— Завтра… — сказала Ольга, ощутив, как у нее перехватило дыхание.

Лена только кивнула головой и, протянув руку к экрану, разорвала соединение. Видимо, она тоже поняла необходимость оставить себя и подругу наедине со мыслями и чувствами, чтобы ни одно лишнее слово не разрушило этот волшебный контакт, который установился сейчас между ними.

Шестым уроком по вторникам стоял классный час, и Ольга (по крайней мере раньше) всегда готовилась к нему тщательно, начиная продумывать проведение еще с понедельника, а то и с пятницы — особенно если случалось что-то необычное, либо неприятное. Но, несмотря на то, что в последние дни произошло много всего разного, и не только доброго, Точилова поймала себя на том, что не знает, о чем будет говорить на классном часе в этот раз. Об успеваемости? Пока вроде все хорошо, если не считать трех-четырех моментов, каждый из которых займет по минуте. О дисциплине? Да, о ней можно говорить много и долго, особенно с участниками группы «Свободный полет» (кстати, надо посмотреть, может быть, ей что-то написали?), но надо ли знать всему классу о некоторых отклонениях в учебном процессе? Необходимо, конечно, в очередной раз напомнить девушкам об опасности, которая все еще нависает над ними (и выслушать тихое нытье, означающее «ну сколько можно об одном и том же?»), а заодно напомнить всем про ЕГЭ (который и без того снится любому старшекласснику каждую вторую ночь, конечно же, чередуясь с эротикой).

Сообщений от учеников не было. Ни в закрытой группе, ни «ВКонтакте». Ольга даже встревожилась. Но если подумать, это могло ничего не значить. «Свободный полет» выполнил свою задачу — единственную, для которой был создан, а соцсети могут подождать. До следующих выходных, например. День у нормального ученика одиннадцатого класса расписан очень плотно — уроки в школе, занятия дома, тренировки, подготовительные курсы, лицеи, репетиторы… Да и с друзьями потусоваться надо время найти.

— … Садитесь, — произнесла Ольга.

Класс с необычно легким шумом устроился на своих местах. Точилова прошла к рабочему месту и тоже села, открывая классный журнал. В среднем ряду вдруг взметнулась рука.

— Да, Савлук, что ты хотел?

— Ольга Викторовна, — произнес ученик, поднявшись. — Это правда, что вы хотите от нас уйти?

Подобного Точилова не ожидала. Этот вопрос ударил ее не многим слабее, чем та молния у околицы. Она опустила взгляд, но, понимая, что надо сохранять невозмутимый вид, неспешно закрыла журнал и вновь подняла глаза на класс и на ученика, задавшего вопрос.

— Не буду спрашивать, откуда у тебя эта информация, — произнесла Ольга. — Все равно правды не узнаю. Но сама врать не стану. Да, я действительно собираюсь уйти из школы.

Тихий вздох прокатился по классу, словно порыв холодного осеннего ветра. Савлук покрутил головой в стороны, будто стоял у доски в ожидании подсказки, но не дождался и сел. В кабинете повисла тишина.

— Почему, Ольга Викторовна? — с недоумением и даже тревогой спросила Косинская.

— Мы чем-то вас обидели? — послышался голос Евсеева. «Классный шут» был сейчас серьезен как никогда.

— Если дело в нас, скажите! Мы не хотим, чтобы вы уходили, — произнес Поповский.

Участники «Свободного полета» молчали, но в глазах юношей и девушек, которые знали намного больше других, Ольга видела те же самые вопросы.

Вопросы, требующие ответа. И ответа честного.

— Ребята, — произнесла Ольга. — Причина есть. И поверьте, она не в вас. Вы — замечательный класс, вы все очень хорошие, и мне будет жаль с вами расставаться. Я родом не из этого города и даже не из региона. Моя мама, которой сейчас со мной рядом нет — тоже. Мы оказались здесь случайно, и слишком поздно узнали, что причина, по которой мама так рано ушла, кроется именно в этом городе. В его предприятиях и в том, что тут добывают. Вы знаете про здешнюю экологическую ситуацию и знаете статистику по онкологии. Эту информацию в последнее время пытаются закрыть от свободного доступа, но, думаю, блокировки вы все умеете обходить. Я весной была у врачей… Не буду вдаваться в подробности, но мне недвусмысленно сказали, что если я не хочу повторить судьбу своей мамы, мне следует как можно скорее уехать отсюда.

В классе стояла звенящая тишина.

— Мы не знали этого, — произнесла Закирова.

— Вы и не могли этого знать, — чуть улыбнулась Ольга.

— Мы все понимаем, но… Вы могли бы сказать нам это сами, не дожидаясь, пока мы это узнаем от посторонних. — В голосе Ерохиной слышалась легкая горечь.

«От посторонних»… Наверное, это очень хорошо, когда учитель и ученики составляют единое целое… А все остальные являются для этого социума «посторонними», — подумала Точилова.

— Если так, то мы, конечно, не будем вас удерживать, — сказал Семаков. — Это было бы с нашей стороны… Ну, не знаю… Цинично, наверное.

— А ты знаешь, что такое цинизм? — неожиданно для себя самой спросила Ольга.

— Цинизм — это беспринципность и равнодушие по отношению к другим, — с уверенностью ответил Семаков.

— Не путай с эгоизмом, — пробасил Шапошников.

— Ничего он не путает, — заявила Лямина. — Цинизм — это когда у человека нету чувства сострадания или хотя бы сочувствия.

— Не всегда, — возразил Снежков. — Цинизм — это просто защитная реакция на несправедливость. Присущая как правило людям слабым.

Классный час начал мало-помалу переходить в неконтролируемую дискуссию. С одной стороны это немного отвлекло учеников от факта неизбежного (и сравнительно скорого) расставания с классным руководителем, но с другой — галдеж означал отсутствие дисциплины.

Точилова потребовала тишины, и класс пусть не сразу, но внял.

— Цинизм, ребята, — это едва ли не самое разрушительное чувство у человека, — сказала Ольга. — И оно действительно очень многогранно, вы все так или иначе были правы. Цинизм, циничность — это презрительное действие, с возведенными в абсолют наглостью и бесстыдством. Да, некоторые часто оправдывают циников, говоря, что человек имеет право включать защиту. На деле же цинизм — это не защита. Это оружие для контрнаступления, но оружие подлое. Пользуясь им, циник создает все новых и новых циников вокруг себя. Происходит своего рода цепная реакция.

— Но цинизм — это может быть простая маскировка, — подала голос Дубовицкая.

— Есть два вида маскировки, — сказала Ольга. — Возьмите сарказм. Сарказм означает в переводе с греческого «рвать мясо». В первую очередь — это распространенный художественный прием в литературе… Надеюсь, все помнят, что это такое?.. В психологической парадигме сарказм близок к цинизму, но не является таковым. Это та самая маскировка, нечто показное, когда человеческая психика кричит о том, что хочет защититься от кошмаров и страхов настоящего момента времени. Зато сам цинизм имеет множество масок, чаще всего маскируется под мудрость. Но в действительности очень далек от нее. Напротив, цинизм — это добровольная слепота, уход в себя. Циник боится открыться миру, он знает, что мир опасен и наполнен разочарованиями. Циник труслив по определению.