Тори кивнула, глотая слезы.

– Да, частично.

– А мог ли твой муж поступить иначе? Если я правильно поняла, тот молодой человек вызвал Джекоба на уличную дуэль. Как ты в сердце своем считаешь, мог ли твой муж не принять вызова и остаться живым? Сидел бы он сейчас в моем кабинете, ожидая свою жену, если бы так поступил, или сегодня ты стояла бы у его могилы и твои слезы лились бы по нему? Скажи, Виктория, как ты думаешь?

Робко, опустив от стыда голову, Тори признала:

– Нет, наверное, если бы так все обернулось, Джекоба сегодня не было бы в живых.

– И что, ты предпочла бы, чтобы именно твой муж лежал мертвым на улице, а не тот молодой человек, к которому ты испытываешь такую глубокую жалость?

– Нет! Только не это! Я лишь хотела, чтобы он не убивал этого человека, такая молодая жизнь пропала зря! Может быть, все не было бы так ужасно, если бы Джекоб только ранил его, но он стрелял, чтобы убить. Его пуля была направлена прямо ему в сердце.

– Этому человеку было достаточно лет, чтобы знать, что он делает, Виктория. Несомненно, он знал, в какую смертельную игру вступает, когда бросил вызов твоему мужу. Он не был невинным новичком с пистолетом. Возможно, для тебя и для Джекоба было бы лучше, если бы он его только ранил, но как знать наверняка? Останься жив этот человек, возможно, он в другой раз попытался бы стрелять в Джекоба, и в тот день оказался бы убитым Джекоб. Кто может это сказать? Только Бог знает, что могло бы тогда произойти.

– Вы говорите, что этот Бог так располагал? Чтобы Джекоб вчера убил этого человека? – изумленно спросила Тори.

Старая монахиня пожала плечами.

– Я только говорю, Виктория, что ты должна прекратить свои стенания и перестать себя жалеть.

При этих словах Тори широко открыла глаза и хотела было тут же возразить матери-настоятельнице, но та отмахнулась, не дав ей рта раскрыть, и продолжала:

– Да, Виктория. Признайся хотя бы себе самой, если хочешь скрывать правду от других. Все это горе, весь этот гнев, направленные на твоего мужа, наказанье ему за то, в чем у него не было выбора. Ты произносишь возвышенные речи по поводу смерти молодого стрелка, который тебе никто, но хотела бы ты, чтобы они поменялись местами? Ты жалеешь не столько их, сколько себя.

А между тем твой муж, которому ты поклялась в любви, сидит внизу, ожидая тебя. Ему тоже больно, Тори, возможно, больше, чем тебе. Это ведь он забрал жизнь, он будет вечно нести этот груз в своей душе, и, думаю, ему уже и сейчас нелегко от бремени. Ему нужна поддержка, Виктория, и он может получить ее только от женщины, которую он любит и которой верит больше всех на свете. Твой долг жены – дать ему эту поддержку.

– Мой долг? – тупо повторила Тори.

– Да. Вступая в брак, ты обещала любить, уважать и подчиняться своему избраннику, но превыше всего этого святой Павел наказал женам соблюдать свои обязанности. Он сказал: «Да не отойдет жена от мужа», а ты сегодня сделала это. Он еще говорит: «Жены, покоритесь своим мужьям, как Господу нашему. Потому что муж – глава жены, как Христос – глава церкви. И как церковь подчиняется Христу, так жены должны подчиняться своим мужьям во всякой вещи».

К этим словам нельзя относиться легко, Виктория. Я прошу тебя тщательно их обдумать и заглянуть в свое сердце, поискать в нем ответа. Но прежде всего тебе следует, по моему разумению, спросить у себя самой, воистину ли ты любишь этого человека, и если любишь, то найди в сердце своем силу простить ему все, что, по-твоему, он сделал тебе плохого. И в свою очередь попросить у него прощения, потому что, я уверена, твое бегство и отсутствие веры в него причинили ему глубокую боль.

Вскоре после этого перед встревоженным мужем предстала смиренная и раскаявшаяся жена.

– Я очень сожалею, Джекоб, – сокрушенно прошептала она, и глаза ее молили о прощении. – В сердце своем я знала, что у тебя не было выбора, но увиденное оказалось слишком тяжелым ударом. Вряд ли я когда-нибудь забуду зрелище этого человека, лежащего в пыли с твоей пулей в сердце.

