— Откуда ты узнал что именно я решил? — поинтересовался я. — Мне кажется, ты пришел сюда пару минут назад.

— А мне кажется, это единственная причина по которой ты мог выхватить свою ужасную пушку. Не так ли?

Ага, похоже, мне предлагают поговорить начистоту. Почему бы и нет?

— Конечно так, — сказал я Сплетнику. — Теперь, попробуйте рассеять мои подозрения. Только предупреждаю, с помощью всяких там штучек вроде покупных улыбок и ободряющих фраз это не получится.

— А с помощью логики это возможно? — быстро спросил смотритель музея.

— Безусловно. Только, как ты это намерен сделать? — поинтересовался я.

— Как-нибудь уж постараюсь. Если, конечно, мой друг Сплетник не против.

Тут по-идее Сплетник должен был опять улыбнуться. Вместо этого он всего лишь кивнул и снова припал к кружке. Я подумал, что возможно, запас улыбок у него строго ограничен. Может быть, он использует их только в особо важных случаях…

А смотритель зоопарка снова зашарил по пульту, и я вдруг сообразил что на этом самом пульте, до поры до времени невидимый, может лежать пистолет, или даже автомат. Я уже хотел было снова вскинуть оружие, но тут смотритель наконец-то нашел то что искал, сделал неуловимое движение рукой и я увидел что это всего-навсего пачка сигарет.

— Настоящие, не китайские, — сказал он, протягивая мне сигарету.

Для того чтобы взять ее, мне нужно было сделать шаг вперед. В этом случае я оказался бы в опасной близости к Ноббину. Нет уж, не выйдет.

— Кидай! — сказал я.

Смотритель послушно кинул мне сигарету. Я нашарил в кармане зажигалку и закурил. Да уж, сигареты у смотрителя и точно были не китайские.

— Ну, давай, выкладывай свои логические доводы, — сказал я.

— Сейчас, сейчас.

Смотритель тоже закурил, весело пустил под потолок до удивления взаправдешную струю дыма и сказал:

— Хорошо, вот мои доводы. Причем, все очень просто, до безобразия. Ты нам не веришь? Ну и отлично. Почему мы, как идиоты, должны сидеть тут и пытаться тебе что-то доказать? Зачем? Кому это нужно? Нам? Если бы мы и в самом деле собирались тебя уничтожить, то сделать это было очень просто. Понимаешь, на нашей стороне время. Стрелять ты в нас просто так, основываясь всего лишь на подозрениях, не решишься. Верно, ведь?

— Кто его знает? — сказал я. — Может и решусь?

Вот только сказано это было недостаточно уверенно, так что я почти сразу об этом пожалел. Молчал бы уж лучше, что-ли…

— Вот видишь, — промолвил смотритель. — Ты уже колеблешься. А что будет через час, или два? А что произойдет когда ты опять захочешь спать? Нам-то это не грозит. Нам всего лишь нужно дождаться момента когда ты заснешь, и взять тебя голыми руками. Доходит? Вижу что доходит. Причем, обрати внимание, объясняю я тебе это лишь потому, что безвозвратно уходит время. Твое время. Мы можем сидеть здесь хоть до второго пришествия. А ты не можешь. Может быть через полчасика, твое родное тело разберут на запчасти. Или его новый хозяин вляпается в какую-нибудь жуткую историю, в результате которой он потеряет ногу или руку. Ему-то что? А тебе, до самой смерти, жить без руки. Доходит?

Я посмотрел на смотрителя почти с ненавистью.

Вот ведь скотина. Уверенно и совершенно безошибочно бьет по всем болевым точкам, перебирает их одну за другой. Однако, я еще жив и могу даже ответить.

— Ну, это понятно, — сказал я. — И про время и про то, что вы мне желаете только добра. Вот у меня тут вопрос возник. Тоже очень простой.

— Задавай, задавай, — милостиво кивнул смотритель.

— Насколько я понимаю, ты не бродячая программа. Если ты так уж хочешь сделать для меня доброе дело, кто тебе мешал, вместо того чтобы устраивать весь этот балаган, вернуться в большой мир и там, поведать мусорщикам о том, что со мной здесь приключилось?

— Он такая же бродячая программа, как и мы, — сообщил мне Хоббин. Просто, ему в свое время повезло отхватить порядочный куш денег. Вот он их с толком и использовал, на себя, родимого.

