Охранник затопал сапогами, отправившись бегом выполнять приказ. Данила только покачал головой:

— При ее параноидальности и коварстве, я подозреваю, что она самые важные рецепты хранила в голове.

— А ты слишком уж спокоен для отравленного, которому жить осталось считанные дни, — заметил король.

— Я ведь говорил, что далеко не все так очевидно, как тебе кажется, — философски пожал плечами Данила. — Ну да это неважно. Самое главное сделано, осталось лишь кое-что закончить, а затем пожелать тебе и твоему народу успеха в этой войне…

Он бросил прощальный взгляд на Роктис, повернулся и побрел в свою комнату. На душе — только тупая боль и пустота. Чтобы страдать, тоже нужны силы, у него они уже закончились. Данила слишком многое пережил с момента похищения. Больше, чем мог бы себе представить. Больше, чем мог бы вынести. Спору нет, конструкторам в годы войны с нацистской Германией приходилось не легче. Или хотя бы Кошкин, который, уже будучи тяжело больным, продолжал руководить разработкой «тридцатьчетверки». Но одно дело — великие люди, и совсем другое — Данила, обычный конструктор вентиляторов. Правду говорят — желай осторожно, желания имеют отвратительную способность иногда исполняться. Хотел конструировать оружие? Получи и распишись. А что к этому прилагается непосильная ноша практически единоличной ответственности за судьбу целого народа — уже твои проблемы.

Опять же, как бы физически туго ни приходилось тяжело больному Кошкину или, например, Дегтяреву, положившему здоровье на алтарь обороны своей родины и умершему вскоре после войны, им не выпало нести такое психологическое бремя, ведь они были не одни в строю других таких же оружейников. Если бы Дегтярев не сделал свою противотанковую винтовку — ничего страшного, потому что его коллега Симонов сделал свою, ничуть не уступающую. Оружейников того страшного времени войны против коричневой чумы было кем заменить, их дело было кому продолжить. А Данила Разумовский оказался в положении «один за всех».

Радует одно: нести этот груз осталось уже недолго. Данила сделал, что мог, даже больше, чем мог, прыгнул выше головы. Дальше Арлансии и здешним людям придется как-то справляться без него, и Разумовскому очень хотелось надеяться, что они справятся.

Он вернулся в свою комнату, сел на постель и принялся раздеваться. Надо бы позвать слугу, чтобы погасил кристалл: инженер так и не научился зажигать и гасить их легким свистом. Взгляд упал на стол с чертежными принадлежностями. Один лист, лежащий отдельно, привлек внимание.

На нем витиеватая надпись, почерка Роктис Данила раньше не видел, но по содержанию догадался, что это ее прощальная записка.

«Яда в вине не было. Живи себе дальше спокойно, душенька».

Он перечитал трижды, прежде чем до него дошел смысл. Роктис и не думала его травить, просто блефовала. И теперь, прежде чем уйти и принять яд, избавила своего «подопечного» от нескольких крайне неприятных дней в ожидании скорой смерти.

Данила набросил на кристалл свой камзол и лег в постель, глядя в почти невидимый в темноте потолок. В голову лезут только два слова, несколько раз повторенные королем — как глупо… Как глупо и бредово все случилось. Как легко было все предотвратить, вот только кто ж знал… Эмоции — обида Роктис на короля, жажда власти и богатства, гнев и отчаяние Данилы — смешались в смертельный, взрывной состав, и вот Роктис уже нет. Вспомнились слова когда-то давно услышанной песни: «а счастье было так возможно-можно-можно»… Теперь-то уже все, не судьба. Роктис ушла на ту сторону, и не исключено, что и Данила вскоре последует за ней, ведь еще не факт, что яда действительно не было. Он читал, что один эсэсовский офицер в лагере смерти так развлекался. Из выстроенной колонны приговоренных вытаскивали какого-нибудь человека и объясняли ему, что все это ошибка, что он вообще не должен был быть в этом лагере и что его сейчас отпустят. Несчастного водили по канцеляриям, сверяли документы, оформляли бумаги — а затем его, млеющего от счастья, внезапно приводили обратно в самый конец колонны. Не исключено, что и Роктис решила напоследок отомстить таким образом.

