— Не говорят, а наверное.

— Но я этого не чувствую. Вы твердо знаете? Я сейчас чувствую себя какой-то машиной, и это гадко…

— Какие глупости!

Жюльетт вдруг встала на колени и поцеловала Мусю.

— Я так рада!

— Я вижу и очень тронута. — Муся с удивлением в нее вглядывалась. — Со всем тем вы на меня дуетесь уже давно. За что?

— Вам так показалось.

— Не думаю. — Муся вдруг догадалась о причине радости Жюльетт и вспыхнула. — Вот, кажется, они идут… Так, пожалуйста, никому ни слова!

К ним подходила Елена Федоровна, Мишель и Витя, все в купальных костюмах и в плащах. Увидев Мусю, Витя подбежал к ней.

— Ты уже вернулась? Ну как? Что он сказал?

— Все отлично.

— Правда?

— Обещал место, хотя и с небольшим жалованьем, — сказала Муся, показывая глазами, что не хочет говорить подробнее при посторонних. Ей просто не хотелось об этом говорить.

— Но когда?

— Как только ты вернешься в Париж.

— Тогда я тотчас и поеду, — с легким вздохом сказал Витя.

— Совсем это не нужно. — Муся перешла на французский язык. — Во всяком случае, и сам дон Педро еще здесь пробудет некоторое время. Он был чрезвычайно любезен. Надо бы сделать ему какую-нибудь politesse[204]…

— Позовите его к обеду, — посоветовала Елена Федоровна. — Я его люблю, хоть он и бестия…

— Потому, что он бестия, — поправил Мишель.

— Нет, обедать с ним это скучно. Разве взять ложу в театр и его позвать… Но в театр я не могу пойти из-за траура.

— Позовите его на этот матч бокса, — сказал Мишель. — Это будет чрезвычайно интересно… — Он назвал фамилии боксеров. — Один негр, другой белый.

— Да, я читала. Это, быть может, мысль, — сказала Муся, подумав. Бокс подходил, пожалуй, к разряду зрелищ, которые можно было посещать и в трауре.

— В благодарность за мысль вы приглашаете и меня.

— Всех… Разве билеты стоят так дорого?

— Как для кого. Для меня очень дорого, а, например, для мистера Блэквуда не очень.

— Вы мне подаете еще одну мысль. Оказывается, мистер Блэквуд в Кабуре, мы позовем и его.

— Это зачем?

— Все-таки мы у него в долгу за тот версальский завтрак.

— То он у вас в долгу, то вы у него. Он так богат, что по отношению к нему не может быть светской задолженности.

— Нет, может быть, и есть, но пониженная: на его обеды с шампанским надо отвечать чаем с лимоном. Если же не отвечать совсем, он потеряет уважение.

— Такова жизнь.

— Какие глубокие мысли мы высказываем! Кроме того с одним дон Педро я умру со скуки.

— Господа, пойдем в воду. Скоро пять часов.

Муся встала и сбросила на песок пеньюар, чувствуя на себе взгляды Мишеля и Вити. «Нет, разумеется, еще ничего не может быть видно…» Жюльетт аккуратно складывала пеньюар, сумочку, шляпу.

— Камень положить, а то еще улетит?

— Улететь не улетит, а как бы не стащили.

— В моей сумке три франка… Идем, господа! — сказала Муся. «Как все-таки эти мальчишки неприятно смотрят голодными глазами… А, впрочем, неправда: это не неприятно…» Она сбросила туфли и побежала вперед по влажному теплому песку. «Очень хорошо сделала, что сказала Жюльетт…»

— Господа, идем назад! Вода мокрая и безумно холодная, — по-русски кричала Елена Федоровна.

«Вот это и есть „блаженство“, — думал Витя, подплывая сзади к Мусе и глядя на нее влюбленными глазами. Стоял тот гул счастливых голосов, который бывает только при морском купанье. Волны ровно набегали и разбивались, гул рос и превращался в визг. Витя стал на дно, на мгновенье повернулся спиной к набегавшей волне, выдержал ее удар и, снова повернувшись, увидел в белой пене Мусю, которая радостно орала: „Спаси меня, Витька, я тону!“

— Ты спасена! Я спас тебе жизнь! Что я за это получаю?

