Более метафизический вопрос: в те прежние дни вы были счастливы?
Вы имеете в виду, до вознесения? Если под счастьем вы подразумеваете отсутствие несчастья, то я и все фабрикантки являются самым счастливым общественным слоем в корпократии, как на том и настаивают геномисты. Однако если счастье означает преодоление несчастья, или чувство осмысленности жизни, или осуществление человеческой воли к власти, то, безусловно, из всех рабов Ни-Со-Копроса мы самые жалкие. Я могу вынести нудную и тяжелую работу, но удовольствия она мне доставляет не больше, чем вам.
«Рабов», говорите? Даже дети-потребители знают, что самое слово «раб» уничтожено во всем Ни-Со-Копросе!
Корпократия построена на рабстве, вне зависимости от того, санкционировано это слово или нет. Архивист, я не хочу вас обидеть, но ваша молодость — она обеспечена таблетками свежести или подлинна? Я в недоумении. Почему мое дело было поручено такому, по всей видимости, неопытному корпократу?
Никаких обид, Сонми. Я сама беспринципность — и притом беспринципность, не омоложенная таблетками свежести, нет, мне еще не исполнилось и тридцати. Чиновные министерства Единодушия настаивали, что вы, будучи еретичкой, не можете предложить архивам корпократии ничего, кроме подстрекательств и кощунств. Но вот геномисты, для которых, как вам известно, вы являетесь чашей Грааля, нажали на рычаги в Чучхе, чтобы воспользоваться Правилом 54.iii — правом на архивацию — вопреки желаниям Единодушия, но они не учли, что старшие архивисты наблюдали за вашим процессом и нашли ваше дело чересчур опасным, чтобы подвергать риску свои репутации — и пенсии, — связываясь с ним. Я, с другой стороны, нахожусь всего лишь в восьмом слое своего невлиятельного министерства, но когда подал прошение, чтобы оризонировать ваши показания, то и глазом моргнуть не успел, как мне было дано одобрение. Друзья сказали мне, что я спятил. Ваш исповедник вам исповедовался.
Стало быть, вся ваша карьера будет зависеть от этого интервью?
…По сути, да.
После такой непомерной двуличности, что довелось наблюдать у тех, кто допрашивал меня прежде, ваша откровенность очень радует.
Двуличный архивист, на мой взгляд, не принес бы большой пользы будущим историкам. Не могли бы вы рассказать мне кое-что еще о Смотрителе Ли? Он играл большую роль в вашей жизни у Папы Сонга, а на суде его дневник обернулся тяжким свидетельством против вас. Какого рода смотрителем он был?
Бедняга Ли был человеком корпократии, до мозга костей, но он давно пережил ту пору, когда смотрителей продвигают к власти. Подобно многим из чистокровных этой умирающей корпократии, он упорствовал в вере, что усердной работы и безупречной репутации достаточно, чтобы достичь высокого положения, поэтому многие ночи он проводил в своем кабинете на обеденном этаже, желая произвести впечатление на корпоративную иерархию. В итоге: заплечных дел мастер для своих фабриканток, подхалим для своего верхнего слоя — и угодник для всех, кто наставлял ему рога. Он, видите ли, надеялся, что они вытащат его из мрака по мере того, как сами будут продвигаться из слоя в слой.
Наставлял ему рога? Так вы сказали?
Да. Смотрителя Ли следует рассматривать неотрывно от его жены. Миссис Ли продала свою детскую квоту в самом начале их брака, сделала хитроумные вложения и использовала своего мужа в качестве долларового вымени. Согласно сплетне, ходившей среди его пособников, большую часть жалованья нашего Смотрителя она тратила на лицеправов, на пластические преобразования. Разумеется, в свои семьдесят с лишним она могла сойти за тридцатилетнюю. Время от времени миссис Ли наведывалась на обеденный этаж устроить смотр самым свежим мужчинам-Пособникам, добавляет сплетня. Любой, кто пренебрег бы ее заигрываниями, мог ожидать назначения в самую мрачную тьмутаракань, в унылейшую Маньчжурию. Но почему она никогда не использовала своего явного корпократического влияния для продвижения Смотрителя Ли по службе — это тайна, до разрешения которой мне теперь не суждено дожить.
