— Тогда ты должен быть рад тому, какой приговор ему вынесли.

— Нет, — сказал я. — Дед получил по заслугам, и мне его совсем не жаль, но радоваться тут нечему. Дед совершил много ошибок, но я бы хотел, чтобы он их осознал, а не умер, веря в то, что всё делал правильно.

— Думаешь, он на это способен, осознать?

— Не знаю. Меня больше волнует, как это всё теперь отразится на моей семье. Я очень люблю брата и сестру и не хочу, чтобы у них были проблемы.

— На семье не отразится. Это я тебе обещаю, — сказал кесарь.

— Вы здесь ни при чём. У нашего рода достаточно врагов. Без деда отцу будет тяжело с ними справляться. Но тут никто не виноват, кроме деда.

— Как-то ты слишком по-взрослому рассуждаешь для шестнадцатилетнего парня, — заметил кесарь.

— С тех пор как меня выгнали из дома, я много думал на эту тему.

— И это тебя ранит, — сказал кесарь. — Я вижу.

— Вы же говорили, что не можете пробить мою защиту? — удивился я.

— Да при чём здесь защита? Ты сразу поник и взгляд у тебя потух, как только мы о твоей семье заговорили.

Я невольно тяжело вздохнул — сказать мне на это было нечего.

— И ещё, — продолжил кесарь. — Я вдвойне ценю, что несмотря на мой конфликт с твоей семьёй, ты решил мне помочь.

— Прошу простить меня, Александр Петрович, — сказал я. — Но я решил помочь Ивану Ивановичу спасти похищенных ребят. Моя семья к этому делу не имеет никакого отношения. И Ваша война с моим дедом — тоже.

— А ты смелый.

— Прошу прощения, если мои слова показались вам некорректными.

— Всё нормально, — сказал кесарь. — Твоя позиция достойна уважения. Но всё же я хочу тебе ещё раз сказать: я не собираюсь причинять какой-либо вред твоей семье. Я хочу, чтобы ты это знал и лишний раз не переживал на этот счёт. И ещё я хочу, чтобы ты знал, что как только я стану императором, то объявлю большую амнистию, и твой дед вернётся домой.

— Даже несмотря на все его преступления? — удивился я.

— Иногда ради общественного согласия надо закрывать глаза на некоторые вещи, порой даже очень некрасивые, и начинать всё с чистого листа. Разумеется, при условии, что все стороны готовы к диалогу. Не сегодня придумали поговорку, что худой мир лучше доброй войны. И я надеюсь, за три месяца в тюрьме твой дед осознает эту простую истину.

— Благодарю Вас, Александр Петрович! Теперь я смогу не переживать за брата и сестру.

— Тебе вообще сейчас ни за что не надо переживать. У тебя впереди серьёзное испытание. Думай о нём. И удачи тебе!

Князь Романов протянул ладонь для рукопожатия, и я снова растерялся — всё же не каждый день доводилось, как выражался мой дядя Володя, ручкаться с кесарем Российской Федерации и, скорее всего, будущим императором России.

Я пожал Александру Петровичу руку и почувствовал, насколько горяча его ладонь. Казалось, я схватился за раскалённую кочергу. Кесарь некоторое время не отпускал мою руку и смотрел мне прямо в глаза. И время будто остановилось. И как долго оно стояло, я не понял, но потом время снова побежало, Александр Петрович отпустил мою ладонь, усмехнулся и произнёс:

— Однако силён.

Как на это реагировать, я не знал, поэтому промолчал. Кесарь ещё раз пожелал мне удачи в предстоящей спецоперации, я его поблагодарил и вышел в приёмную. А через пять минут мы с Иваном Ивановичем уже садились в машину.

Глава 5

Николай Константинович Седов-Белозерский сидел в кабинете и ждал адвоката своего отца, который должен был приехать с новостями по апелляции старого князя. Клим Георгиевич Дроздов должен был приехать из столицы ещё неделю назад, но дела никак его не отпускали. А Николай Константинович, проходивший свидетелем по делу «Русского эльфийского ордена» предпочитал лишний раз Петербург не покидать. Обсуждать что-либо по телефону было опасно, поэтому уже около десяти дней князь не имел никакой информации об отце, кроме сообщений, что Константин Романович жив и находится в следственном изоляторе в ожидании апелляции.

