Двадцать шестого августа мы приступили к их выполнению.

На юг от Брянска полоса лесов и болот шла двадцать километров с севера на юг, по южной окраине которых немцы оборудовали сеть опорных пунктов, прикрытых рекой Ревна. Еще двадцать четвертого, по пробитому на юго-восток коридору вслед за ушедшей восточнее третьей танковой пошли танковые и мотопехотные батальоны, которые, выйдя из этого же лесного массива, стали заворачивать на юго-запад и брать с тыла опорник за опорником, или хотя бы блокировать немецкие укрепления. К вечеру двадцать пятого они дошли до железной дороги, идущей от Брянска ровно на юг, и параллельной ей обычной дороге, за ночь расчистили заграждения и минирование, и утром следующего дня по этому удобному пути ломанулись танковые и мотопехотные батальоны. Как я уже говорил, железные дороги стараются проложить по возвышенностям между рек, поэтому данные направления удобны не только для поездов, но и для перемещения крупных транспортных колонн. И таких колонн у нас было много. По бокам от железки еще сворачивали немецкую оборону, а на юг уже шли наши ударные части.

Впереди шли роты на немецкой технике и с немецким вооружением — мы снова начали широко применять старую тактику работы "под немцев". Эти "немцы" входили в населенный пункт, завязывали бой и блокировали гарнизон, минут через десять подходили части уже в нашей форме и добивали оставшихся, а наши "немцы" тем временем выбирались из боя и шли дальше. Двадцать километров после Ревны шли открытые пространства, затем — Навля — река и стоящий на ней город, потом еще двадцатикилометровая полоса леса, снова двадцать километров открытого пространства — и река Неруса. Между Навлей и Нерусой и были наши первые "клиенты".

Немцы не ожидали столь мощного наступления к югу от Брянска — "ведь там леса и болота", поэтому после жиденькой цепи опорных пунктов вдруг обнаружилось полупустое пространство — пехотный полк, батарея САУ, дивизион орудий ПТО, пара гаубичных батарей — и все. В принципе, против немцев этого бы хватило, но не против нас — тут стояли немецкие части, переброшенные из Франции и поэтому совершенно непуганые, хотя в их штабе мы и обнаружили приказ об оборудовании мощной сплошной полосы обороны. Но "французы" на это откровенно забили, к тому же неделю назад у них забрали часть пехоты, танковую роту, батарею гаубиц 105мм и бросили их почепскую горловину — то-то мы удивлялись разношерстному составу пленных.

Поэтому сейчас, сковав эти малоподвижные резервы, основные силы ломанулись на юг, сходу взяли Навлю, и, свернув на юго-восток, вломились внутрь аэродромных позиций. Их взводные опорные пункты предназначались для отражения атак максимум на легкобронированной технике, но никак не против "нормальных" танков и САУ. Поэтому, прорвав эти хлипкие заслоны, наши танковые и мотопехотные батальоны пошли гулять по беззащитным аэродромам — против нас немцы даже не держали знаменитых 88мм зениток — так, четыре батареи на площадь размером пять на семь километров — в качестве наземной ПТО несерьезно. Танки, САУ и БМП носились по аэродромам как угорелые, расстреливая любое шевеление и тем более стрельбу, пехота на вездеходах и БМП рвалась через перелески и речушки вперед, блокировала межаэродромные дороги, сковывая любое перемещение внутри позиции — уже через полчаса наши передовые части достигли ее противоположного конца и пошли гулять по казармам и позициям пушечным, пулеметным, автоматным огнем, выстрелами гранатометов и залпами ручных гранат. Первые пятнадцать минут немцы еще пытались сбить какие-то отряды и организовать сопротивление.

