Вы должны понимать, сэр, что обычный полинезиец пренебрегает трудом, потому что у него нет причин ценить деньги. «Если я голоден, — говорит он, — то пойду и нарву чего-нибудь или поймаю. Если мне холодно, велю своей женщине меня согреть». Праздные руки, мистер Юинг, а мы с вами оба знаем, какое занятие для них подыскивает дьявол. Но прививая ленивому имяреку мягкое вожделение к этому безвредному растению, мы даем ему побуждение заработать денег, чтобы купить себе табачку — не спиртного, учтите, просто табачку — в торговой точке миссии. Остроумно, не правда ли?»

Как я мог не согласиться?

Свет идет на убыль. До меня доносятся детские голоса, октавы экзотических птиц, звуки прибоя, ударяющего в берег бухты. Генри ворчит — у него куда-то подевались запонки для манжет. Миссис Хоррокс, чьим гостеприимством мы сегодня наслаждаемся, прислала служанку с известием, что обед подан.

Продолжение вчерашнего повествования. После того как ученики курительной школы были распущены по домам (некоторые из них покачивались и явно испытывали тошноту, но их учитель, странствующий торговец табаком, заверил нас: «Они попадутся на крючок, как собаки-рыбы, не пройдет и пары дней!»), хребет зноя оказался переломлен, хотя сам мыс Назарет все еще жарился на пылающем солнце. Мистер Уэгстафф шагал рядом со мной по поросшей лесом полосе земли, которая напоминала руку, плечом проталкивающуюся к северу от Вифлеемского залива. Младший сын священника из Грейвсенда, мой проводник, с младых ногтей возымел склонность к миссионерской деятельности. Общество, по договоренности с пастором Хорроксом, направило его сюда, чтобы он женился на некоей вдове из Назарета, Элизе, урожденной Мэппл, и стал отцом для ее сына, Дэниела. Он прибыл на эти берега в мае прошлого года.

Какое счастье, провозгласил я, проживать в подобном Эдеме; но моя шутливость уязвила чувства молодого человека. «В первые свои дни здесь и я так думал, сэр, но теперь, право же, и не знаю. Я вот что хочу сказать: Эдем — это, конечно, превосходное место, но все живые существа здесь совершенно дики, они так кусаются и царапаются! Язычник, обращенный к Господу, — душа спасенная, это понятно, но здешнее солнце никогда не перестает жечь, а волны и камни сверкают так ярко, что у меня болят глаза, пока не опускаются сумерки. Бывают моменты, когда я все бы отдал за туманы Северного моря. Эта местность заставляет терзаться наши души, если уж быть честным, мистер Юинг. Моя жена проживает здесь с тех пор, как была маленькой девочкой, но ей от этого нисколько не легче. Можно было бы ожидать, что дикари будут испытывать к нам благодарность, ведь мы их учим, лечим, предоставляем работу и жизнь вечную! Да, они говорят вам «Пожалуйста, сэр» и «Спасибо, сэр», и звучит это довольно мило, но здесь, — Уэгстафф постучал себя по сердцу, — вы не ощущаете ничего. Да, это может выглядеть как Эдем, но на деле Райатеа — это юдоль столь же скорбная, как и любое другое место на земле. Да, тут нет змей, но дьявол усердствует здесь так же, как и повсюду. Эти муравьи! Муравьи проникают повсюду. Они забираются в еду, в одежду, забираются даже вам в нос! Пока мы не обратим этих Богом проклятых муравьев, эти острова никогда не будут воистину нашими».