— Во Нинка даёт! — воскликнул я, глядя на соревнование по плаванью, транслируемого через телевизор.

Этот телевизор, кстати, тот самый, что мы купили пред прошлым новым годом. Его, тогда, год назад, в мае месяце, родители отдали тетке на хранения. Она, естественно - его «зажилила» и отдавать не собиралась! Но тут, на праздники, вдруг «разорилась», и купила себе в два раза больше. А этот, с понтом - «держите милостыню!», вернула нам, уже как дар.

Ну и ладно, мы люди не гордые! Приняли, забыли — потом отомстим. А пока — есть возможность насладиться выступлением подруги! К сожалению, в единственном числе. Соревнование юниоров редко транслируют по ящику, но когда дело доходит до первенства Европы...

— Жги, жги Нинка! — воскликнул я, глядя на экран, сжимая кулачки, и сидя перед ним на ковре в позе лотоса.

И она отожгла! Вырвав золото с диким отрывом от ближайшей конкурентки-англичанки. Ух и недовольная у неё была рожа на серебренном пьедестале! Будь-то не второе место, а последнее. Зато у Нинки — счастье так и плещется!..

Хм, завидую? — отвлекся я от экрана, обратившись к себе. Ведь что-то такое, в душе проскользнуло. Нет, скорее, это адская смесь гордости, злорадства и умиления. Приправленная щепоткой обожания! Да блин! Так уделать конкуренток — я тебя, Нин, обожаю!

Правда увы, только твоё выступление я и сумел увидеть. Соревнование юниоров не снимают на камеры и не показывают на ТВ, пока дело не дойдет до серьёзных выступлений мирового уровня. А Зойка с Женькой выбыли еще на региональном отборе. Так что... к ним даже в гости не наведаться! Уехали подругу поддержать! Предательницы.

Нет! Верные фанатки! И я ими горжусь!

А пока я смотрю на именитых девочек через экран, родители, смотрят на другую девочку, своими собственными глазами без всяких там посредников. И что у них там на уме сейчас — барсук его знает! В чужой череп, не вскрывая не заглянешь.

Вот жещь... я попал! Попал по-крупному! — сглотнул слюну я, и, позволив мурашкам совершить забег от пяток к голове, вернул себе хладнокровие, не позволив им вернуться обратно.

Труп. Как пить дать труп! Лежит у моих ног в подворотне меж гаражами — срезал маршрут! Запутывая следы. И не в первый раз я как бы тут бегаю, но... Нет, наркоманы были тут и раньше. И много! От того и бегал я именно тут, но...

Этот — труп. И лежит сейчас у моих ног. А на моих пальцах — мои отпечатки! Я его трогал! Вот подстава-то! Хотя трупы наркоманов тут тоже не редкость, этого — убил я. Он на меня со спины с ножом кинулся! Я, естественно, ответил, своим коронным, в брюхо...

Нарик обблювал меня — и в люди не податься, с таким то видом! И, «нюх», «нюх», запахом.

— Бле-е-е...

Ужас! Облювал, и — сдох. Кажись еще в полете, и кажись, желая сверху придавить, но я подался в сторону, и пропустил тело мимо себя. Мертвое тело! Что лежит сейчас у моих ног, и у которого, я проверял и пульс, и дыхание, и, каюсь! Грешен! Которому пытался сердце запустить.

В общем — наследил по полной. А ножик, вон там, в сторонке, в двух метрах валяется. В пыли, и без крови.

Что делать? Звать ментов? Да кто сюда... не! Поедут! Если я скажу, что я «убила». Но тогда детской комнаты милиции мне не миновать! Или папку посадят. Если он, конечно, не организует себе железного алиби. «Убить малютка не могла, но вот прикрыть кого-то...». А кого еще я могу? Прохожего? В любом случае — кого-то упекут, или постараются.

Чорт! Сегодня суббота! У отца — выходной! Алиби — нет. Как и у мамы! Они дома сейчас! Только я по подворотням шастаю. И даже если подумать — фирмам, где они оба работают, проще их так же обоих уволить, чем связываться с ментами! Шарашкины конторы, что сами по себе не вступились бы за своих работников.

