— Я сообщу если что-то изменится.

— Да, буду благодарен. Всего доброго.

Откладываю телефон, упираюсь затылком в стену и прикрываю глаза. Несмотря на то, что я брался за это дело с таким энтузиазмом, чтоб доказать Долли, что у нас все получится, сейчас я чувствую себя измотанным и дико уставшим. Все это отбирает чертову уйму сил. Так много, что я уже едва держусь на ногах. И осознание того, что все может полететь к чертям, изматывает еще сильнее. Что, если она не согласится? Что, если вышвырнет меня из своего дома и своей жизни, как только вернется? Она имеет на это право.

Месяц назад адвокат Долли снова прислал документы о разводе. Я тогда извел Дилана вопросами, потому что подумал, что причиной возобновления попытки стал какой-нибудь француз, который закружил голову Долорес. Француз был, но закружить ему так и не удалось, моя девочка оказалась крепким орешком. Она просто хотела развода. И я даже не знаю, от какой мысли становилось больнее. Я в который раз порвал документы и отправил назад в офис ее адвоката. Конечно, всегда оставался шанс, что он просто добьется своего через суд, но я буду затягивать этот процесс, насколько смогу. Хотя бы до ее возвращения. Хочу, чтобы она выслушала меня. А если для нее мы и наше будущее — пустой звук, если она не захочет нашей семьи, тогда я хочу услышать это от нее. Увидеть в глазах то, что она сдалась, что больше не любит. В таком случае я за секунду подпишу все документы. Но я знаю, почему она не делает это лично. Потому что все еще хочет быть со мной. просто решила проявить гребаное благородство и освободить меня от тяготящих меня — по ее мнению — отношений. Я не подарю ей этого, точно нет. Если хочет избавиться от меня — пусть делает это лично.

Оставшиеся три недели до приезда Долорес я чувствую себя заключенным в колонии строгого режима. Считаю не только дни, но и часы до ее возвращения. В четырех неделях 40320 минут или 672 часа. Таймер в телефоне рассчитан максимально на 99 часов. Поэтому я разбивал на четыре дня. Каждую полночь каждого четвертого дня я заводил таймер на 96 часов. А потом проверял, смотрел и ждал. Даже сейчас я в шоке от такого поступка. Я никогда не был размазней и мягкотелым. Никогда так не умирал за женщиной. Но как только представлю ее там: бледную, без улыбки, в черной одежде… Это сносит голову напрочь.

Я решил не ехать к Долли. Знаю, что мог бы. Возможно, даже следовало бы. Но я хотел дать ей время зализать свои раны. Мое появление могло как помочь ей излечиться быстрее, так и стать напоминанием того, что она пережила. Психолог, с которой мы общались после трагедии, сказала: «Никогда из сердца женщины не уйдет это воспоминание и эта боль. Но она притупится со временем. Только с Долли работать нужно будет дольше, чем с другими женщинами, потому что она прошла через это трижды». Я выбрал, возможно, пойти по пути наименьшего сопротивления. Но, мне кажется, нам обоим был нужен этот перерыв, чтобы собрать себя воедино, отвлечься от нашей драмы. А мне еще нужно было время, чтобы перегруппироваться и начертить план на будущее. Новый этап по покорению Долорес Нортон.

Короткое сообщение «Мы приземлились» становится толчком для меня. Я подскакиваю со стула, на котором сидел, и отправляюсь к воротам. Долли низкого роста, но даже в толпе мне удается отыскать ее. Как только светлая макушка попадает в поле зрения, я перестаю видеть все вокруг. Мое зрение как будто становится тоннельным, и я вижу только ее, пока окружающая обстановка расплывается и словно выпадает из фокуса. Никогда не забуду тот момент, когда она меня заметила. На лице моей жены сменяются десятки эмоций: от неконтролируемой радости и восхищения — до боли и разочарования. Мне плевать. Впервые в жизни мне плевать на то, что она думает. Потому что мое собственное сердце перестало биться, потом сорвалось в галоп и снова затихло.

