— Посмотри на меня, — говорю я, и его глаза чуть приоткрываются. — Посмотри на меня.

— Я не… — у него заплетается язык, глазные яблоки закатились и вращаются, словно воронка воды закручивается, уходя в слив канализации. — Что ты сделала? Это. Я… Я не чувствую…

Я ещё сильнее, жёстче, со злостью трахаю его. Я так злюсь, потому что грех — не я. Это он. И сейчас я избавляю мир от этого нечестивца. Я совершаю благое деяние. Его ждёт суд, и он виновен. А возмездие за грехи — это смерть.

Я прекращаю трахать Мэтью, сажусь верхом на его живот и смотрю на него. Его лицо меняется, и вот я вижу под собой лицо Захария. Его тёмные волосы, его голубые глаза. Человека, который раз за разом ломал меня. Человека, который сделал меня своим грехом. Из-за него я убила собственного отца. Из-за него мы с сестрой вынуждены были убежать из дома. И это он заставил Господа выбрать меня, чтобы я исполнила Его волю и убивала мужчин, подобных Захарии. Каждый раз, когда я убиваю мужчину, всё, что я вижу, — это лицо Захарии, потому что я ничего больше так не желаю, как убить его, и, убивая мужчин, подобных ему, я убиваю его. Каждый раз я уничтожаю крошечную частичку зла, что живёт внутри меня.

— Ты это заслужил, Захария. Ты сам себе это уготовил.

Я наблюдаю, как Мэтью открывает рот, чтобы сделать вдох. Жизнь — это замечательный, ценный дар, но наблюдать, как зло, словно вихрь, покидает этот мир — ни с чем не сравнимо. Он больше не сопротивляется смерти, он принимает её. Его глаза закрываются, а грудь поднимается в резком вдохе. Положив на неё голову, я слушаю, как медленно бьётся его сердце, борясь за каждый удар. Затем я слезаю с него, ложусь рядом и, улыбаясь, провожу пальцами по рельефным мышцам его живота.

— Мужчины вроде тебя заслуживают куда худшего, но если бы я сама стала получать от этого удовольствие, то это уже было бы грехом, не так ли?

Я лежу так ещё около минуты, пока неровное буханье его сердца не затихает, и его грудь не перестаёт подниматься. Встав с кровати, я опускаю юбку и расправляю волосы. Остекленевшие глаза Мэтью устремлены в потолок, губы слегка приоткрыты. Я беру несколько таблеток и раскидываю их по кровати. Когда прибудет полиция, то они решат, что ему попалась поддельная партия наркоты. Ну, в каком-то смысле, так оно и было…

Взяв в ванной полотенце, избавляюсь от презерватива и вытираюсь, после чего засовываю влажную тряпку в сумку. Уже собравшись уходить, я замечаю Библию, стоящую в центре книжного шкафа. Взяв её с полки и сжав в руках, я ухожу прочь.

Эзра

Звук удара ремня о голую кожу гулким эхом прокатывается по комнате. Она кричит, выгибая спину. Её обнажённое тело прижимается к массивному деревянному кресту, и каждый раз, когда она вздрагивает от боли, в её запястья вонзаются кожаные фиксаторы.

— Терпи, Мария! — кричу на неё я, на этот раз ударяя её по задней части бедра. Она кричит и отчаянно извивается, поддаваясь естественной реакции своего тела.

То, что я делаю, — это психологическая манипуляция, если не больше. Мне нужно задавить в ней инстинкт выживания. Мне нужно заставить её захотеть меня, вызвать у нее желание ублажать меня, желание принять боль. Но мне всё равно хочется ощутить её страх — её крики, ее слёзы. Я не добиваюсь от неё подчинения. Почему? Потому что подчинение не приносит мне деньги. Это за её страх клиенты заплатят мне по высшему разряду.

Всё продаётся, а в нашем мире полно больных на голову ублюдков. И так получилось, что я тот, кто эксплуатирует их извращённые фантазии. Всё дело в спросе и предложении.

Я едва могу вспомнить то время, когда не нуждался в этом, когда я не пользовался этим и не хотел этого.

Шеймус, мой отец во всех смыслах этого слова, говорил мне, что у каждого в этом мире есть свое место. У некоторых есть власть, а некоторые служат тем, у кого есть власть. Чтобы из меня получилось то, что он хотел, Шеймус сделал меня одним из своих полномочных заместителей, и я заболел этим. Избивая Марию, я вспоминаю тот первый раз, когда впервые поднял ремень на шлюху.

Шеймус вкладывает ремень в мою руку, и я смотрю на полоску кожи, в то время как он указывает на деревянную дверь.

— Сейчас ты войдёшь в эту комнату. Там находится связанная девчонка.

Я с усилием сглатываю.

— Ты возьмёшь этот ремень и ударишь её им, — он улыбается, затягиваясь сигарой.

Я снова смотрю на ремень, от блестящей чёрной кожи отражается свет.

— Зачем? — спрашиваю я.

— Тебе многому нужно научиться, сынок, — он смеётся, и из его рта вылетает облачко густого дыма. — Мужчины любят власть. У некоторых она есть, а некоторые служат тем, у кого она есть. Она… — он вновь указывает на дверь, — здесь для того, чтобы служить, а эта услуга подразумевает под собой исполнение желаний маленьких больных ублюдков. Усёк?

— Но зачем я должен бить её?

— Потому что её нужно вышколить, — его губы кривятся в усмешке, и он проводит рукой по своей короткой седой бороде. Он наклоняется, и наши лица находятся на одном уровне. — Её нужно сломить. Она должна достигнуть своего болевого порога и перейти через него. Они никогда не знают, сколько боли могут вытерпеть, пока их не подтолкнешь. — Он хватает меня за подбородок, заставляя смотреть прямо в его жестокие глаза. — Она будет плакать, но ты будешь продолжать бить её. Ты слишком мягок, Эзра. Это тест. Не провали его. Сломи. Её.

Мне хочется угодить ему. И у меня нет желания провалить этот тест, поэтому я киваю, отворачиваюсь от него и толкаю дверь. Там, в центре комнаты, расположена кровать с четырьмя столбиками. У изножья стоит девушка, развернутая спиной ко мне. Ее руки вытянуты в разные стороны между столбиками и привязаны к ним за запястья. Волнистые рыжие волосы каскадом спадают на её плечи. Идеальная светлая кожа совершенно чиста. Я делаю шаг в её сторону, и она склоняет голову, потому что так ей велели. Мои глаза пробегают по её спине, по округлому заду, и я ничего не могу поделать с эрекцией, натягивающей мои джинсы. Плечи девушки быстро поднимаются и опускаются из-за участившегося дыхания. Она напугана. Уже очень давно я усвоил, что сочувствие — это слабость, и, наблюдая, как страх пожирает эту девушку, я понимаю, что должен что-то чувствовать к ней. Но нет. Я ничего не чувствую.

Я ничего не чувствую, потому что она проститутка, и это её работа. Я изобью её, и ей заплатят за это. Пустота внутри сменяется отвращением. Я встаю позади неё и пропускаю ремень между пальцами.

Я замахиваюсь. Ремень пронзает воздух с доставляющим удовольствие свистом, а затем опускается со щелчком на идеальную кожу девушки. Её спина искривляется, колени подгибаются, и она кричит. На её теле появляется великолепная розовая линия. Я замахиваюсь снова и снова, и снова. Я продолжаю бить её, охваченный злостью, потому что она проститутка, дешёвая грязная шлюха, и она заслуживает этого. Она хочет этого. И она будет терпеть, потому что в моих руках ремень, в моих руках власть, а она здесь для того, чтобы служить, чтобы ублажать, для того чтобы ею пользовались. Чем больше я бью её, тем сильнее искажается реальность вокруг меня. Эта девушка уже больше не незнакомка, которую я ни разу в глаза не видел; теперь она моя мать — грязная, никчёмная шлюха.

Я уже потерял счёт количеству ударов. Розовая кожа стала красной. По её спине струится кровь, стекает по заднице и капает с бёдер. И вид крови лишь еще сильнее заводит меня. Я бью её до тех пор, пока у меня не устаёт рука, а затем падаю на колени.

Дверь распахивается, и входит Шеймус. Он смотрит на открывшуюся перед ним сцену, его глаза осматривают покалеченное тело девушки. Она потеряла сознание и теперь безжизненно висит между столбиками кровати. Я тяжело дышу и трясусь, на лбу выступил пот.

Шеймус смотрит на меня с безучастным выражением лица.

— Урок номер один: никогда не порть свой товар, потому что без товара у тебя не будет ни клиентов, ни денег, — он кивает в сторону девушки. — Элитные клиенты любят бить девушек, но они не захотят увидеть на них шрамы — свидетельство того, что кто-то уже проделывал это с ними. Имеющие власть мужчины жаждут получить нечто такое, чего никогда не будет у других. Они заплатят за то, что выглядит невинным и нетронутым.