От ее слов он передернулся, и она поняла, что ранила его еще глубже.

– Такое не забывается, Тори, – мрачно ответил он. – Сколько бы раз это ни случалось, скольких бы людей я ни убивал, каждый раз это остается со мной и сидит во мне, как заноза, преследует, как призрак, вкрадываются мои мысли, неотвязно стоит у меня перед глазами. От этого не уйти. Неужели ты решила, что я получаю удовольствие от убийства, Тори? Это не так!

– О Джекоб, дорогой, я знаю! – Слезы ручьем полились из ее глаз. Она бросилась к нему в объятия и сама обняла его со всей любовью, переполнившей ее сердце. – Я знаю настоящего тебя и люблю тебя больше воздуха, которым дышу. Я постараюсь, сколько смогу, прогнать твою боль и воспоминания, Джекоб, излечить, если удастся, твои душевные раны своими слезами. Я люблю тебя и обещаю, что изо всех сил постараюсь больше тебя не разочаровывать.

Он почувствовал, как сердце его переполняется радостью и благодарностью. Крепко прижав ее к сердцу, он замер на миг, пребывая вне времени и пространства, затем ласково отстранил ее от себя, нежно стер большими пальцами слезы с ее глаз, и сказал:

– Поедем домой, мой маленький ангел.

Всю следующую неделю Джейк следил, чтобы Тори отдыхала. Конечно, в качестве поощрения приходилось махать у нее перед носом очень вкусной приманкой: если она будет совершенно здорова и если ничего ужасного не случится на ранчо, он повезет ее в свадебное путешествие, устроит – хоть и с запозданием – медовый месяц в Новом Орлеане.

Тори была в безумном восторге! За всю свою жизнь она никуда дальше Альбукерка не ездила и мечтала об этой поездке, как рудокоп о солнечном свете. Целые часы проводила она в их маленькой библиотеке, выискивая все, что могла, о Новом Орлеане. Город казался таким завораживающим: чуть сумасшедшим, слегка порочным и невероятно интересным. Дни перед поездкой были полны нетерпеливого пылкого ожидания, и она изо всех сил надеялась, что не случится ничего, способного помешать их отъезду.

Когда в понедельник днем на ранчо приехал шериф, сердце Тори ушло в пятки. Она не сомневалась, что он приехал арестовать Джекоба за то, что он застрелил Рино. Ее била нервная дрожь, пока он не уехал без Джекоба. Оказалось, что он приезжал просить Джейка покинуть Санта-Фе, и в какой-то момент Тори испугалась, что Джекоб решит отложить их отъезд просто назло шерифу.

– Нет, дорогая, – успокоил он ее. – Я просто сказал ему, что буду приезжать и уезжать, когда мне угодно, и он ничего не сможет поделать. У нашего шерифа столько же шансов на это, сколько было тогда на поимку убийц Кэролайн. Он слишком старый, и слишком напуган, и слишком любит виски, чтобы быть хорошим представителем закона.

Может, когда-то в молодости он им и был, но не теперь. Придет время выборов, и я не удивлюсь, если он проиграет их кому-то, кто наконец сможет принести Санта-Фе какую-то пользу. Если найдется кто-нибудь, кто захочет занять эту должность.

– А ты то сам об этом не думал? – спросила Тори, глядя на него большими взволнованными глазами.

– Милая, – ответил он, явно развлекаясь, – у меня и так полно хлопот. Я едва справляюсь одновременно с тобой и с этим ранчо.

Тори почувствовала облегчение. До сих пор в жизни их хватало опасностей. Безусловно, не стоило добавлять лишних, а это непременно произойдет, если Джекоб захочет носить звезду шерифа и станет мишенью для каждого забредшего в город бандита.

Наконец настал день отъезда, и, как ни была Тори взволнована, она почувствовала, что Джекоб готов передумать. Нелегко ему было принять решение: что ни говори, время для поездки явно не лучшее. Положив руку ему на плечо, она поглядела на него с сочувствием и пониманием.

– Джекоб, ты принял все меры предосторожности. Я уверена, что Блейк отлично обо всем позаботится до нашего возвращения. Мегэн и Хосефа присмотрят за мамой и проследят, чтобы она не перетруждалась. Для нас вышло как нельзя лучше: без Монтгомери мы и думать не могли бы о том, чтобы сейчас куда-то поехать.