Пауза. Не случайная, а специально допущенная Артузовым. Проверяет на предмет умения быстро ориентироваться? Наверное.

- Неужто главным «армейским инквизитором»? – попробовал я уловить ход мыслей главы ИНО. – Такую власть ему в руки не дадут. Опасно.

- Зато он хочет. Теперешний глава Особого отдела не великого ума человек, но хочет многого. Только он не твоя забота. Зампред ОГПУ здесь я, а ко мне прислушиваются. Шиш Леплевскому, а не та власть, которую он хочет получить.

- Не скажу. что меня это расстроит, - ухмыльнулся я. - Тем более товарищ Менжинский из всех бывших на коллегии благоволит именно вам.

- Вячеслав Рудольфович ценит результат, а не пустые слова, - довольно так произнёс Артузов. И тут же сменил тему. – Жду от тебя через два дня докладную записку о бывших на коллегии. Эмоции, поведение, что будут делать по твоему представлению. В одном экземпляре. Лично мне в руки. Понял?

- Конечно.

- Тогда можешь быть свободен.

С огромным нашим удовольствием! Не заставляя себя ждать, я выбрался из салона шикарного автомобиля Артузова. Проклятье, нога всё ещё болит, хоть далеко не так сильно, как было сначала. Теперь сесть в закреплённый за мной «форд», отдать шофёру приказ ехать домой и облегчённо выдохнуть.

Процесс пошёл, господа, процесс пошёл! Пусть начинают проверку бывших членов Реввоенсовета, ныне видных персон в РККА. И не только там, что тоже важно. Зная особенности «товарищей», слишком многие из них успели настолько отметиться связями с покойным Львом Давидовичем, что пристегнуть их к «троцкистскому заговору» будет вполне возможно. Особенно после новых убийств, ещё более громких и показательных. А они, убийства эти, будут, можно не сомневаться. Как-никак, я один из их главных организаторов.

Интерлюдия

СССР, Ленинград, декабрь 1932 года.

Покинувшему Россию в двенадцать лет Филиппу Солодову было что вспомнить. Не из красот «града на Неве», где он побывать не сподобился из-за малолетства. Вот Москва – это дело другое. Недоучившийся из-за вполне уважительной причины гимназист помнил родные улочки, знакомые с самого детства дворы, ощущения того, что всё в жизни будет хорошо, надо только жить так, как говорили ему мать и отец. Особенно отец – инженер-путеец. И даже война, она была где-то там, не затрагивала империю всерьёз, бушуя на окраинах вроде Польши, Кавказа и Прибалтики. А затем случился февраль семнадцатого, затем октябрь… и всё рухнуло в пучину безумия. Бегство отца со всеми ними – матерью, им и тремя сёстрами - из Москвы на юг, туда, где начинала формироваться Белая Гвардия, с возможностью взять с собой лишь самое необходимое. Ростов, Новочеркасск, Севастополь – это те места, где побывал он с сёстрами и матерью, в то время как отца, вступившего добровольцем в пехоту, помотало по многим местам. И ему повезло. Сначала сумел выжить в нескольких сражениях, получив лишь одно не опасное для жизни ранение, затем вспомнили про его основную специальность, переведя на присмотр за одним из участков железной дороги.

Присмотр… Точнее охрану от саботажа и диверсий. Вездесущие сторонники красных всегда готовы были вывести из строя паровоз или сделать подобную пакость, после чего исчезнуть. Или попытаться это сделать, ведь контрразведка из немногих уцелевших жандармов и армейских специалистов работала как подобает. Только было их и мало, и кое-кто всё так же не давал им работать в полную силу. Глупцы!

Но его отцу всё так же продолжало везти, вплоть до самого момента эвакуации из Крыма. В отличие от семьи, которую не обошли стороной болезни, опасные в условиях хаоса и нехватки нормальных, качественных медикаментов. Проклятые союзнички лишь чесали языками, а помощь предоставлять даже не думали. «Испанка»прибрала сестру, а вроде бы перенесшая болезнь мать получила через месяц осложнение на сердце… Доктора помочь просто не могли.