Данила вздохнул и закрыл глаза. Завтра надо будет урвать время и пойти на ее похороны. Если в итоге окажется, что он все-таки отравлен… Отравленный на похоронах своей отравительницы — тот еще курьез, уржаться можно.

Вот только Даниле почему-то хочется плакать, а не смеяться.

Т'Альдин напряженно вглядывался в темноту ночи, сидя на высоком дереве. Где-то рядом должно что-то быть или кто-то ехать, ну не погулять же вышел патрульный отряд на три десятка орочьих рыл и дюжину крысиных гоблинских морд!

Его отряд за пару месяцев от начала исхода успел основательно повеселиться. Беженцы, перебравшись дальше на запад и частично на север, рассеялись по лесам, усилив местные селения. Молодежь, в том числе и его Таруну, пристроили временно в нескольких удаленных лесах, воевать с незваными гостями остались лишь опытные, искусные воины. На границе между Тархалоном и Арлансией (до чего же ужасные названия у людских королевств, язык в узел заплетается) развернулась ожесточенная война, и даже Т'Альдин, видавший немало жестокости у себя в Подземье, поражался, насколько жестокими и беспощадными могут быть лесные эльфы, по чужой вине лишившиеся своего тысячелетнего дома.

Сам он за пару месяцев сделал головокружительную карьеру от приемыша до неоспоримого лидера боевого отряда, в который вошли две сотни воинов и магов из нескольких кланов. Причем даже не за счет мастерства — ну какое там мастерство у того, кто едва полвека прожил — а благодаря специфическому способу мышления, который гораздо лучше подходил к текущей войне.

Военная наука у лесных эльфов простая и эффективная: они ведут борьбу до тех пор, пока последний враг не умирает или не убегает прочь из леса. Если раньше им приходилось воевать с людьми — выходят из леса, нападают на первых встреченных людей или поселение и уходят обратно в лес. Хитрых стратегий у эльфов нет, они делают ставку на высочайшее личное мастерство и выдающиеся физические и магические способности, и против людей, медленных и неуклюжих, к тому же еще и слегка уступающих в силе, это работало отлично. Двигайся быстро, рази сильно.

Но против нового врага подобный способ действий оказался не так хорош. Колоссальной силе и свирепому натиску диких орков противостоять непросто, при поддержке стрелков, чьи тонкие трубчатые дубинки убивают на расстоянии, сравнимом с дальнобойностью эльфийских луков, это и вовсе чревато тяжелейшими потерями. И вдобавок врагов еще и много.

Вот тут-то и настал час Т'Альдина. Он, как и все дроу, искренне недоумевал: зачем драться с противником, которого можно застать врасплох или зарезать из засады?! Ни один здравомыслящий эльф-подземник не вступит в открытый бой, не имея решающего превосходства, это во-первых. Во-вторых, нападать на каждый патруль — это чистейший идиотизм. Враг для того и посылает патрули, чтобы вести боевые действия малыми силами или охранять что-то важное. И нападать на патруль — зачастую значит действовать именно так, как это и нужно врагу. Действовать врагу назло, нарушая его планы и расчеты — чуть ли не первейшее правило войны. Людишки-идиоты напяливают на себя тяжелые доспехи, обмениваются множеством ударов, большинство из которых пропадает впустую, и называют подобные махачи войной. Хитрый и прагматичный дроу бьет кинжалом в спину и выходит победителем, затратив куда меньшие усилия.

Самым трудным оказалось отучить своих воинов бросаться на первого подвернувшегося врага, однако первые успехи Т'Альдина наглядно продемонстрировали, что маленький отряд способен причинить большие проблемы, если действовать чуточку тоньше. Прошмыгнуть под носом патрулей, проникнуть в глубину вражеских территорий, под покровом ночи, отравить колодцы на пути следования их войск, перебить фуражиров, угнать скот — это проще и эффективней, чем драться с патрулями и нести потери.