— Да. Я видел ролик с автобусом. — Он кивает, и мы возвращаемся к прежнему разговору. — «Неприятная» — подходящее слово, Эрин. Неприятная, но не плохая, я не считаю ее плохой, просто она легко поддается влиянию. И я надеюсь, она передумает, прежде чем шагнет за черту, потому что некоторые шаги безвозвратны. После этого мы просто не сможем ей помочь. Мы не станем искать способ ее вернуть, если вы понимаете, о чем я. — Он говорит почти шепотом. Я слышу, как Мишель возится на кухне, до нас долетает сигаретный дым. Он вздыхает. Мы обмениваемся взглядами. — Будет сделано все возможное, Эрин. Но некоторые люди сами не хотят себе помогать.

Мне кажется, мы понимаем друг друга. Я думаю, мы сойдемся.

— Честно говоря, Мишель понятия не имеет, кем стала ее дочь. Она не могла подобного предвидеть. Визиты раз в неделю в течение пяти лет не способствуют должному исполнению материнских обязанностей.

Он смотрит в сторону кухни. Я пользуюсь возможностью сглотнуть слюну. Желание выглядеть нормальным человеком под такой проверкой усложнило работу самых базовых телесных функций. Он продолжает:

— Холли изменилась за пять месяцев до своего освобождения. У нас есть показания тюремных охранников и консультантов. В то время произошли сразу два события. Она записалась в тюремный благотворительный проект, а также согласилась сниматься в вашем документальном фильме. Я могу со всей уверенностью сказать, что вы — не глава лондонской ячейки «Аль-Каиды», Эрин, но я потерял бы работу, если бы немного в этом не покопался. — Тишина. Он смотрит на меня. Намек на улыбку прячется в уголках его рта.

Черт, так они ко мне уже присматривались! Насколько пристально?

— Я подозреваемая?

Я знаю, что о таком не спрашивают, но хочу знать, подозревают ли меня.

Чувствую, как краснеют щеки, как на коже шеи возникает жжение. Я определенно теряю контроль над своим телом.

Он хихикает с довольным видом.

— Нет. Нет, Эрин, вы уж точно не подозреваемая. Вы никогда не встречались с Ашаром Фаруком, ваша единственная встреча с Холли снята на видео, ваши телефонные звонки в тюрьму были записаны и в свое время прослушаны. Я сам их прослушал.

Дерьмо.

— Вы ни в чем не виноваты. Но вы должны как можно скорее переслать мне копию вашей записи, сегодня — и тогда мы от вас отстанем. Мы не интересуемся лично вами. На данном этапе. — Еще одна тень улыбки. С этими словами он встает и отряхивает брюки. А затем поднимает взгляд. — О, и это само собой разумеется, но пока что не делитесь этой записью больше ни с кем. Ни с агентствами новостей, ни с прессой. Вы не сможете использовать эту запись для своего фильма, пока не закончится расследование. И, знаете что, прежде чем ее использовать, сделайте мне одолжение, уведомьте меня заранее. Появляйтесь. Не пропадайте.

Он улыбается. И это действительно улыбка победителя. Он неплохо выглядит, как ни посмотри.

И я не знаю, почему говорю это, но слова срываются с губ сами:

— Энди, когда все закончится, я хочу эксклюзив на эту историю. Прежде чем в игру вступят все остальные. Было бы замечательно, если бы мы взяли у вас интервью. — Вот. Я сделала свое заявление.

Его улыбка становится шире — удивленная, веселая.

— Не вижу причин не согласиться. Как только это станет доступно общественности. Не повредит. Вы, Эрин, похоже, снимаете неплохой фильм. Интересный. Позвоните мне.

С этими словами он уходит.

Добравшись домой, я первым делом мчусь на чердак. К счастью, Марка пока нет дома. Он сегодня встречается с бывшими коллегами, ищет контакты, с помощью которых можно продать бриллианты. Но пока что бриллианты все еще у нас на чердаке, и я о них беспокоюсь. О нашем тайнике. Если решат обыскать дом, тайник непременно найдут. Я сдвигаю старую швейную машинку, прикрывая ею оторванную изоляцию. Сажусь, скрестив ноги, на занозистый пол, и отчаянно пытаюсь понять, не делает ли швейная машинка тайник более очевидным. Если специальный отдел обыщет наш дом, привлечет ли швейная машинка их внимание или скроет от взглядов оторванную изоляцию? Я искала в интернете информацию об отделе СО-15 по пути домой. Это отдел специальных операций службы столичной полиции, команда по борьбе с терроризмом, департамент, созданный путем слияния прежнего отдела спецопераций и антитеррористического отдела. Они серьезные ребята.