Но внутрь вливались все новые и новые роты и батальоны — наши колонны развили небывалую скорость под сорок километров в час, без сожаления бросая на дорогах вышедшую из строя технику — лишь бы скорее набить все пространство аэродромного узла и прекратить там всякое сопротивление. Хорошо еще мы вовремя тормознули их азарт в уничтожении немецких самолетов, а то бы и их разнесли. Удивительно, что еще склады остались целыми, но тут, скорее всего, наши сорви-головы просто понимали, что в этой неразберихе кого-то да заденет — не их, так их соратников, неудачно вынырнувших из-за угла ангара или постройки. За час в узел вошло пять батальонов — два танковых и три мотопехотных — их колонны в пятьдесят-семьдесят гусеничных машин сжимались до полукилометра, уменьшая расстояние между машинами чуть ли не до десятка метров. Хорошо хоть гнали по дорогам в шахматном порядке, так что видимое расстояние для каждого мехвода было минимум двадцать метров. Без аварий, конечно, не обходилось — и ухабы порой не замечали, вильнув на резко ушедшей из-под гусениц дороге, и зевали притормаживание передних машин или боковой маневр танка на соседней полосе, так что на три-пять-семь минут то тут, то там образовывались заторы и задержки — расцепить вездеход с танком, или просто сдвинуть их на обочину — и гнать, гнать, гнать, успеть до того, как немцы сорганизуются, как к ним подойдет подмога. Успели. Уже через полчаса после первых выстрелов территория аэродромного узла была перекрыта стволами пушек, так что ни о какой перегруппировке внутриаэродромных сил речи уже не шло. А еще через пятнадцать минут пошло дожимание тех, кто успел сбиться в группы и организовать какое-то сопротивление.

На аэродромном узле еще шли бои, о результатах мы пока даже не спрашивали — ясно, что все захватили и как минимум уничтожим, а у нас уже начинала болеть голова. Дело в том, что прорыв и захват аэродромов совершили части, которыми предполагалось только пробить дорогу к этому аэродромному узлу. На непосредственный захват и отражение контратак мы затачивали первую танковую дивизию, которая еще только вытягивалась из-под Брянска, на юго-восток, чтобы затем повернуть на юг. Но все произошло слишком быстро — захват произошел силами, недостаточными для отражения мощных контратак, а достаточные силы быстро не подойдут — часа через три минимум. И то, только если им расчистят дорогу вышедшие раньше — мы рассчитывали колонные пути исходя из совсем других скоростей операции, поэтому сейчас дороги были забиты техникой мотопехотных и пехотных батальонов, которые должны были обкладывать недобитых при прорыве немцев и занимать оборону на флангах. А еще передовые батальоны уже подистратили топливо и боекомплект, и их бы надо бы "подкормить", то есть даже если сдвигать с дороги пехоту, то вперед надо пускать не танковую дивизию, а колонны снабжения — иначе передовые части окажутся беззащитными. Но местность там была довольно открытая, и против мощной контратаки они тоже окажутся беззащитными — нужна бы танковая дивизия. Одного пути было явно маловато и, похоже, наступал очередной звездный час транспортной авиации.

Но первыми мы пропихнули на захваченный аэроузел штурмовую авиацию. В окрестностях аэродромов еще шла перестрелка, а штурмовики уже садились на аэродромы, заправлялись трофейным топливом и взлетали на задания. С захватом аэроузла наши аэродромы сдвинулись на юг на сто-сто пятьдесят километров, в самое сердце немецкого тыла — это как насыпать за шкирку пригоршню горячих угольков — не смертельно, но оч-ч-ч-ень неприятно. Сотня штурмовиков — почти что штурмовая авиадивизия — за час расстреляла по округе радиусом в сто километров боекомплект, что перевезла вместе с собой, но зато мы получили передышку от контратак — любое движение замерло. А к моменту их возвращения на аэродромы там уже ждали новые боекомплекты, подвезенные десятым транспортным авиаполком. Тридцать трехтонных транспортников привезли не только еще по одному б/к, но и авиаторов с авиатехниками, и они уже принимали на баланс захваченные немецкие самолеты. Всего нам на семи захваченных аэродромах достались восемьдесят девять бомбардировщиков, сто шестнадцать истребителей, восемнадцать пикировщиков, двадцать три транспортных самолета, шестнадцать связных. И это только те, что были готовы к эксплуатации, еще более семидесяти тушек разной степени сохранности ждали "приговора" техкомиссии — еще полетает или же на запчасти и в переплавку.