Когда адвокат постучал в дверь, открыл её и вошёл, Николай Константинович от волнения даже встал.

— Здравствовать желаю, Ваше Сиятельство! — радостно заявил адвокат.

— Добрый день, Клим Георгиевич, — ответил князь. — Ну не томите, рассказывайте, что там?

— Пока всё идёт по плану, Ваше сиятельство, — ответил Дроздов. — Документы все подготовили, на днях будем подавать апелляцию. Но есть ещё хорошая новость! После выборов императора намечается большая амнистия. Это информация из очень надёжного источника. Если уж нам не удастся помешать Романову стать императором, то хотя бы используем его победу на выборах, чтобы вытащить Вашего отца из тюрьмы. Константин Романович планирует сразу же после выборов, кого бы на них выбрали, подать личное прошение императору о помиловании.

— Это действительно хорошая новость, Клим Георгиевич, — сказал князь. — Если честно, я боялся, что папа не пойдёт ни на какие компромиссы и уж Романову прошение о помиловании точно не станет подавать.

— Ваш отец всегда говорил и говорит, что задача номер один — не допустить победы Романова. Но если уж кесарь станет императором, то нужно будет создавать ему достойную оппозицию, а не прозябать в тюрьме. Ради этого ваш отец готов даже подать прошение о помиловании. Спасти жизнь ему и остальным руководителям ордена — значит продолжить борьбу!

— Как же мне приятно слышать Ваши слова, Клим Георгиевич. Я так рад, что папа решил проявить гибкость, и у нас появился шанс спасти ему жизнь.

— Магистр «Русского эльфийского ордена» — символ, — ответил адвокат. — Пока он жив, достойные сыны нашей расы будут равняться на него. Поэтому жизнь Вашего отца нужно сохранить любой ценой.

— Благодарю Вас, Клим Георгиевич за работу и за хорошие новости! Передайте папе, что мы гордимся им и остальными руководителями ордена. Несмотря на запрет деятельности ордена, мы уже начали работу по подготовке мероприятий, дискредитирующих кесаря перед выборами.

— Обязательно передам, Ваше Сиятельство! А помогать Вашему отцу и ордену — это большая честь для меня!

* * *

Иван Иванович высадил меня недалеко от академии. Покинув машину, я первым делом позвонил Миле и пригласил её на ужин. Кафе я решил заменить рестораном — захотелось красиво отметить достижение девятого магического уровня. Там же заодно можно было и рассказать о предстоящем отъезде. Мила с радостью приняла приглашение, и мы договорились встретиться в пять часов у входа в общежитие.

Немного пришлось помучиться с выбором ресторана. С одной стороны, хотелось отметить значимое событие в хорошем месте, а самым достойным из всех ресторанов, которые я посетил в столице, был «Кристалл». Но с другой стороны, заморачиваться дресс-кодом не хотелось. В итоге я выбрал «Медведь» — во время обеда с дядей Володей я отметил, что кухня в этом ресторане отменная, да и само место было известным. А вот Мила, насколько я знал, там ещё не была. Эту ошибку мы должны были исправить.

Когда мы приехали в «Медведь», народу там было немного — мало кто решил начать ужин в будний день в начале шестого. Поэтому нам достался отличный столик у окна с шикарным видом на осенний красно-жёлтый сквер. Мы не торопясь сделали заказ, и я попросил принести шампанского. Когда официант ушёл, Мила спросила:

— А шампанское по какому-то поводу или ты очень рад меня видеть?

— Я рад тебя видеть, но и повод есть, — ответил я.

— Ну тогда рассказывай, не томи!

— Нет, дождёмся шампанского.

Мила с наигранным возмущением начала говорить всё, что она думает о моей вредности и упёртости, а я принялся отшучиваться. Пока мы весело пикировались, официант принёс шампанское. Он открыл бутылку, разлил вино по бокалам и быстро удалился. Мы с Милой подняли бокалы, и она спросила:

— Ну, давай уже. Будешь рассказывать в честь чего это всё?

— Этот ужин в честь того, что мы давно не общались нормально, — ответил я. — А вот шампанское, потому что я получил девятый уровень!