— Где?.. Где ты взял?

— Федька нашел! Федька Полукрюков, глинокоп. Он с ребятами сегодня копал песок на реке… Ему на лопату сразу два яблока попались. Другое яблоко даже еще лучше — синее, аметистовое, для задаваки Женьки. А это тебе… и мне, Пань, да? Генка Фелистеев ему за это яблоко сразу давал на выбор три камня из своей коллекции, и я тоже три камня из нашей. А Федька дает мне яблоко и говорит: «Скажи Пестову, чтобы на меня не сердился». Ну, это дудки, правда, Пань? А яблоко теперь наше задаром… Ой, как здорово!

Вслед за Вадиком прибежали другие ребята. Каждому хотелось подержать яблоко, посмотреть его на свет, прокатить по столу.

Егорша отвел Паню в дальний угол кабинета.

— Есть дело, — сказал он, придерживая Паню за локоть и улыбаясь, как человек, который придумал что-то приятное для всех. — Мы с Полукрюковым песок копали и поговорили… Федя будет в нашем звене.

— Так что? — сделал безразличное лицо Паня.

— Как это «что»? — удивился Егорша. — Я же тебе говорю: он будет в нашем звене. Только ему не нравится, что наше звено недружное. Вы с Вадиком против Фелистеева…

— А Фелистеев с Полукрюковым против меня и Вадика! — подхватил Паня. — Он тебе это сказал?

— Так ты же сам виноват, Панёк! Ты же виноват, признайся! — стал уговаривать его Егорша. — Я знаю, как ты вчера в карьере опять своим батькой занесся, Федю обидел. А Федька — парень дружный, он согласен с тобой помириться и Гену с тобой помирить. Идет?

— Идет, да не доходит! И мириться с ним никогда не буду, мой сказ — всему делу отказ, — зарекся Паня, и его щекам стало жарко. — Ишь, какой хороший! Кличку такую прилепил, что меня вся школа просмеивает, а теперь лезет мириться, хрустальное яблоко дарит… Передай ему, если взялся между нами бегать, что мне подарков от него не нужно. Пускай берет за яблоко три любых камня из моей коллекции, а не хочет — не надо! Пусть яблоко своему Генке отдаст, плакать не буду.

— Не прыгай!.. Самозванца он тебе влепил по-снайперски! — в свою очередь, вскипел Егорша. — Будешь знать, как людей обижать. — Ты бы спасибо сказал, что после этого Федя согласен на мировую. Идем мириться! — И Егорша схватил Паню за локоть.

— Ты свою справедливость не показывай! — оттолкнул его Паня. — А если хочешь знать, так я самозванца на свой счет совсем не принимаю. Увидите еще, какой я самозванец! Откроете рты и закрыть забудете… И разговаривать больше нечего!

Заперев кабинет, Паня ушел, оставив яблоко в нижнем ящике шкафа, предназначенного для самоцветов, — яблоко такое желанное и вдруг ставшее постылым, безнадежно чужим. Он даже не обернулся, когда Егорша в последний раз попытался его удержать: «Пань, идем к Полукрюкову!» Нет, не бывать этому, не протянет он руку Федьке, а тем более Генке.

«Не на такого напали, меня и за тысячу яблок не купишь… Со всеми дружил и дружить буду, а с ними не желаю. И докажу, докажу им, какой такой я самозванец!» — мысленно твердил Паня.

На Центральной плошали Железногорска в последний день каникул хозяевами были школьники.

Железногорский универмаг отгородил большой кусок площади забором из красных, желтых и зеленых очиненных карандашей в рост пионера. Столбами входных ворот служили громадные круглые пеналы, разрисованные пестрыми цветами. Вверху между пеналами блестела вывеска: «Школьный базар».

— Хвалю за аккуратность, — сказал Григорий Васильевич, увидев сына. — Пойдем, времени у нас маловато.

Они очутились в толпе озабоченных покупателей. Особенно волновались малыши, пришедшие сюда со своими родителями, чтобы стать обладателями таких привлекательных предметов, как ученическая сумка, голубая ручка с пером «86» и чернильница-непроливайка, кого хочешь замарай-ка.