Но почему Смотритель Ли терпел это… бесконечное унижение?
Во-первых, его жена источала очарование на корпоративных вечеринках, возмещая отсутствие такового у Смотрителя. Во-вторых, никто из членов правления никогда не разводился. В-третьих, ему не оставалось ничего другого.
Не согласитесь ли вы, что дурная слава Юны-939 должна была жесточайшим образом угрожать «безупречной репутации» Смотрителя?
Безусловно. Прислуга обеденного зала, ведущая себя как чистокровная, означает неприятности; неприятности означают вину; вина требует козла отпущения. Когда Смотритель Ли заметил отклонения Юны от Катехизиса, он решил обойтись без такого приема, как лишение звездочки, и потребовал от корпоративного медика обследовать ее на предмет переориентации. Эта тактическая ошибка объясняет тусклую карьеру Смотрителя. Юна-939 изобразила полное соответствие своему геному, и навещавший ее медик дал ей благоприятный отзыв. Он всего лишь предписал добавлять ей в Мыло по пять миллиграммов амнезидов. Поэтому Смотритель Ли не мог наложить на Юну дисциплинарного взыскания без того, чтобы это не вызвало критики со стороны старшего корпоративного медика.
Когда Юна-939 впервые попыталась заставить вас соучаствовать в ее преступлениях?
Думаю, впервые это было, когда в один из вялотекущих часов в кассе она объясняла мне вновь найденное слово, «тайна». Мысль о владении информацией, которой никто другой, даже Папа Сонг, не владеет, была выше моего понимания, так что, когда мы улеглись на свои койки, моя сестра по кассе обещала показать мне то, чего не могла объяснить.
В следующий раз я пробудилась не от желтого сигнала подъема, но из-за того, что меня в почти полной темноте расталкивала Юна. Наши сестры были погружены в сон, они лежали совершенно неподвижно, если не считать едва заметных спазмов. Юна, словно Смотритель, приказала мне следовать за ней. Я противилась, мне было страшно. Она велела мне не бояться — мол, она хочет показать мне, что значит тайна, — и повела меня в купол. Непривычная тишина, царившая в нем, испугала меня еще больше: любимые красные и желтые цвета в комендантский час были жуткими, серыми и коричневыми. Постамент Папы Сонга выглядел совершенно безжизненным. Из кабинета Смотрителя Ли сквозь приоткрытую дверь просачивалась тонкая полоска света. Юна толчком распахнула ее, и вот тогда-то я узнала, что каждая тайна заключает в себе ужас ее раскрытия.
Наш Смотритель сидел за столом, грузно уронив на него голову. Слюна, стекая по подбородку, склеивала его с выключенным сони, веки подрагивали, а в глотке метался булькающий звук. Каждую десятую ночь, сказала мне Юна, он имеет обыкновение принимать Мыло и спать ночь напролет, до самого желтого подъема. Как вы знаете, Мыло воздействует на чистокровных сильнее, чем на нас, и в доказательство этого моя сестра пнула его безответное тело. Ужас, испытанный мной при таком кощунстве, Юна нашла всего лишь забавным.
— Делай с ним все, что пожелаешь, — так, помнится, она мне сказала — Он прожил среди фабриканток так долго, что стал почти таким же, как мы.
Потом она сказала, что покажет мне еще большую тайну. Юна выдвинула ящик стола Ли, извлекла оттуда крошечный серебристый ключ и повела меня в северный квартал купола. Между лифтом и самым северным гигиенером она велела мне обследовать стену. Я ничего не увидела.
— Смотри снова, — настаивала она, — смотри как следует.
На этот раз я заметила пятнышко и крохотную щелку. Пятнышко оказалось замочной скважиной. Юна дала мне ключ, я его вставила, и щелка превратилась в четырехугольник: перед нами распахнулась дверь. Пыльная тьма не давала никакого намека на то, что в ней кроется. Юна взяла меня за руку; я колебалась. Если хождение по обеденному этажу во время комчаса не было проступком, влекущим за собой лишение звездочки, то вхождение в незнакомые двери таковым, разумеется, являлось. Но воля моей сестры была сильнее моей. Она потянула меня внутрь, закрыла за нами дверь и шепнула:
