Три дня спустя Яна перевели из окружной тюрьмы в тюрьму штата. Как и всех заключенных мужского пола, для оценки пригодности его отправили в Северную Калифорнию в Калифорнийский медицинский комплекс в Вакавилле.

Джесси приехала туда через два дня с Астрид на ее черном «ягуаре» и с двумя желтыми таблетками в желудке. Астрид предупредила, что не даст больше никаких таблеток, но она всегда так говорила. Джессика знала, что подруга жалеет ее.

За исключением вышки с вооруженной охраной у главных ворот и металлоискателя, где их проверили на наличие оружия, тюрьма в Вакавилле выглядела безобидно. Внутри, в сувенирной лавке, продавались неказистые изделия, производимые в тюрьме, а если судить по столу регистрации, то они вполне могли оказаться в больнице. Все блестело хромом, сверкало стеклом и было покрыто линолеумом. Снаружи здание казалось современным гаражом. Для людей.

Они попросили разрешения увидеть Яна и заполнили разнообразные бланки. Им предложили пройти в комнату ожидания или прогуляться в вестибюле. Десять минут спустя появился охранник, чтобы отпереть дверь во внутренний дворик тюрьмы. Он проинструктировал их, как пройти через двор и войти в другую дверь, которая будет открыта.

Обитатели внутреннего дворика были одеты в синие джинсы, футболки и разностильную обувь — начиная от ботинок и заканчивая теннисными туфлями. Астрид удивленно посмотрела на Джессику. Прогуливаясь, заключенные разговаривали с подругами. Это было похоже на среднюю школу, если не считать мелькавших то тут, то там угрюмых лиц или матерей с заплаканными глазами.

Увиденное несколько обнадежило Джессику. Она могла встречаться с Яном во дворе, могла снова прикоснуться к нему, смеяться, держать его за руки. Сумасшествие опуститься до такого после семи лет брака, но это лучше, чем свидания через стекло в окружной тюрьме.

Как оказалось, им таких свиданий ждать не приходилось.

От посещений во дворике Яна отделяли месяцы, если он вообще останется в этом исправительном учреждении. Всегда была вероятность попасть в Фолсом или Сан-Квентин. Все возможно. В настоящее время продолжались свидания через стекло, с разговорами по телефону. Джессика испытывала невыносимое желание разбить окно трубкой, когда пыталась улыбнуться, глядя на мужа. Она умирала от желания дотронуться до его лица, оказаться в его объятиях, почувствовать его запах. А вместо этого в ее руках находился лишь синий пластмассовый телефон. Рядом с ней стоял розовый, дальше — желтый. Кто-то, несомненно обладавший чувством юмора, расставил окрашенные в пастельные тона аппараты вдоль всего ряда. Как в детской, со стеклянной перегородкой.

Можно было разговаривать с дорогими детками по телефону.

Однако Джессике был нужен муж, а не приятель, с которым можно поговорить по телефону.

Ян выглядел лучше — худее, но наконец-то чистый. Он даже побрился, рассчитывая на свидание. Они стали повторять избитые шутки, время от времени Астрид подключалась к разговору. Было так странно сидеть здесь, разговаривая через стекло. В его глазах проглядывало напряжение, а в шутках, которыми они обменивались, звучали грустные нотки.

— Это настоящий гарем. Для насильника. — Он нервно ухмыльнулся своей неудачной шутке.

— Может быть, они подумают, что ты — сутенер.

Их смех звучал, как шуршание парчи. Ему предстояло провести здесь по крайней мере год. Джесси спрашивала себя, сколь долго она сможет выдерживать такое. Но, возможно, судьба сжалится над ними. Она хотела поговорить с Яном об апелляции.

— Ты разговаривал с Мартином по поводу апелляции?

— Да. Ее не будет, — произнес он мрачно, но с уверенностью в голосе.

— Что? — взвизгнула Джессика.

— Ты слышала. Я знаю, что делаю, Джесси. И в следующий раз ничего не изменится. Мартин тоже так думает. Потратив пять или десять тысяч долларов, мы еще больше увязнем в долгах, а когда придет время второго суда, нам нечего будет сказать. Предположения относительно ее мужа, хлипкие доказательства, которые не принимаются судом. У нас есть только старая фотография и масса идей. Никто не даст показания.

Нет ничего, на что можно было опереться, только слабая надежда. Один раз мы так поступили, но у нас не было выбора.

Новый суд пройдет точно так же и только разозлит этих людей. Мартин считает, что мне легче пережить приговор, хорошо себя вести, и, возможно, меня выпустят досрочно. В любом случае я принял решение, и я — прав.

— Кто сказал, что ты — прав, черт возьми, и почему никто не спросил моего мнения?

— Потому что мы говорим о моем заключении, а не о твоем. Я так решил.

— Но оно влияет и на мою жизнь. — Глаза Джессики наполнились слезами.

Она хотела подать апелляцию и не собиралась ждать, пока Яна выпустят досрочно за примерное поведение. Шли разговоры о том, чтобы изменить калифорнийские законы и ввести осуждение на определенный срок, но у кого есть время ждать?

Мартин однажды обмолвился, что в этом случае Ян мог бы отсидеть пару лет. Господи! Как она выживет? Джесси едва могла говорить, сжимая трубку в руках.

— Джесси, доверься мне. Давай оставим все как есть.

— Мы могли бы продать что-нибудь. Дом. Что угодно.

— И могли бы опять проиграть. Что тогда? Лучше стиснуть зубы и пройти через это. Пожалуйста, Джессика, пожалуйста, попытайся. Я не могу ничего для тебя сделать сейчас, кроме того, что я люблю тебя. Тебе не придется долго терпеть.

Вероятно, не больше года.

— А что, если больше?

— Тогда и будем ломать голову.

В ответ слезы закапали из ее глаз. Как они могли решить без нее? Ну почему они не хотели попробовать еще раз? Может быть, им по силам будет выиграть.., может быть.., она посмотрела, как Ян обменивается взглядом с Астрид, качая головой.

— Малышка, тебе нужно собраться.

— Для чего?

— Ради меня.

— Я в порядке. — Он покачал головой и посмотрел на жену. — Мне бы так этого хотелось. — Какое счастье, что рядом с ней Астрид.

Они еще немного поговорили — о других заключенных, О тестах, которые он выполнил, о его надежде на отбывание наказания здесь вместо перевода в другую тюрьму. Вакавилль казался цивилизованным местом, и Ян надеялся, что спустя какое-то время, успокоившись, он сможет здесь работать над книгой. Джесси порадовалась, узнав о том, что муж заинтересован в продолжении литературной деятельности. Интеллектуально, духовно он по-прежнему был жив.