— Воистину велик Бог еллинов, — обескуражил он Саркела неожиданным заявлением, — если даже Его Мать, — он указал рукой на повозку с иконой, — провела нас от уличей к хазарам без единой стычки. Хотел бы я сейчас посмотреть, да заодно и плюнуть в глаза своей первой учительнице…

Саркел уже привык к непонятным воспоминаниям взрослых нахапетовцев, да и к самому Нахапетово. Его преданность князю и княгине давно перешагнула обычную преданность воина своему вождю, а их сына, боясь признаться в этом даже самому себе, он почитал за впавшего в детство верховного властителя мира Сварога, втайне вознося ему молитвы, и даже однажды принес в его честь жертву, отдав для жертвенного костра на обнаруженном им невдалеке от Нахапетово капище розовую лань. Старый, одетый в какие-то лохмотья жрец забытого капища лишь что-то проворчал себе под нос и, запрокинув голову лани, устремляя ее покорно-печальные глаза к небу, перерезал ритуальным костяным ножом горло.

— Во славу Сварога! — возопил жрец, воздевая к небу окровавленные руки.

— Во славу Сергея, — еле слышно вторил ему Саркел.

Фиолетовое присутствие вечера на западе степного Приазовья располагало к неспешности, но густая, непредсказуемая, наполненная жизнью и шорохами степь околонахапетовского пространства диктовала законы настороженности и пристальности.

— Мать-Матерью, — язычник Саркел на всякий случай вложил в свои слова почтительность, — но, не сегодня-завтра, здесь начнутся другие времена, так что снимайся, будем двигаться ночью, так повелел князь. Мы уже второй день идем вам навстречу, — весело усмехнулся он. — а заодно и молодежь от двадцать первого века отучаем…

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! — начал вылезать из повозки Теоктист Бранковический. — От какого века, варвар, повтори, ты отучаешь отроков?

— От будущего, — заробел при виде монаха Саркел и, почтительно поклонившись, поинтересовался: — Не утомила ли тебя дорога, кудесник, готов ли ты продолжить путь, или я прикажу, чтобы разбили лагерь и приготовили пищу?

— Ночь в степи, — наконец-то выбрался из повозки монах-дэспота, — это и есть дорога. Сделаем, если на то будет Божья воля, привал утром. Судя по коням, — Теоктист Бранковический кивнул на приближающихся к ним юных всадников с Вэрсегом во главе, — они степные, дорогу чувствуют и днем и ночью. — Монах поднял голову и, прищурившись, посмотрел на первую вечернюю звезду. — Кто войной-то идет на твоего князя, язычник?

— Все, — весело сообщил монаху и вечерней звезде Саркел. — И Киев, и Степь. Что-то в нас им не нравится.

Юные дружинники по команде Варсега спешились и почтительно остановились неподалеку от повозки, каждый возле своего коня. Монах, как и все горцы обладающий острым зрением, не отрывая глаз смотрел на Пардуса. Неожиданно он размашисто перекрестился и направился к подросткам села Нахапетово Неклиновского района двадцать первого века, волею судьбы и повсеместно присутствующего во вселенной чуда ставших дружинниками нахапетовского князя Улыбчивого в десятом веке.

— Кто крестил вас, дети мои? — восторженно вопрошал монах, подходя к каждому по очереди. — Благодать на вас, да и на мне тоже, встретившего свет в этом гнезде идолов языческих.

Саркел усмехнулся, но тотчас же сделался серьезным. Восторг и благоговение монаха были неподдельными. Оказалось, что не только у Пандуса, но и у всех без исключения на шею были надеты крестики. Женщины окняженного села посчитали, что после всех невероятных событий, обрушившихся на их быт и головы, Христианский Крест и обретшая на нем всесилие Истина в лице Иисуса Христа остаются наиболее устойчивыми и наиболее надежными средствами защиты от беды в пространстве взорванного в них и вокруг них времени.

Несмотря на то, что в брошенном нахапетовцами прошлом будущем прошел год в настоящем уже отломили и съели от каравая времени десятилетие…

— Я передумал, — улыбнулся Улыбчивый и пошел навстречу вошедшей в зал Малышке. — Сергей войдет в историю мира без титула «Убийственный». Я определю…

— Я, — мягко перебила его Малышка, — лучше я определю ему новый титул. Не возражаешь?

