– Вот это, действительно, сюжет, Голдвассер!

– Во всяком случае, без подготовки я не могу высосать из пальца ничего лучшего.

– По-моему, вышло потрясающе.

– Стоит вам немножко поработать, и сюжет станет достаточно запутанным.

Роу призадумался.

– Голдвассер, а вам не кажется, что в романе слишком много секса?

– С чего бы? Все романы только об этом и толкуют.

– Да, пожалуй.

– Пока еще ничего другого не придумали, так ведь?

– Пожалуй, нет. Знаете, для меня это совсем новая отправная точка.

– Не представляю, о чем же вы собирались писать роман, если не о сексуальных отношениях.

– Да было у меня что-то вроде идеи. Трудно объяснить, но в общем о том, как человек идет по улице. В тумане.

– А дальше?

– Он выдыхает туман.

– Выдыхает?

– Потом слышит треск мотоцикла.

– Ну а дальше?

– Не знаю. По-настоящему я еще, конечно, не все продумал.

Голдвассер потер щеку.

– Это вы можете обыграть, – сказал он. – Я так думаю.

– Например, Онн идет по улице сквозь туман, направляясь от Мои к Лизбет?

– Или от Лизбет к Хоуарду.

– Пожалуй.

– Почти в любом месте можете обыграть.

– Да-а-а-а.

– Ну не буду вам мешать.

После ухода Голдвассера Роу вставил в машинку чистый лист бумаги. Он всегда знал, что рано или поздно ему придется столкнуться с требованиями, предъявляемыми к роману, но воображал, что будет от них отмахиваться хотя бы до тех пор, пока не напишет развернутой критической статьи для “Энкаунтера”[2].

“Хью Роу, – безрадостно отбивали сами собой его пальцы, – вопреки ожиданиям некоторых литературоведов не создал абсолютно самобытного шедевра. Однако “Клубок червей” – зрелое профессиональное произведение, его сила – в действенном реализме замысла, оно смело смотрит в лицо жизни, такой, какова она в современном романе…”

– А-а! Добрый день, Мак-Интош, – сказал Нунн. – Хорошо, что вы заглянули. Присаживайтесь. Правильно, скиньте свои мокроступы. Вы курите? Нет? Похвально, похвально.

Рука Нунна неприметно занесла в “Универсальный справочник рыболова”: “Мак, оч. настор.”. Разумеется, надо создать ему непринужденную обстановку, а потом уж приступать к допросу. Не в первой.

– Как насчет рыбки? – спросил он любезно.

– Чего? – не понял Мак-Интош.

– Рыбки.

– Э-э, не сейчас, благодарю.

– Не сейчас?

– Я только что поел.

– Ага.

Рука Нунна снова потянулась к справочнику. “Мак. оч. уклончив”, пометил он.

– Я только хотел сказать, – пояснил он, – что сегодня для нее день подходящий.

– Подходящий день для рыбки?

– Да, сегодня ведь сыро.

– Вот как. А я – то думал, что для рыбки самый подходящий день – пятница.

– Пятнами? Нет-нет, сплошная сырость.

– Понятно.

“Может, они и гениальны, эти ученые типы, – подумал Нунн, – но простое человеческое общение с ними практически невозможно”.

– А теперь вот что, Мак-Интош, – сказал он вслух. – Будем говорить начистоту. Вы ведь знаете, я никогда не вмешиваюсь во внутреннюю жизнь отделов. Да и не мог бы вмешиваться при всем желании. Я то сам не кибернетик и, конечно, в вашей работе ни бум-бум.

– Да.

– И конечно, мы с директором, доверяем вам целиком и полностью. Целиком и полностью.

– Так.

– Но дело-то вот в чем, Мак-Интош, – буду предельно откровенен. Сегодня с утра я имел беседу с сэром Прествиком Ныттингом. Вы его знаете?

– Встречал.

– Конечно встречали. В общем, он говорил о том, какое безмерное уважение питает Ротемир Пошлак к академическим свободам института.

– Неужели?

– Да. По-видимому, он всячески стремится, чтобы новый корпус был во всех отношениях независим. Ему не хочется, чтобы мы считали, будто только из-за того, что он вложил деньги, он желает как-то влиять на проводимую нами работу.

– Приятно слышать.

– Мне думается, что вас как начальника отдела это должно особенно устраивать. Но, конечно, это перекладывает на нас всю ответственность, подача теперь наша. Чем большую свободу предоставляет нам Пошлак, тем тщательнее мы должны следить за тем, чтобы ею не злоупотребляли. Уверен, что вы меня понимаете.

– Да.

– Конечно, при нормальном ходе событий все это не имело бы такого значения. Но, поскольку на открытие прибудет королева, институт окажется в центре общественного внимания. Так что академическая свобода академической свободой, а надо принять все мыслимые меры, чтобы не посадить в лужу наших друзей из Объединенной телестудии. Я надеюсь, ясно выразился?

– Дело ясное, что дело темное.

– Вот и расчудесно. Умный поймет с полуслова, да? Так я и знал, что вы уловите суть.

– Что?

– Это я к тому, что люди мелют всякую чушь про ученых мол, с ними трудно столковаться. А я говорю: порядочный человек – всегда порядочный человек, кто бы он ни был, даже негритянский певец или ученый.

– Понятно.

– Не сомневаюсь. Поймите, я бы и не заикался, но только вы же знаете, какое значение придают общественному мнению телевизионные компании. И вот, когда я услышал, что вы там затеваете в новом корпусе…

– Затеваю?

– Да я же знаю наверняка, что все делается в чисто научных целях.

– В новом корпусе я ничего не затеваю.

– Да, но, строго говоря…

– Только так.

– Ну да, понял вас. Вы хотите сказать, что совсем ничего не затевали?

– Я вам все время объясняю: в новом корпусе я ровным счетом ничего не делаю.

– Вот я и старался убедить в этом сэра Прествика.

– Хорошо.

– Поймите, я так ему и сказал. “Слушайте, – говорю, не знаю откуда вы взяли, но уверяю вас, что в новом корпусе Мак-Интош ровным счетом ничего не затевает”.

– Поймите, я…

“Я знаю Мак-Интоша как облупленного, – говорю, – и могу сказать, что он вовсе не такой человек”.

– Поймите, я же неоднократно объяснял…

– Да ведь именно это я и говорил Прествику. “Это все чушь собачья, – говорю, – можете совершенно спокойно пойти к тому, кто это выдумал, и передать ему мои слова”.

– Да…

– Поймите, сэр Прествик славный малый и все такое, но иногда я задумываюсь, есть ли у него свое мнение. Уж очень он внушаем. Вечно поддакивает обеим сторонам. Так ведь нельзя.

– Да.

– Вот видите. Я с самого начала знал, что до сэра Прествика все дошло в искаженном виде. Спасибо, что помогли разобраться.

Когда Мак-Интош собрался уходить, Нунн пометил у себя в справочнике: “Мак. оч. сговорчив”.

– Еще одно слово, – сказал он. – Строго между нами, конечно, но если ваш металлолом действительно станет выдавать клубничку, мне бы любопытно хоть одним глазком взглянуть.

Как-то Мак-Интош сказал Роу, что, даже если бы Голдвассер больше ничем не прославился, он бы прославился изобретением ПЯЗа.

ПЯЗ – праязык заголовков – был основан на обширном лексиконе включающем все сравнительно короткие слова универсального назначения, какие применяются авторами газетных заголовков. Открытие Голдвассера состояло в том, что любые первичные единицы – слова “мир”, “дорог”, “путь”, “зов” и многие другие – можно расположить почти в любом сочетании, и они составят фразу, а если, расположенные в любом сочетании они составят фразу, то к ним легко будут примешиваться случайные факторы. Следовательно, вычислительной машине очень просто подбирать материалы для автоматизированной газеты: сначала слепить заголовок, пользуясь элементарным ПЯЗом, затем подобрать к нему заметку.

ПЯЗ, как быстро понял Голдвассер, идеально разрешал проблему ежедневной подачи материала в автоматизированную газету. Допустим, лотерейный барабан выбросил:

ЗОВ ДОРОГ

Если каждый день наудачу прибавлять к этому словосочетанию единицу, заголовки будут изменяться так:

СНОВА ЗОВ ДОРОГ

ЗОВ ДОРОГ ДУШИ

ЗОВ ДОРОГ ВДАЛЬ