В последний вечер перед генеральной репетицией Голдвассер по собственной инициативе допоздна засиделся в новом корпусе – доводил “ографы” до кондиции, устраивал на ночь белых мышей. Только он собрался выключить свет и уйти, как его взгляд скользнул по “Пифии-1”, Голдвассер вернулся и стал ее глубокомысленно созерцать. Ему казалось, что во многом она – гораздо более солидное и убедительное достижение, чем все его, Голдвассера, печальные схватки в родном отделе с вопросником по убийствам и с парализованной девушкой.

Он улыбнулся машине, погладил ее, и на какую-то секунду ему даже почудилось, будто машина в ответ замурлыкала. Он уселся перед клавиатурой и, опустив голову на руки, мечтательно глядел на нее до тех пор, пока она со всей мыслимой плавностью не раздвоилась у него в глазах, предоставив ему рассуждать о вакууме мысли в промежутке между двумя изображениями. Рука его машинально потянулась к клавишам, и он одним пальцем отстучал вопрос: “Что такое хорошая жизнь?”

Он снова дал изображению раздвоиться. И тут на каждом изображении увидел нажатую клавишу. Он вздрогнул и выпрямился на стуле. Машина успела отпечатать:

“%”

“%”? Это еще что за этический совет? Не для того Голдвассер отлаживал машину, чтобы она выдавала загадочные ответы вроде “%”. А пока он хлопал глазами, появились новые буквы:

“Нп от? верл”.

Кровь чужеродной жидкостью застыла у него в венах. “Нп от? верл” положительно сделало бы честь любой дельфийской пифии. К тому же машина не присовокупила “ваше величество”. Голдвассер почувствовал себя доктором Франкенштейном. Творение его рук вышло из под его власти.

Машина продолжала печатать:

“Неч ссссссссссссссссссссссссссссссссссссбббб”.

Оправившись от шока, Голдвассер начал приходить в себя. Тут явно орудует чужая сила, естественная или сверхъестественная. В машину вселился бес. Голдвассер простер руки, трясущиеся от нервной дрожи, и неритмично отстучал на послушных клавишах:

“Кто там?”

Пауза. Потом машина отозвалась:

“Ннечего сссссооббббббщитть”.

Голдвассер уставился на эти слова, пытаясь их осмыслить. Машина вновь заработала по собственному почину:

“Нне нее ене нечего сообщить”.

Голдвассер стал делать выводы. “Нп от? верл” – это, может быть, язык домовых, но ни одно сверхъестественное существо не скажет “нечего сообщить”.

“Что вы затеяли?” – отстучал он.

Ответа не было. На мгновенье зажглась красная лампочка, датчик моральной интенсивности зарегистрировал было вялый один моисей, но на бумажной ленте не отразилось ничего.

“Ну?” – отстучал Голдвассер.

Машина заколебалась.

“П-по вполне понятным п-причинам, – отпечатала она, не имею права разглашать сведения о своей работе”.

“Вот как?” – отстучал Голдвассер.

“Да”, – подтвердила машина.

“Тогда я вам объясню, что вы делаете, – отстучал Голдвассер. – Вы посягаете на мою машину”.

Машина призадумалась.

“С-служу ее величеству к-королеве”, – отпечатала она довольно сухо.

“Серьезно?” – не поверил Голдвассер.

“Да”.

“Ну, тогда дело другое”.

“Я забрался в эту машину в порядке исполнения служебного долга”.

“Чего?”

“Долга”.

“В таком случае, я вас выпущу”.

“Очень обяжете”.

Голдвассер поднял пульт машины. Из ее чрева вылез немолодой человек в плаще с поясом и мягкой фетровой шляпе Трильби.

– Добрый вечер, – сказал он.

– Добрый вечер, – сказал Голдвассер.

– Ну, мне пора.

– Вы не останетесь?

– К сожалению, тороплюсь.

– Правда? Что ж, если вам действительно надо…

– Очень мило с вашей стороны, что вы приглашали меня остаться.

– Может, как-нибудь в другой раз?

– С большим удовольствием.

– Доброй ночи.

– Доброй ночи.

Человек приподнял шляпу и юркнул в стенной гардероб, а дверцу за собой прикрыл тщательно, но с таким расчетом, чтобы осталась небольшая щелка, через которую можно было бы по-прежнему следить за Голдвассером.