— Нет, — поцеловал князь руку княгине. — Как я могу возражать против того, что мы будем называть его Сергеем…

— Мама, — перебил Улыбчивого вбежавший в тронный зал мальчик, — я теперь эксплуататор проклятый, мне это дядя Горюхин сказал, правда, красиво?

— Горюхин? — Князь, побелев от злости, быстрым шагом подошел к окну, с треском распахнул створки и громким голосом позвал: — Горюхин!

Бывший прапорщик и бывший заведующий нахапетовским ДК Горюхин теперь заведовал продовольственно-хозяйственной частью княжеского подворья, то есть был ключником. Он стоял во дворе и принимал от прибившегося под защиту князя большого патриархального семейства волхователей из Хазарии конскую сбрую для боевых коней княжеской дружины. Услышав зов князя, он быстро присел за телегой и под удивленные взгляды данников, не разгибаясь, побежал в сторону хозяйских построек, недавно отстроенных в дальней части двора.

— Вижу! — крикнул Улыбчивый. — Стоять! Революционер чертов, а ну-ка, быстро ко мне двигайся!

Горюхин выпрямился и уныло, еле передвигая ноги, поплелся на княжеское крыльцо.

— Холодную дать не могу, — предупредил Улыбчивый Горюхина. — Оброчники вот-вот косяками потянутся. Остаются только розги. Иди к Сурову, скажи, чтобы тебя выпороли по третьей категории.

Став князем, «Солнечный убийца» познал таинственность. С подданными обращался строго, но справедливо. За десять лет произошло много событий, не имеющих разумного объяснения, но Малышка и Улыбчивый делали все возможное для того, чтобы странное время, клубящееся над Нахапетовым, выглядело обычным и естественным для десятого века событием. Нахапетовцы уже привыкли к этому.

— По третьей нельзя, князь, — шмыгнул носом Горюхин. — Обездвижусь, работать некому будет. А княжичу, — глаза Горюхина затуманились умилением, — я объяснил суть единственно верного на Земле ленинского учения. Так он, постреленок, звезда наша ясная, — всхлипнул от преданности и любви бывший прапорщик, — сразу охватил его свои умом и сразу вывел, что он, сеет наш Сережа, и есть тот самый эксплуататор проклятый.

Улыбчивый сменил гнев на милость. Горюхин был незаменимым завхозом.

— Иди и скажи, пусть десять хлыстов на ночь отпустят, а утром чтобы уже на службе был.

— Десять ладно, — согласился с князем ключник. — Десять — это даже полезно. А вот, — Горюхин посмотрел через распахнутые ворота подворья на дорогу, ведущую к воротам крепостного вала вокруг села, — кажется, еще кто-то прибыл. На данников не похожи, — задумчиво проговорил он. Вдруг лицо его озарилось догадкой. — А-а, кого-то полонили. Так что, князь, мне ведь не только дань, но и трофеи принимать нужно. Что скажешь?

— Ладно, — махнул рукой «Солнечный убийца», глядя на приближающиеся под конвоем повозки, — иди к черту. Десять ударов будем считать условными. Еще раз при юном князе Ленина вспомнишь, я для тебя персональный ГУЛАГ здесь устрою.

К тому времени, когда князь и княгиня Нахапетовские встречали Теоктиста Бранковического в своем дворце на берегу Азовского моря, а заодно и ожидали нападения на их княжество объединенных языческих сил печенего-половецко-славянской направленности, князь Святослав уже отдал богу весны и лета Яриле душу, а вокруг киевского престола шла обычная свара между наследниками…

Окутывающее нахапетовскую аномалию комбинированно-уплотненное время наложило на десятый век столько нестыковок и загадок для будущих историков, что каждый житель нынешнего 21-го века должен отчетливо понимать, что, начиная изучать историю по учебникам, он уподобляется человеку, которого легче застрелить, чем объяснить разницу между унитазом и флорентийской чашей из родникового фарфора в Эрмитаже.

…К этому времени древлянский Олег, сын Святослава, был убит, а взбешенный словами Рогнеды, дочери полоцкого князя Рогволда, Владимир, с варяжскими наемниками, пришел с войной к брату своему Ярополку, по дороге убив Рогволда и приобщив Рогнеду к исполнению супружеских обязанностей именно с ним, напомнив о ее неосторожном высказывании: