Когда солнце уже коснулось горизонта, заливая степь тревожным красным светом, Борух забеспокоился – уже давно пора было показаться диспетчерской вышке аэродрома. Более того, сотни раз езженная дорога к вертолётчикам выглядела какой-то незнакомой. Вроде бы всё та же степь – холмы да овраги, а между тем мелких привычных ориентиров почему-то не наблюдалось. Однако врождённое чувство направления указывало Боруху, что он ехал правильно, да и трудно заблудиться, держа постоянно по носу садящееся солнце.

Остановив машину, прапорщик высунулся в верхний люк и прищурился из-под ладони, пытаясь разглядеть против света силуэты аэродромных строений, антенную решётку, полосатые ветровые конусы – хоть что-нибудь. Горизонт равнодушно перекатывался пологими холмами, как будто никто никогда и не пытался заселить древнюю степь. Было полное ощущение, что со времён диких монголов тут не стояло ничего крупнее юрты.

Борух постучал кулаком по броне и крикнул в люк: «Миша, Миш, проснись! У нас тут аэродром спёрли!» Лейтенант не отозвался. Нырнув под броню, прапорщик огляделся и похолодел – Успенского не было, только валялся сиротливо брошенный на сиденье автомат. Мелькнула нелепая мысль, что лейтенант куда-то спрятался, – но в тесной кабине БРДМ не укрылся бы и кролик. Обалдевший прапорщик рухнул на водительское место и застыл, тупо глядя на осиротевшее оружие. Это просто невозможно. Ещё минуту назад Михаил спал, привалившись к броневому борту, – а сейчас пусто. Вылезти из машины незаметно он никак не мог – в угловатом внутреннем пространстве это требовало неслабой акробатики, да и люк занят немалой фигурой Боруха. И тем не менее – место стрелка-радиста оказалось вызывающе пусто, и игнорировать этот факт не представлялось возможным. Изрядно приложившись в спешке плечом об закраину, прапорщик вылез через люк и огляделся – в сгущающихся сумерках, на сколько мог достать взгляд, расстилалась пустая степь. Никого. Ничего. Только выгоревшая под летним солнцем невысокая трава да бесконечно чужеродный в этом безлюдном пространстве остроносый силуэт боевой машины.

Опустившись на горячую броню, Борух свесил ноги в люк и закурил. Придирчиво посмотрел на руки – нет, не дрожат. Вообще, ему почему-то не было страшно. Только очень одиноко, и ещё давило горькое чувство бессмысленности происходящего. Впервые за долгие годы военной службы старший прапорщик Борух Мешакер не знал, что ему делать. Раньше всегда был противник – более или менее опасный. Ставилась боевая задача – более или менее трудная. Приходил приказ – разумный или не очень, как повезет. Давались средства выполнения боевой задачи – люди и оружие. Иногда средства правильно соотносились с целями – и тогда задача выполнима, иногда нет – тогда приходилось выкручиваться, стараясь свести к минимуму потери. Это была довольно суровая, но понятная и очевидная жизнь военного человека. Жизнь, которой пришёл нелепый и неожиданный конец.

Борух долгое время считал, что когда-нибудь непременно погибнет в бою – Родина частенько посылала его далеко и требовала подчас невозможного. В принципе, он с этой мыслью не то чтобы смирился, а просто перестал её думать, приняв как неприятную неизбежность. Поэтому и не обзавелся семьёй – ну зачем плодить детей, которые заведомо останутся сиротами? Потом, когда его, вместо награды за верную службу, засунули в маленький гарнизон, он понял, что героическая смерть в бою ему, похоже, не светит. И это тоже не стало неожиданностью – то, что «во многая мудрости многая печали», ему было известно с детства. И то, что слишком много знавшего Боруха не закопали поглубже, а просто отложили на дальнюю пыльную полку – это уже хорошо. Ему совсем не надоело жить.

Иногда он думал, что жизнь могла бы сложиться совсем иначе. Если бы он не остался на сверхсрочную, а вернулся на гражданку, поступил бы в какой-нибудь ни к чему не обязывающий институт, женился бы на красивой еврейской женщине, наплодил бы красивых еврейских детей, а там, может быть, и уехал бы жить в Израиль, оставив неласковую Родину разбираться со своими проблемами самостоятельно. Был бы тот предполагаемый Борух тем же человеком, что и сидящий сейчас на броне прапорщик? Или это оказался бы совсем другой Борух, связанный с этим лишь общими ФИО? Загадка не хуже противоестественных отношений Лао-цзы с бабочками.

Докурив, Борух неторопливо спустился в машину, завёл двигатель и, включив фары, двинулся вперёд. Стоять на месте было глупо и скучно, возвращаться в гарнизон – незачем. Он ехал, не выбирая особо направления, но стараясь двигаться примерно в одну сторону. Куда? Зачем? Эти вопросы почему-то потеряли свой смысл. Шок прошёл, и на смену стрессу накатило медитативное отстранение от действительности. И даже когда Борух осознал, чего не хватает в окружающем мире, и что с самого заката зудело настойчивым звоночком в подсознании, он уже не удивился. Ведь не хватало всего-то луны. Подумаешь, какая мелочь, на фоне всего остального… Ну и что, что ещё прошлой ночью полная луна висела над пыльной степью, как адская сковородка? Теперь её нет. И чёрт с ней. И как теперь планета будет обходиться без спутника – приливы там океанские, месячные циклы у женщин, полёт ночных бабочек, – Боруха совсем не волновало. Разберутся как-нибудь. Тем более что, может быть, уже и океанов никаких нет, и женщин нет, и бабочек, вполне вероятно, тоже. Нет ничего, кроме бесконечной тёмной степи, по которой ползёт угловатая железная коробка, внутри коей обретается абсолютно никому не нужный бородатый еврей средних лет. Вполне возможно, это его, Борухов, персональный ад – вечная темнота, вечное движение и бесконечная пустая степь. За то, что не соблюдал субботы, не ходил в синагогу и закусывал некошерную водку некошерной же тушёнкой. А также за прочие грехи в ассортименте.

Вымотанный безумным днем и однообразным пейзажем, Борух уже начал незаметно задрёмывать за рулем, когда БРДМ резко тряхнуло, и клиновидный нос со скрежетом заскользил вверх, задирая машину к небу. Треснувшись носом об тонкую баранку, прапорщик моментально очнулся и резко нажал на тормоз. Остановившаяся машина начала, опасно кренясь, скользить назад. Борух дёрнул рычаг демультипликатора и дал газу – БРДМ, опершись на дополнительные колесные пары под днищем, перевалила насыпь и оказалась стоящей поперек широкого асфальтового шоссе. В свете фар ярко сияла дорожная разметка. Поколебавшись с секунду, прапорщик повернул направо – просто так, без особенных к тому причин. Спать больше не хотелось – шоссе, несмотря на свою пустынность, означало город, людей и вообще хоть какие-то изменения. По сравнению с унылой тёмной степью это уже был значительный шаг вперед. Приободрившийся прапорщик даже начал что-то мурлыкать себе под нос, настроение его стремительно улучшалось. У него появилась цель – пусть даже такая неопределённая, как добраться до города. Будет город, будут люди – а там разберёмся. Борух прибавил газу, и БРДМ разогналась до предельных 80 километров в час. Старая машина протестующе гудела своёй замысловатой трансмиссией и сильно вибрировала всеми рычагами, но прапорщик продолжал упорно давить на педаль – ему очень хотелось побыстрее добраться до людей и разобраться в ситуации. Поэтому, когда на асфальте ярко мелькнула флуоресцентная жёлтая надпись, Борух среагировал не сразу, и машина под пронзительный скрип тормозов пролетела ещё метров пятьдесят. Аккуратно сдав назад, прапорщик вылез из люка и в свете фар прочитал: «Я Артём. Еду на юг, к морю. Берегитесь собак!!!» И сегодняшняя дата.

«О, чёрт, и тут собаки?» – подумал Борух. И тут, по мере того как его уши отходили от рыка мотора в железной коробке, он услышал гулкие удары набата и звуки торопливых выстрелов.

Глава 7

Служение

– Ну что же, – сказал Борух, – вот и познакомились.

– И что дальше? – поинтересовался Артём. В ушах его ещё звенело.

– Ну, логично было бы посмотреть, кто это там в колокол наяривает.

Набатный звон всё ещё раздавался над опустевшей площадью, но явно слабел и терял ритм. Похоже, неведомый звонарь изрядно выдохся. Прапорщик воткнул передачу, и БРДМ покатилась к храму. Под колёсами неприятно хрустело. Артём, держа наготове автомат, спрыгнул с брони на широкие ступени и подергал дверь. Как и следовало ожидать – заперто. Он постучал – сначала рукой, потом ботинком, потом, не дождавшись ответа, грохнул в дверь прикладом.