Я снова сдвигаю швейную машинку.

В этом доме просто нет места, которое полиция не отыщет, если меня сочтут подозреваемой. И зарыть бриллианты в саду я тоже не могу. Земля не осядет, а полиция любит копаться во дворах, разве нет? Я видела достаточно детективных сериалов, чтобы это знать. Слетать в Швейцарию и поместить их в банковскую ячейку я тоже уже не смогу, потому что стала фигурантом расследования, которое ведет Энди. Такие действия прежде всего заставят их насторожиться. Нам просто нужно как можно скорее убрать камни из нашего дома. Это единственный вариант. Нам нужно избавиться от бриллиантов.

Я думаю о самолете. О людях, которые все еще находятся в нем, надежно пристегнутые ремнями к своим сиденьям. В темноте вечной подводной ночи. Я не могу перестать думать о них. Кем они были? Правда ли они были плохими людьми, как сказал Марк? А они выглядели как плохие люди? Я рада, что не видела их; не думаю, что мне удалось бы потом стереть из памяти нечто подобное. А мне и без того сложно держать в узде свои мысли. Мое воображение рисует раздутые серые лица утопленников.

Хотелось бы мне найти способ выяснить, кем они были. Мы перепробовали все, что только могли придумать, мы просмотрели списки Интерпола и базы пропавших людей на Бора-Бора. Марк — единственный, кто может опознать их по фото. И он пытался. Наверное, нужно попросить его снова взглянуть на списки. Или мне стоит поискать на российских новостных сайтах информацию о пропавших людях? 

Вторник, 20 сентября

Камни

Марк нашел способ сбыть камни. Коллега по работе, с которым он встречался вчера, пока я была в квартире Холли, предложил возможное решение. Как раз вовремя. Как только бриллианты будут проданы, мы отправим деньги прямиком в Швейцарию, и на этом все кончится. Наше гнездо будет в безопасности. Я не рассказала Марку о Холли и старшем инспекторе Фостере. Хочу вначале разобраться с сегодняшними проблемами, а не заставлять его нервничать из-за полиции, пока сделка не состоялась. Я уверена, что ко мне еще не присматриваются, и, если с бриллиантами мы разберемся сегодня, все кончится. И о ребенке я Марку тоже еще не рассказала. Я не намеренно храню от него секреты, я просто хочу выбрать нужное время. Это важная новость, не стоит портить ее тревогами. Я хочу, чтобы она стала особенной. Чистой.

Я расскажу ему, как только мы со всем покончим. После того как мы сегодня продадим бриллианты, все следы от сумки к нам будут стерты, все ниточки от нас к самолету исчезнут. Бриллианты — наш последний неучтенный момент. С нужным человеком Марк контактирует через какую-то девушку по имени Виктория — она одновременно с Марком проходила тренинговую программу в хедж-фонде «Дж. П. Морган». Виктория завершила ее довольно рано, получила специализацию, и теперь она квантовый трейдер подразделения алгоритмической торговли в финансовом конгломерате «Эйч-эс-би-си». Она персиянка, и у нее есть сводный брат, который занимается консультациями и специализируется на продаже материальных активов: произведений искусства, предметов роскоши, драгоценностей, ваз эпохи Мин, шляп Наполеона и прочего. Шучу-шучу, шляпами Наполеона он не торгует. Хотя у Наполеона и правда были шляпы, так что, возможно, он и их продавал, кто знает? Материальные активы супербогатых людей могут иметь любой вид. У сводного брата Виктории есть сайт: «Нейман Сарди, консультант по искусству и активам». Моя любимая страничка на этом сайте называется «Произведения искусства как залоговое имущество». Я думаю о том, что сказали бы Моне, де Кунинг, Поллок, Бэкон и Сезанн, художники, которые создали самые «ликвидные» из активов, по поводу превращения их в залог.