Затем была «ла бель Франсе», прекрасная Франция. Только прекрасной она являлась лишь для тех, у кого было достаточное количество денег, но никак не для отца с тремя несовершеннолетними детьми. Иллюзий Солодов-старший не испытывал, но ему всё равно было больно видеть, как столь громко кричавшие о союзном долге французы не просто бросили столь много сделавшую для них Россию в самую сложную минуту, но ещё и отнеслись к вынужденным бежать из своей страны людям как… к отбросам, которых и замечать то ниже собственного достоинства.

Филипп это тоже запомнил. Ненависть к захватившим его Родину большевикам и их союзникам. Презрение к тем, кто должен был помочь, но предпочёл начала просто отвернуться, а потом налаживать финансовые и политические связи с выродками рода человеческого. Эти чувства просто не могли не привести его в единственную организацию, которая пыталась хоть что-то изменить. В РОВС. Туда, где состоял и его отец, пусть и всего лишь в «списочном составе». Для активных действий у Солодова-старшего, вынужденного крутиться изо всех сил, чтобы помогать сначала несовершеннолетним своим детям, а потом и просто, по причине того, что жила семья… скудновато, не было особых сил. Желание имелось, а вот сил уже нет.

Зато они были у Филиппа, который хотел не слов и не «действий когда-нибудь», а активного участия в сокрушении большевизма в России. А таких как он при Кутепове замечали и предлагали достойную альтернативу словам и подготовке в расчёте на будущее. Террор-группы. Пусть смертность в них была чрезвычайно высока, но это было ДЕЛО, а не слова. С гибелью генерала Кутепова на некоторое время всё затихло, но потом не только вернулось на круги своя, но и усилилось. Громкие и успешные акции по ликвидации, усиление боевой подготовки. А с недавних пор ещё и в разы увеличившаяся финансовая поддержка, оказываемая РОВС. Не из открытых источников, но была ли в том разница? Для членов организации точно разницы не имелось, ведь они впервые за долгое время почувствовали, что руководство не только хочет, но и может оказывать достойную помощь нуждающимся.

И активизация подготовки групп для засылки в СССР. Только теперь упор был не на общий террор против большевиков, а на долговременное внедрение. Попасть, получить реальные, настоящие документы от находящихся на территории страны советов агентов, после чего устроиться на рекомендованное место и ждать приказов.

Солодову, равно как и прочим готовящимся было ясно, что им многое не говорят, но этого следовало ожидать. Полную картину должно знать ограниченное число людей во избежание утечки информации. Ведь риск попасть живым в лапы чекистов был более чем реален. А если рядовой агент РОВС мало что знает, то и рассказать что-либо действительно важное не в состоянии.

Рассказать он действительно мало что мог. Хотя бы потому, что в последние перед переходом через финскую границу месяцы видел лица лишь трёх членов своей группы, а о личностях остальных мог только догадываться. Как так? Всё было довольно просто с одной стороны и очень необычно с другой. Для подготовки групп были не то сняты в аренду. не то и вовсе куплены несколько больших особняков в сельской местности, расположенные поблизости. Никого постороннего на этой территории, даже обслуга из числа людей, крепко связанных с РОВС. Запрет для курсантов выходит за пределы своих комнат без маски чёрной ткани, закрывающей лицо. Голос, и тот требовалось изменять, для чего использовались носимые за щеками резиновые вкладки. Простое средство, но голос и впрямь меняющее, порой и вовсе до неузнаваемости. Сам Солодов мог лишь догадываться, есть ли кто-то из ранее ему знакомых людей в числе курсантов вне его группы.

Нарушение влекло за собой отчисление. Не из РОВС, а из числа кандидатов на засылку на вражескую территорию. Он и сам видел, как исключили двоих, нарушивших правила. Простое человеческое любопытство подвело. А приехавший к ним после этого командир легендарной Дроздовской дивизии генерал Туркул, который на днях должен был сменить на посту Председателя РОВС генерала Миллера, подробно объяснил недопустимость такой неосторожности. Даже привёл примеры того, как легко будет чекистам, взяв одного агента, через него выйти на других. Не всех, но многих. Отсюда становилось ясно, что если не знаешь своих товарищей по агентурной работе, то и выдать их не получится.