“Усиленная служба безопасности в связи с королевским визитом”, – подумал Голдвассер. Он чувствовал, что защита у него на диво.

Как и следовало ожидать, на генеральной репетиции все пошло вкривь и вкось.

Впервые во плоти и крови явились все гости, которых пригласили пожимать королевскую руку. Была, естественно, большая группа из Объединенной телестудии во главе с Ротемиром Пошлаком и сэром Прествиком Ныттингом. Были директора строительных фирм. Были промышленники – изготовители вычислительных машин, члены правительства и муниципалитета. Были представители фирм, поставлявших институту кровельные материалы, паркет, батареи центрального отопления, водопроводные трубы, электропроводку, оконные стекла, малярные краски, обои, аппараты электросварки, бетономешалки и строительные леса; представители подрядчиков от ассенизаторов и сантехников; представители поставщиков бумажной ленты и самописцев, фанеры и просмоленной бечевки; представители фирмы проката, предоставившей красный ковер, и представители компании “Имперские товары для церемоний”. Все явились с женами.

Никто не знал, куда податься. Выжидательно слоняясь, они забрели в коридор, но миссис Плашков не могла перекрыть своим голосом общий шум, и они снова поразбрелись: жены – на поиски места, где можно присесть, мужья – на поиски уборных, к тому времени благополучно забитых досками и закрашенных под цвет стен. Все вполголоса осведомлялись друг у друга: “Послушайте, какого черта, неужто здесь все терпят до вечера?” Это вводное замечание дало толчок великому множеству бесед, кое-кому удалось убедить кое-кого приобрести вычислительные машины или подписать контракты на застекление окон и вывозку нечистот. Один доверительно брал другого за локоть, и собеседники плутали среди неразберихи лестниц и чехлов, там, где рабочие заканчивали последнюю отделку всевозможных церемониальных сооружений, а жены плелись следом, толкуя о недостатках иностранной прислуги и о сравнительных преимуществах нефти перед углем для центрального отопления. Сэр Прествик Ныттинг вместе с постоянным вице-секретарем из министерства уселись на свежевыкрашенную скамью, и у обоих сзади на брюках появилось по зеленому пятну. Жена заведующего отделом сбыта бумажной ленты лишилась туфли, застрявшей в бетонной кашице. Малолетнюю дочку Чиддингфолда начало тошнить, и она, не выпуская букета из рук, заперлась в дамском туалете.

К тому времени как сотрудники института загнали для рукопожатий всех до единого в коридор, было уже поздно и в воздухе реяло заразительное чувство паники. Пробило три часа, а люди все еще толпились в беспорядке. Но вот на подъездную дорожку свернул автомобиль Ноббса, и ансамбль институтских магнитофонов грянул государственный гимн. Джелликоу выступил вперед, отдал честь и ухватился за ручку двери. Дверца не поддавалась.

– Не открывается, ваше величество! – взвыл Джелликоу.

– Что? – переспросил Ноббс, прижав лицо к боковому стеклу наподобие зверя в клетке.

– Дверца, по-моему, заперта, мистер Ноббс!

– Заперта?

– Нажмите кнопку, мистер Ноббс, ваше величество!

– Какую кнопку? Не вижу! Где она?

– Ради всего святого! – заорал Нунн. – Мы уже запаздываем на пятнадцать секунд! Открывайте другую!

– Она тоже заперта! – взвизгнул Ноббс, окончательно пав духом.

– Бога ради, водитель, – воскликнул Нунн, – отоприте ему дверцу!

– Не могу, сэр, – сказал водитель. – Мне нипочем не просунуть руку через стеклянную перегородку.

– Лезьте через борт, машина-то без верха! – скомандовал Нунн.

Ноббс повиновался, весь дрожа, мокрый от пота.

– Добрый день, ваше величество, – сказал Чиддингфолд, пожимая ему руку.

– А теперь бегом, Ноббс! – заорал Нунн. – Мы на полторы минуты отстали от графика.

Ноббс пустился бегом. Сначала вдоль почетного караула, потом наперерез за причитающимся ему букетом.

– Где букет? – воскликнул он, в отчаянии озираясь по сторонам.