— Это моя пластинка.

— Теперь уже нет. — Луиза не шутит.

Броди с ироничным почтением вынимает пластинку из спортивной сумки.

— Слушай, мне было так жаль услышать о твоем отце.

Луиза кивает, чувствуя прилив горя и ожесточение.

— Да.

— Наверное, это было… своего рода облегчение.

«Точно, но только те, кто понес утрату, могут на самом деле об этом говорить». Луиза сопротивляется соблазну сказать что-нибудь едкое. Она вспоминает, как ее отец поддразнивал Хэла: «телемальчик». «Я не стану плакать».

— Значит, у тебя все в порядке?

— Да, все отлично. А ты как?

— Тоже отлично. — Луиза глядит на новые бреши на своих старых полках.

— Работа хорошая?

— Отличная. — «Избавь нас обоих от нашего ничтожества». — Полагаю, у тебя есть ключ, который принадлежит мне.

Хэл застегивает «молнию» спортивной сумки, выуживает ключ из кармана и роняет ей в ладонь. Напыщенным жестом, чтобы подчеркнуть символизм данного акта. Луиза улавливает незнакомый запах лосьона после бритья и воображает себе ее, брызгавшую на него этим утром. «И рубашки этой два месяца назад у него не было». Ковбойские башмаки они покупали вместе, в день концерта Сеговии.^[107] Хэл переступает через пару грязных теннисных туфель Хавьера, и Луиза видит, что он обдумывает, как бы лучше пройтись насчет ее нового мужчины. Вместо этого он просто роняет:

— Ну что ж, пока.

«Пожать ему руку? Обнять?»

— Угу.

Дверь закрывается.

Луиза накидывает цепочку и заново проигрывает встречу. Она включает душ и раздевается. Зеркало в ванной наполовину скрыто полкой с шампунями, кондиционерами, коробкой гигиенических салфеток, кремами для кожи и подарочным мылом. Луиза сдвигает все это в сторону, чтобы яснее видеть родимое пятно между своей лопаткой и ключицей. Встреча с Хэлом также отодвинута. «Совпадения случаются постоянно». Но оно неоспоримо имеет форму кометы. Зеркало затуманивается. «Факты — вот твой хлеб и твое масло. Родимые пятна могут выглядеть как угодно, не только как кометы. Ты все еще расстроена папиной смертью, вот и все». Журналистка ступает под душ, но в своем воображении расхаживает по коридорам шато Зедельгем.

Лагерь протестующих против строительства АЭС на острове Суоннекке находится на материке, между побережьем и болотистой лагуной. По ту сторону лагуны тянутся акры цитрусовых садов, поднимающихся к засушливым холмам. Шалаши, раскрашенные во все цвета радуги фургоны обитателей лагеря и трейлерные домики выглядят как нежелательные дары, выброшенные Тихим океаном. Надпись на натянутом полотнище провозглашает: «ПЛАНЕТА ПРОТИВ ПРИМОРСКОЙ КОРПОРАЦИИ». На дальней стороне моста стоят корпуса Суоннекке «Эй», подрагивающие, словно Утопия в лунном мираже. Загорелые белые малыши плещутся в ленивых волнах на мелководье; бородатый апостол стирает в тазу рубашку; двое по-змеиному гибких подростков целуются в траве, покрывающей дюны.

Луиза запирает свой «фольксваген» и через заросли кустарника проходит к лагерю. Вдали гудят сельскохозяйственные машины. К ней приближаются несколько обитателей, но настроены они явно не дружественно.

— Ну? — с вызовом произносит мужчина с ястребиным лицом коренного американца.

— Я полагала, что это общественная парковка.

— Вы предполагали неверно. Она частная.

— Я журналистка. Надеялась проинтервьюировать нескольких из вас.

— На кого вы работаете?

— На журнал «Подзорная труба».

Тучи немного расходятся.

— Не написать ли вам о последних приключениях носа Барбры Стрейзанд? — говорит индеец и сардонически добавляет: — Без обид.

