Дэниел нежно смахнул слезинку из уголка ее глаза.

— Это чудесный вопрос, Люс. Я восхищен тем, что ты задала его, и сожалею, что не способен объяснить лучше. Я могу сказать только одно: единственный способ выжить в вечности — это умение ценить каждое мгновение. Вот чем я был занят.

— В вечности, — повторила Люс. — Вот еще одна вещь, которую я не понимаю.

— Это не важно. Я больше не могу так смеяться. Как только ты появляешься, я больше не могу думать ни о чем другом.

— Ты несешь чушь, — отрезала девочка, желая уйти, пока не стало слишком темно.

Но история Дэниела была не просто чепухой. Все время, проведенное в Мече и Кресте, Люс отчасти верила, что безумна. Но ее сумасшествие бледнело в сравнении с его.

— Не существует руководства по тому, как объяснять подобные… вещи девушке, которую любишь, — взмолился он, приглаживая ее волосы. — Я делаю, что могу. Я хочу, чтобы ты мне поверила, Люс. Что мне нужно сделать?

— Рассказать другую историю, — с горечью ответила она. — Придумать более здравый повод.

— Ты сама говорила, что тебе кажется, будто мы знакомы. Я пытался отрицать это, сколько мог.

— Мне казалось, что мы откуда-то знакомы, — сбивчиво подтвердила Люс. — Как будто мы встречались в торговом центре, или в летнем лагере, или где-то еще. Не в прошлой жизни.

Она покачала головой.

— Нет… я не могу.

Люс заткнула уши. Дэниел отвел ее руки.

— И все же сердцем ты понимаешь, что это правда. Он стиснул руками ее колени и заглянул в глаза.

— Ты знала это, когда я последовал за тобой на вершину Корковаду в Рио, потому что тебе захотелось взглянуть на статую вблизи. Ты знала это, когда я нес тебя две тяжкие мили к реке Иордан, потому что ты заболела под Иерусалимом. А я советовал тебе не есть финики! Ты знала это, когда, медсестра, ты заботилась обо мне в итальянском госпитале во Вторую мировую, и до того, когда я прятался в твоем петербургском погребе в Кровавое воскресенье. Когда я взобрался на башню твоего замка в Шотландии времен Реформации и танцевал с тобой на версальском балу в честь коронации. Ты оказалась единственной дамой, одетой в черное. Была еще та коммуна художников в Кинтана-Роо и марш протеста в Кейптауне, когда мы оба провели ночь за решеткой. Открытие театра «Глобус» в Лондоне. Мы получили лучшие места во всем зале. И когда мой корабль потерпел крушение у берегов Таити, ты оказалась там, как и в те разы, когда я был каторжником в Мельбурне, и карманником в Ниме восемнадцатого века, и монахом в Тибете. Ты неожиданно появляешься везде и всегда и рано или поздно ощущаешь все, что я только что тебе рассказал. Но ты не позволяешь себе довериться чувствам.

Дэниел прервался, чтобы перевести дыхание, и невидящим взглядом посмотрел мимо нее. Затем протянул руку и прижал ладонь к ее колену, отчего по телу разлилось привычное уже пламя.

Люс зажмурилась, а когда открыла глаза, у него в руках был чудесный белый пион. Цветок едва ли не светился. Она обернулась посмотреть, где мальчик его сорвал, но вокруг виднелись лишь сорняки и гниющая мякоть упавших фруктов. Их руки встретились на стебле цветка.

— Ты знала это, когда целый месяц ежедневно собирала белые пионы тем летом в Хельстоне. Помнишь?

Дэниел уставился на нее так пристально, словно пытался заглянуть внутрь.

— Нет, — вздохнул он мгновение спустя. — Конечно не помнишь. Как же я тебе завидую.

Но пока он говорил, по коже Люс начало разливаться тепло. Какая-то ее часть больше ни в чем не была уверена.

— Я делаю все это, — сообщил Дэниел, наклоняясь так, что их лбы соприкоснулись, — потому что люблю тебя, Люсинда. Для меня существуешь только ты.

Нижняя губа девочки дрожала. Руки безвольно лежали в его ладонях. Цветочные лепестки падали на землю сквозь их пальцы.

— Почему ты грустишь?

Свалившегося на нее оказалось слишком много, чтобы даже думать об этом. Люс отстранилась от Дэниела и встала, отряхивая с джинсов листья и траву. Голова кружилась. Она уже жила… прежде?

— Люс.

Девочка отмахнулась.

— Думаю, мне нужно пойти куда-нибудь, одной, и прилечь.

Она схватилась за персиковое дерево. Ею овладела внезапная слабость.

— Тебе нехорошо, — заметил он, вскочив и взяв ее за руку.

— Нет.

— Мне так жаль, — вздохнул Дэниел — Не знаю, чего я ожидал, когда рассказывал тебе. Мне следовало бы…

Люс не приходило в голову, что однажды настанет миг, когда ей понадобится отдохнуть от Дэниела, и все же ей хотелось убраться подальше. По тому, как мальчик смотрел на нее, можно было с уверенностью сказать: он хочет услышать, что она найдет его позже и они еще обо всем поговорят. Вот только она начала сомневаться, что это хорошая идея. Чем дольше он говорил, тем сильнее девочка ощущала, как что-то пробуждается в ней, но сомневалась, что готова к этому. Она больше не считала себя безумной — и не была уверена, что безумен Дэниел. Любому другому его объяснения показались бы болезненным бредом. Но Люс… она еще ни в чем не убедилась, но что, если слова Дэниела являются теми ответами, которые придадут смысл всей ее жизни? Она не знала. И чувствовала себя более испуганной, чем когда-либо прежде.

Девочка высвободила руку и направилась в сторону общежития. Но, пройдя несколько шагов, остановилась и медленно обернулась.

Дэниел не сдвинулся с места.

— В чем дело? — спросил он, поднимая голову. Она осталась стоять на некотором удалении от него.

— Я обещала, что выслушаю и хорошую новость. На лице Дэниела промелькнула улыбка, пусть и довольно болезненная.

— Хорошая новость состоит в том… — он помешкал, тщательно подбирая слова, — что я поцеловал тебя, а ты все еще здесь.

Люс рухнула на кровать, устроив изрядную встряску усталым пружинам. Удрав с кладбища — и от Дэниела, она едва ли не бегом возвратилась к себе. Девочка не потрудилась даже включить свет, так что споткнулась о стул и сильно ушибла палец на ноге. Она свернулась в клубочек и сжала ноющую ногу. По крайней мере, с болью она могла справиться, боль принадлежала этому миру. Люс так счастлива была наконец-то остаться одна.

В дверь постучали.

Передышка ей не светила.

Люс не стала отвечать на стук. Она никого не хотела видеть — кто бы ни пришел, ему придется понять намек. Стук повторился. Тяжелое дыхание и хлюпающий, аллергический звук прочищаемого горла.

Пенн.

Девочка не могла сейчас увидеться с Пенн. Либо она покажется сумасшедшей, если попробует объяснить все, что произошло с ней за последние сутки, либо действительно сойдет с ума, пытаясь держаться естественно и ни о чем не рассказывать.

Наконец Люс услышала, как шаги подруги удаляются по коридору. Она испустила вздох облегчения, перешедший в долгое одинокое хныканье.

Ей хотелось обвинить Дэниела в том, что он пробудил в ней эту бурю чувств, и на миг она попробовала вообразить свою жизнь без него. Это оказалось невозможным. Все равно что пытаться вспомнить первое впечатление от дома после того, как прожил в нем долгие годы. Крепко же он ее зацепил. Придется разбираться со всеми странностями, о которых он рассказал сегодня.

Краешком сознания Люс все возвращалась и возвращалась к тому, что мальчик говорил о временах, когда они бывали вместе. Может, ей и не удавалось по-настоящему вспомнить события, о которых он упоминал, но, как ни странно, его слова не стали для нее потрясением. Все это казалось отчасти знакомым.

Например, девочка всегда необъяснимо ненавидела финики. От одного их вида ее начинало мутить. В конце концов она принялась утверждать, что у нее аллергия, так что мама перестала украдкой подкладывать их в выпечку. А еще Люс всю жизнь упрашивала родителей взять ее в Бразилию, хотя никогда не могла объяснить, почему ей хочется именно туда. И белые пионы. Дэниел подарил ей букет после пожара в библиотеке. В них ей всегда мерещилось что-то необыкновенное и в то же время знакомое.