— Точно, — согласился Смотритель. — Понимаешь, обычно денег которые зарабатывает бродячая программа, хватает лишь на то, чтобы едва-едва успеть за прогрессом. Покупаешь себе нужную, хорошую подпрограмму, а потом, через полгода вдруг обнаруживаешь, что она безнадежно устарела, и надо экстренно покупать что-то другое, на тот момент по зарез необходимое для выживания, нужное, дорогое. Мне, однако, повезло и я урвал кое-какие деньги, сделал скачок. Причем, денег хватило не только на покупку всего необходимого, вплоть до подходящей личины, но еще осталось и на то чтобы создать собственное дело.

Вот это был и в самом деле удар. Хороший, серьезный ответ, после которого я должен был, обязан был почувствовать себя полным психом. Надо же, не отличить программу от посетителя. Хотя… хотя… надо признать, сделать это почти невозможно. Особенно если ты находишься в таком состоянии. Да еще сжимаешь в руках револьвер, и готов в любую секунду пустить его в ход.

— Ладно, проехали, — сказал я. — С этим все понятно. А что дальше?

— А дальше то, что ты, как последний болван разбазариваешь свое время на полную чепуху. Мы заключили с тобой соглашение и готовы его выполнить. Прямо сейчас. И конечно, просто убрать тебя гораздо дешевле. Но мы сделаем то что обещали. Вся штука в том, что ты все еще живешь по законам вашего большого мира. Это там, обещанного три года ждут, это там играют по обстоятельствам и обещания выполняют тоже по обстоятельствам. Здесь у нас, все по другому. Здесь стараются не давать обещаний, но если уж такое случается, то обещанное должно быть выполнено обязательно. Понимаешь?

— Это ты сейчас так говоришь, — ухмыльнулся я. — Слова, все это не более чем слова.

— Ага, слова, — согласился смотритель. — А время идет. Твое время. Причем, учти, еще немного повыделываешься, и будет поздно. Ну, решайся, рискни. Тем более, что другого выхода у тебя и вовсе нет.

Сказав это он замолчал. И не было в его взгляде любопытства, не сочувствия, ни даже ожидания. Ничего, словно он был механической игрушкой, в которой вдруг окончился завод, застывшей в очень неудобной позе, до тех пор, пока кто-то не повернет несколько раз ключик. И чувствовалось, что он может сидеть вот так бесконечно долго, неделями, пока его окончательно не добьет отрицательное информационное поле.

Вот же гад!

Я окинул взглядом комнату. Ну да, Хоббин, Ноббин и Сплетник тоже, словно кто-то их выключил, замерли, превратились в неподвижные статуи. И от этого стало так жутко, что я почувствовал как у меня на затылке зашевелились волосы.

Тишина, неподвижность и полное ощущение что это может продолжаться бесконечно долго, до тех пор, пока я, например, не сойду с ума. Единственный живой, оставшийся один на один с марионетками, порожденными электрическим током, которым вдруг надоело изображать из себя то, чем они на самом деле не являлись, захотелось вдруг вернуться в единственное состояние в котором они чувствуют себя по-настоящему хорошо, по-настоящему естественно. Да и живой ли? Какой я к черту живой, если являюсь таким же как они и отличаюсь от них лишь тем, что пока еще не понял, не осознал, своей сущности?

Мне захотелось закричать или даже нажать на курок, сделать что угодно, лишь бы эта тишина и неподвижность кончились, прямо сейчас, но подобное было невозможно, поскольку на меня, и я это хорошо чувствовал, откуда-то из глубины моего сознания, из жуткой, хранящейся там черноты, наваливалось нечто большое, деловито агрессивное и страшное. Это был некий клубок мыслей, тех, которые время от времени появляются у любого человека, и тут же исчезают оставшись совершенно неопознанными, оставляя после себя лишь след из самых диких, и совершенно необъяснимых поступков.

И этот безобразный клубок все наваливался и наваливался, рос во мне, готовясь меня сожрать, выесть изнутри как чудовищно разросшийся паразит, оставить от меня лишь оболочку, которая утратив разум, примется вопить что было мочи и палить во все стороны, даже не подозревая, что тем самым способствует своей гибели.