— Ладно, простите, я не из «Геральд трибьюн», но почему бы не дать мне попробовать? Небольшой положительный отзыв мог бы сослужить вам добрую службу, если только вы не рассчитываете на полном серьезе сорвать строительство атомной бомбы замедленного действия по ту сторону этой полоски воды, просто размахивая плакатами, бренча на гитарах и распевая песни протеста. Без обид.

Какой-то южанин ворчит:

— Дамочка, да они из вас так и прут.

— Интервью окончено, — говорит коренной американец. — Уматывайте отсюда.

— Не беспокойся, Мильтон. — На ступеньке своего трейлера стоит пожилая женщина, беловолосая и краснолицая. — Я с ней поговорю.

Из-за хозяйки выглядывает аристократичная собака нечистых кровей. Ясно, что слово этой женщины весомо, потому что все остальные расходятся без малейших возражений.

Луиза приближается к трейлеру.

— Поколение любви и мира?

— Семьдесят пятый не идет ни в какое сравнение с шестьдесят восьмым. У Приморской корпорации имеются осведомители в наших рядах. На прошлые выходные власти хотели расчистить это место для важных персон, и пролилась кровь. Это дало полиции повод для ряда арестов. Боюсь, в результате развивается паранойя. Входите. Меня зовут Хестер Ван Зандт.

— Я очень надеялась встретиться с вами, доктор, — говорит Луиза.

Часом позже Луиза скармливает свой огрызок яблока кроткой собаке Хестер Ван Зандт. Увешанный книжными полками кабинет Ван Зандт столь же аккуратен, сколь хаотичен кабинет Грелша. Хозяйка завершает рассказ:

— Конфликт между корпорациями и активистами — это конфликт между наркотическим опьянением и памятью. У корпораций есть деньги, власть и влияние. Наше единственное оружие — это возмущение общественности. Возмущение блокировало строительство Юкатанской дамбы, вынудило уйти в отставку Никсона и, отчасти, положило конец зверствам во Вьетнаме. Но возмущение слишком неуклюжая махина, чтобы его производить и им управлять. Во-первых, необходимы тщательные исследования; во-вторых, широкая осведомленность об их результатах: только если она достигает критической массы, общественное возмущение взрывается и начинает действовать. Любую из стадий легко саботировать. Альберто Гримальди по всему миру могут препятствовать исследованиям, погребая правду в комитетах, притупляя ее и искажая, а также запугивая исследователей. Они могут препятствовать осведомленности, приобретая телевизионные станции, выплачивая «гостевые гонорары» ведущим авторам или попросту скупая средства массовой информации. Пресса — и я имею в виду не только «Вашингтон пост» — вот где ведут свои гражданские воины демократические страны.

— И поэтому вы спасли меня от Мильтона и его собратьев?

— Я хотела предоставить нам правду, какой она нам видится, чтобы вы могли, по крайней мере, сделать осознанный выбор, какую сторону поддерживать. Напишете пасквиль о Новых Плясках бойцов Зеленого фронта в их миниатюрном Вудстоке^[108] — и тем самым подтвердите все предрассудки республиканцев и погребете правду немного глубже. Напишете об уровне радиации в морских продуктах, о пределах «безопасного» загрязнения, устанавливаемых теми, кто загрязняет, о политике правительства, покупаемой с молотка дотациями на избирательные кампании, и о частной полиции Приморской корпорации — и тем самым на какую-то долю градуса приблизите температуру общественной осведомленности к точке возгорания.

— Руфус Сиксмит — вы с ним были знакомы? — спрашивает Луиза.

— Конечно была, упокой Господь его душу.

— Мне следовало бы поставить вас по разные стороны… или нет?

Ван Зандт кивает, довольная тактикой Луизы.

— Я познакомилась с ним в начале шестидесятых в округе Колумбия, в одном мозговом комитете, связанном с Федеральной комиссией по энергетике. Я перед ним благоговела! Еще бы — нобелевский лауреат, ветеран Манхэттенского проекта…

— Может быть, вам известно что-нибудь о написанном им отчете, осуждающем реактор «ГИДРА-зеро» и требующем демонтажа Суоннекке «Би»?

— Доктор Сиксмит? Вы абсолютно уверены?

— «Абсолютно уверена»? Нет. «Чертовски сильно уверена»? Да.

Черты Ван Зандт заостряются.