Слезы в глазах Долорес становятся последней каплей в моей чаше терпения. Я срываюсь с места и несусь ей навстречу, чтобы подхватить на руки и крепко прижать к себе. Она привычным жестом обвивает мою талию ногами и утыкается носом мне в сгиб шеи. Я целую повсюду, куда только могут достать мои губы. Сжимаю так крепко, что кажется, сейчас услышу хруст костей. Она маленькая, настолько хрупкая и изящная, невесомая, словно пушинка. И я хочу обернуть ее собою, чтобы укрыть от всего, что может вызвать хоть одну слезинку в этих прекрасных глазах. Она не отпустила нас! Не отпустила! Мы — это все еще мы. И большего я не могу просить, потому что сейчас я счастлив намного сильнее, чем даже тогда, когда узнал, что она беременна. Потому что я почувствовал, что значит потерять ее и обрести снова. Не тогда в студенческие годы, нет. А сейчас, когда она уходила навсегда, но все равно ко мне вернулась.

Долорес

У меня нет ни сил, ни желания злиться на Дилана. Если копнуть поглубже в мою душу, я благодарна ему. За то, что он вмешался и позволил Дрю все решить за нас двоих. Потому что я окончательно запуталась в себе. Все время, пока я была в Европе, мне казалось, что я поступаю правильно. Дрю заслуживает настоящего счастья с полноценной женщиной. Но каждую ночь тайком я открывала на телефоне наши фотографии и смотрела на него. Смотрела и смотрела. Я обводила ласкающим взглядом каждую черту его лица, впитывала улыбку и в ответ улыбалась сквозь слезы. Я хотела, чтобы он через мили чувствовал, что вот в эту секунду я ласкаю его взглядом, схожу с ума от тоски. Меня разрывало от желания, чтобы он нашел способ связаться со мной, потому что сама я для этого была слишком трусливой.

Я столько раз представляла себе, что скажу ему, когда все же решусь позвонить или встретиться. Так часто обдумывала наш диалог, но проваливалась всякий раз, потому что действительно не знала, что говорить. Мне казалось, что эта встреча будет неловкой. Что мы будем чувствовать себя друг с другом, словно чужие. Что прошло слишком много времени для того, чтобы все вернулось в прежнее русло.

Но как только Дрю появляется в аэропорту, все мысли тут же улетучиваются, как и необходимость подбирать слова. Они нам не нужны. Нам достаточно взгляда, жеста, ощущения. Тепла, исходящего от наших тел, и сердец, которые говорят за нас. Он просто молча подхватил меня в свои объятия, а я просто молча окунулась в них, вцепившись в Дрю мертвой хваткой. Мы так и выходим из аэропорта: Дрю идет уверенным размашистым шагом, крепко прижимая к себе ту, которая отталкивала его столько месяцев. Дилан погружает в багажник машины Дрю мой чемодан и прощается с ним, бросая короткое:

— Пока, Доллс.

Я бубню прощание в шею Дрю, которую не могу перестать нюхать и целовать. Она так вкусно пахнет его любимым гелем после бритья и самим Дрю. Не могу оторвать свои губы от него. Я так невероятно сильно соскучилась. И мое либидо, кажется, ожило после стольких месяцев, напомнив о том, что в моем теле и голове все же есть желание к мужчине. Просто все эти месяцы они хотели одного конкретного мужчину, а не вот тот суррогат, который им пытались подсунуть.

— Поехали домой, малышка До, — шепчет он мне в волосы, заставляя мурашки на шее взбунтоваться. — Детка, тебе придется отлепиться от меня, чтобы сесть в машину.

— Не хочу, — капризно стону я.

— Долли, я не смогу вести машину с тобой на руках.

Дол-л-ли. Так мягко. Так нежно. Только он умеет так произносить мое имя. Он как будто ласкает его своим языком, ласково перекатывая по влажной теплой поверхности перед тем, как оно минует чувственные губы и достигает моих ушей. Я медленно отлепляюсь от его тела и тут же приземляюсь на кожаное сиденье машины. Дрю усаживает меня бережно, как будто я поломаюсь, отделившись от его тепла. Как только он оказывается за рулем и выезжает с парковочного места, Дрю берет меня за руку и не отпускает всю дорогу. Он потирает большим пальцем кольца на моем безымянном пальце.

— Ты не сняла кольцо.

— Я снимала, — отвечаю, не сводя взгляда с его мужественного профиля. Моя голова покоится на подголовнике и я сижу вполоборота к Дрю, чтобы иметь возможность насмотреться на него после столь долгой разлуки. — Снова надела, потому что… — Опускаю взгляд на наши руки, а потом возвращаю к его лицу. — Полоска от кольца начала загорать.