Даже если б им для этого потребовалось сказать одно слово по телефону. Даже если бы все было железно, и обвиняемый работник в момент убийства сидели на ковре у босса. А люди в погонах умеют давить и на сильных, особенно когда хотят новую звездочку.

А без работы... опят будет трудно! Не хочу! Значит — убежать? Можно! Но — отпечатки! По ним меня найдут, и... придется все отрицать — можно! Никто не подумает, что мелкая пигалица могла кого-то убить. А вот обокрасть... А я ему еще и майку порвал!

Хм, а это что такое? — приметил я торчащий из внутреннего кармана демисезонной куртки, при том, что на улице лето и плюс тридцать жары, листок бумаги. Вытащил его, разворачивая сильно мятый, но по-прежнему ослепительно белый, лист. Исписанный текстом ручкой от руки, вне соблюдение всяких линий правил и ориентаций.

И припомнил, что я видел уже сегодня этого нарика, у входа в гаражи - со «стеклянными» глазами. В принципе он и вчера там был, а позавчера — валялся в канаве неподалёку. Еще за неделю до — за сто рублевку таскал кой-то хлам одному мужику из гаража до свалки, а потом гараж этого мужика кто-то ограбил.

А еще я под этого нарика фактически сам подставился! Пробегая мимо него за сегодня уже во второй раз, и увидев, что глядя на меня он вдруг заметно оживился, вернувшись из «астрала», я пошел существенно медленнее, и с видом — потерялся! Заблудился, не знаю где дом... бедная маленькая девочка в грязных подворотнях!.. Привлек внимание, нашел приключение.

Но ведь и бил-то я тихонько! Хоть и чуть сильнее, чем обычно, из-за ножа и зная, что враг — наркоман! И боли он не чувствует. Но я не думал... эх! Да все это не важно! Главное, что эту самую бумагу «обкурышь» и изучал, когда я мимо него проскал!

С таким умным и деловым видом, будто тактическую карту! Уткнувшись, и водя пальцем... в невероятно кривые строки и неровные буквы. Но смысл все же понятен, и он — удручает.

Сердце — сто тысяч.

Почки — пятьдесят.

Печень — тридцать.

Поджелудочная и желудок — двадцать.

За все тело целиком, если не приведешь хвоста, дадим две сотни!

Наркоманы, бомжи, алкаши — не интересуют. Нужны молодые!

Дети — сойдут.

Вот блин! И ведь жмурика не спросишь, кто ему это дал! — с досады пнул я тело, и приметил краем глаза, что из-за крайнего бокса показались самоходных два тела.

Все же — валить. И молится, чтобы меня не нашли! Что решили — просто жмур очередной, и не более того. Что не станут, проводить экспертизы. Нарик и нарик, умер и умер. И больше не бегать по этому маршруту! И вообще, похоже, пора урезать свой маршрут ухода от преследования, а то он уж больно длинный, долгий и не удобный. Побегать могу и вокруг общаги, для формы, а не по этим стремным гаражам, или толпам людей кишмя кишащих карманниками, как на арабском базаре, что уже дважды обнесли даже меня.

По метрополитену, где я каждый раз рискую оказаться пойманным и отправленным в ИВС. По чужим территориям «районных», где местные братки, вечерком, могут решить что я «борзый перец» что пришел на их территорию, если я буду одетым как пацан. А я бывает, одеваюсь.

И по прочим стременным углам и закоулкам, рискуя нарваться! Ведь кто бы за мной не следил — он просто старый извращенец! Уже который месяц, только лишь следит. А мне не жалко — пусть наблюдает!

— Лагерь? — переспросил я, вернувшись домой, и узнав от родителей о какой-то «путевке».

Учитывая, что я всего-то полтора часа назад убил человека — ассоциации не очень.

— Угу. Детский лагерь «Звездочка». — пояснила мама, и я усиленно захлопал глазами, соображая что это за зверь.

Аа! Понял!

— Море?

— Нет, Подмосковье.

— Жаль. — выдохнул, скинул шлепки и улыбнулся — но тоже неплохо!

Кинулся обниматься с мамкой под одобрительный «мХык» половинки лица папаши. Вторая половинка его лица так и не научилась действовать, хотя шрам, давно затянулся,стал почти незаметным, перестав кидаться в глаза красным постоперационным рубцом.