— Вот что! — она вырвалась, плеснула Вите в лицо водой и поплыла. Новая волна вдруг наросла недалеко от них. «А-а!» — слышался со всех сторон счастливый писк. Витя поплыл за Мусей. «Да, вот теперь она та же, что была когда-то. „Кто прежней Тани — бедной Тани — Теперь в княгине б не узнал!..“ — выплыли у него в памяти стихи. — „Как она мило тогда читала это“. — „Муся, не уплывайте так далеко!“ — кричала откуда-то слева Жюльетт, делавшая по всем правилам гимнастические движения в воде. — „Лишь бы только она к нам не подплыла…“ — Елены Федоровны и Мишеля не было видно, — „А? что?“ — кричала Муся. — „Я говорю, не уплывайте так далеко. И вообще пора выходить!..“ — „Да вы с ума сошли, Жюльетт, мы только что вошли!“ — „Не только что, а десять минут тому назад. Дольше купаться вредно…“ Муся подплыла к Вите и стала на дно, фыркая и откашливаясь. Мимо нее, ошалело визжа, проплыла собачка вдогонку за мячом, которым с криками перебрасывались молодые люди. Счастливый отец, раскачиваясь всем телом, нес на плече ребенка; оба видимо так же, как собачка, ошалели от радости жизни.

— Какой ужас!.. Я наглоталась соленой воды!

— Ничего, так тебе и надо… Ах, какое сегодня море!

— Смотри, волна!.. Ах!.. Нет, разбилась!..

— Кажется, никогда не было такого моря!.. Мусенька, расскажи подробнее, что же сказал дон Педро?

— Обещал твердо, что даст тебе работу… Он сам еще не знает, какую. Вероятно, по этой… по административной части (Мусе не хотелось сказать: по конторской части).

— Что такое административная часть?

— Ты думаешь, я знаю? Важно то, что ты будешь получать жалованье. То есть это для тебя важно: ты почему-то так к этому стремишься. Значит, кончены все глупости, ты остаешься в Париже, и больше никаких разговоров!

— Даже никаких разговоров? Рабство давно отменено.

— Это очень досадно. Мне, страшно хотелось бы иметь рабов… Правда, дивное море? В Германии, верно, и море было хуже?

— Гораздо!

— Дай мне руку… Ты рад, что ты здесь?

— Мало сказать: я рад… Я счастлив, что я с тобой, что ты сегодня опять такая же, как была прежде.

— Когда прежде?

— В Петербурге… В Гельсингфорсе…

— Разве я была не такая же? Ты, кажется, ошалел от моря?

— Может быть… Только в море, Мусенька, испытываешь эту беспричинную радость жизни. Вот когда кажется, что живешь каждым вершком тела!..

— Нет, как ты красиво говоришь! Повтори! повтори! «Каждым вершком тела»?

— Какой-то философ назвал это «наличной монетой счастья»…

— Господи! Он и купается с философскими цитатами! Кроме того ты ни одного философа не читал.

— Но я слышал эту цитату от Брауна…

— Ах, это он говорил? В самом деле это хорошо: «наличная монета счастья»… Так то Браун!

— Отчего же мне нельзя цитировать философов?

— Вот отчего! — Муся опять плеснула на него водой.

— Ах, ты так!..

— Гадкий мальчишка, как ты смеешь?! Люди смотрят.

— Мне все равно.

— Жюльетт, уймите его! Он с ума сошел… Где ваш брат, Жюльетт?

— Разве я сторож моего брата?

— Он не может оставить баронессу, — по-русски сказал Витя.

— Прошу тебя не злословить.

— Я ничего дурного не сказал. У тебя испорченное воображение.

— Погоди, вот я сейчас надеру тебе уши!.. Ах, ах, какая волна!

Все потонуло в радостном визге.

Клервилль не любил баккара и находил не совсем приличным, что Муся одна ходит в казино. «Ты совершенно прав, мой друг, — отвечала ему иронически Муся, — я и не сомневаюсь, что ты бросишь лошадей и будешь ежедневно сопровождать в клуб свою дорогую жену (она уже не замечала, что ей в другом тоне почти невозможно говорить с мужем). Со всем тем, мне, слава Богу, не шестнадцать лет, и я имею основания надеяться, что и одну меня никто в казино не обидит…» Друзьям Муся без большой уверенности объясняла, что играет из любопытства. «Все-таки надо испытать и это ощущение, да и очень уж интересно: кого только там не видишь, и нигде характеры так не сказываются, как в игорном доме». Про себя она думала, что у нее наследственная страсть к игре, обострившаяся из-за неудачной личной жизни. «Ведь не для денег же я играю! Хотя, что греха таить, проигрывать всегда неприятно».