Давно ли Паня был одним из самых шумливых посетителей школьных базаров! А теперь он покровительственно уступает дорогу пискливой мелюзге и не очень удивляется выдумкам универмага. Вот киоск в форме раскрытого букваря, вот киоск-парта. Ничего себе… Медленно вращается ромашка, у которой вместо лепестков ученические перья величиной с лыжу. Тоже неплохо… Пронзительно пищит Петрушка, самоотверженно сражаясь с двойками. Пестовы посмотрели и на Петрушку.

— Обсудим, что нужно купить, — приступил к делу отец. — Как ты думаешь, шестиклассники тоже сумками дерутся?

— Случается, конечно, — улыбнулся Паня.

— Дикость это — хлопать друг друга сумками. Свою ты так обработал, что страшно в руки взять.

— Это еще ничего… У Вадьки один раз от портфеля только ручка осталась, а портфель через забор перелетел.

В собственность Пани перешел портфель из желтой кожи со звонкими замочками, пенал из прозрачной пластмассы и тетради.

— Шум, пискотня, даже голова закружилась, — сказал Григорий Васильевич, когда замочки портфеля щелкнули в последний раз. — Пойдем в сад, отдохнем немного.

По аллее городского сада они дошли до фонтана, шумевшего высокими пенистыми струями, и выбрали скамейку в тени. Продавщица мороженого прокатила мимо них свою тележку; отец взглядом предложил: «Хочешь?», но Паня отрицательно качнул головой.

— Как будто ничего не забыли? — спросил Григорий Васильевич.

— Всё купили, спасибо, батя!

— Учись не ленись, двоек домой не носи.

— И троек даже не будет! — сказал Паня.

— Каждый год мы это слышали, — усмехнулся отец.

— Не будет, — уверенно повторил Паня. — Четверки сначала, может быть, проскочат, а к концу года и от четверок отделаюсь. Если даже тройку принесу, можешь, батя, меня неверным человеком назвать. Сказано слово — не ломается, не гнется и назад не берется! — твердо закончил он.

Григорий Васильевич вгляделся в его лицо:

— Похоже, ты обязательство взял? Ты это подумавши или под горячую руку, по случаю нового портфеля?

— Сам увидишь, батя!.. Ты проходи траншею по-геройски, на новый орден, а я…

— Ишь, ишь, сколько в тебе этой гордости! Лопатой ее не разгребешь…

Из-за поворота дорожки появилась семья Трофимовых в полном составе. Впереди шествовал важный-преважный второклассник Борька в матроске с невероятными золотыми и серебряными сверхадмиральскими нашивками. За Борькой рука об руку следовали его родители — Варя в голубом шелковом платье и Иван Лукич в своем лучшем выходном костюме. Как видно, они тоже собрались на школьный базар.

Григорий Васильевич приподнялся, снял шляпу и приветливо раскланялся.

— Ой, Панечка, милый, хорошо, что тебя увидела! — обрадовалась Варя Трофимова и направилась к Пестовым.

Паня сразу почувствовал неладное. Какое там дело могло быть у Вари к нему? Он вообще недолюбливал Варю и про себя называл ее притворщицей. В присутствии старших Пестовых она говорила с Паней сладким голосом, а в их отсутствие не упускала случая придраться к нему, припомнить ему любую шалость и сравнить Паню со своим ненаглядным Бориской, конечно в пользу последнего. И сейчас по сладенькой улыбочке Вари было видно, что она припасла для Пани хороший «подарочек».

— Панечка, голубчик, — пропела Варя, — какие-то хулигашки на вашем заборе кругом написали, что ты самозванец, так ты не подумай на Бориску, не обижай маленького, а то уж и так ему от тебя житья нет.

— Это не я! — подтвердил Борька. — Это другие мальчишки писали, а мне от тебя житья нет…

— Да и куда ему, глупенькому! По почерку видно, что не он писал. — Варя обратилась к Григорию Васильевичу: — Просто ужас, какие озорные ребята на нашей улице завелись! Такое выдумывают, так обзывают… — В заключение она еще добавила Пане горчицы: — Будет тебе, миленький, работа — забор каждый день мыть.

Ушли Трофимовы…

Теперь Паня сидел не на обычной садовой скамейке, а на куче раскаленных углей и не смел нарушить бесконечное, как ему казалось, молчание.

— Это что же такое, почему тебя так? — спросил отец, тронув его за плечо. — Чего молчишь?

Не подняв глаз, Паня пробормотал:

— Чудаки всякие дразнятся…

— Самозванцем-то, самозванцем почему тебя прозвали, ну?