Глава 22

ЛОРА — МАТЬ

Ночной покров окутал Нероберг, когда разбойник Лейхтвейс возвращался к своей пещере. Он шел по горным тропинкам с гордо поднятой головой, так как был доволен своим поступком и гордился рукопожатием честного человека. Он сознавал теперь, что не так уж он плох и порочен, как говорили о нем в народе, раз такой человек, как Андреас Зонненкамп удостоил его своего благоволения.

Дойдя до скалистой горы, он перешел через речку, протекавшую у ее подножия, затем поднялся наверх и спустился в пещеру.

Тут он услышал тихие стоны. Это стонала Лора, его жена. Что же значили эти болезненные стоны? Лейхтвейс пришел в сильное волнение.

— Лора, дорогая моя! — крикнул он. — Где ты? Что с тобой? Кто тебя обидел?

Он нашел ее на мшистом ложе, где они обыкновенно спали. Она была бледна, лицо ее было искажено от боли, и все же она слабо улыбнулась, когда увидела своего мужа. Лора протянула ему руку, которую Лейхтвейс страстно поцеловал.

— Хорошо, что ты наконец вернулся, — слабым голосом проговорила она, — разве ты не встретил Рорбека? Я послала его тебе навстречу, чтобы он поторопил тебя.

Странное волнение внезапно охватило Лейхтвейса, он начинал понимать, в чем дело.

Положив голову любимой жены к себе на грудь, он нежно произнес:

— Лора, дорогая моя, ненаглядная! Неужели приближается тот час, которого мы ожидали с таким нетерпением? Неужели ты чувствуешь, что Господь благословил тебя и что ты скоро будешь матерью?

Стыдливо опустила она глаза.

— Да, Гейнц, — прошептала она, — час этот приближается. Но я не могу подобно другим женщинам ожидать с радостью этого события. Я сгораю от стыда при мысли о том, что в такую минуту я буду одна среди мужчин, что мне не окажет помощи женщина. Ты чувствуешь, я вся дрожу? Ты видишь, что на моем лбу выступил пот, — клянусь тебе, это не от страха, что мне, быть может, придется умереть. Я подчиняюсь закону природы, как и всякая другая женщина, но мне страшна мысль, что ко мне будут прикасаться мужские руки в то время, когда наиболее уместна женская помощь.

При этих словах слезы выступили на глазах у Лоры, и она судорожно зарыдала.

Лейхтвейс сильно испугался, когда увидел, в каком состоянии находится его жена. Он знал, что если не удастся успокоить ее, то жизни ее действительно будет угрожать опасность. Но что же было делать? Положение было крайне затруднительное.

Чтобы привести кого-нибудь к Лоре, надо было указать этому лицу местонахождение пещеры и, таким образом, открыть тайну, в которую до этого времени были посвящены он сам, Лора да товарищ его Рорбек. Что же ожидало бы их в будущем, если бы тайна эта была открыта и если бы им пришлось покинуть пещеру? Куда мог бы он скрыться тогда с Лорой? И можно ли было бы тогда жить так спокойно, как теперь, не опасаясь преследователей? Ведь и без того полиция постоянно преследовала по пятам его и Рорбека, так как за их поимку была назначена крупная награда. И все же, глядя на Лору, храбро боровшуюся с приступами болей, Лейхтвейс сознавал, что речь шла о ее жизни, он понимал, что колебаниям здесь нет места и что нужно во что бы то ни стало привести повивальную бабку.

— Я знаю, что тебя смущает, — слабым голосом проговорила Лора, — и умоляю тебя, не подвергай себя опасности из-за меня. Да свершится Божья воля. Предоставь меня самой природе, она поможет мне, а если мне суждено умереть, то я умру в то радостное мгновение, когда в первый раз услышу крик ребенка, твоего ребенка, мой Гейнц. И во имя этого ребенка я умоляю тебя об одном.

Лейхтвейс глухо зарыдал.

— Говори! — воскликнул он. — Клянусь тебе, что исполню все, что ты пожелаешь.

Он наклонился к ней, и она начала гладить его темные кудри.

— Обещай мне, Гейнц, — шепотом произнесла она, — что после моей смерти ты откажешься от разбойничьей жизни и сделаешься честным человеком ради нашего будущего ребенка.

— Ненаглядная моя Лора! — в отчаянии воскликнул Лейхтвейс. — Не говори о смерти. Если умрешь ты, то умру и я. Ты последовала за мной сюда в пещеру и отказалась от всего, так и я последую за тобой в могилу. Меня будет утешать при этом мысль, что даже в могиле мы будем вместе, как всегда.

— Господь не пожелает моей смерти, — снова заговорила Лора, — но каждая женщина, когда приближается этот роковой час, обязана думать о том, что ей, быть может, придется умереть. От всего этого, чем я когда-то обладала, у меня осталась одна только твоя любовь. Поэтому я в нескольких словах могу изложить свое завещание: откажись от разбойничьей жизни, Гейнц. Когда твоей жены Лоры не будет более в живых, сделайся честным человеком и дай нашему ребенку высоконравственное воспитание.

— Последнее так или иначе будет исполнено, — ответил Лейхтвейс, — я уже обещал тебе это и сдержу свое слово. Когда родится наш ребенок, мы расстанемся с ним и я передам его на воспитание хорошим людям. А теперь, Лора, поцелуй меня, обними меня еще раз, я должен уйти. Но, с Божьей помощью, я через час вернусь и приведу с собой женщину, которая окажет необходимую помощь.

Лора на это ничего не ответила, так как новые приступы боли довели ее до потери сознания. Но она ни разу не вскрикнула. Стиснув зубы, она героически переносила боль, так как не хотела пугать и расстраивать мужа.

Когда боль немного утихла, Лора пожала Лейхтвейсу руку и сказала:

— Иди, и да хранит тебя Господь. Но я прошу тебя, не оставляй меня надолго. Если мне придется умереть, то я в свой последний час хотела бы видеть тебя около себя. Дорогой мой Гейнц, возвращайся скорей.

Лейхтвейс взял ружье, надел шляпу и вышел из пещеры. Окольными путями он, как только мог быстро, направился к Висбадену.

Стояла дивная лунная ночь, настолько светлая, что появление Лейхтвейса на улицах города было сопряжено с большим риском для него.

Вскоре он дошел до Висбадена и направился в один из глухих переулков. Тут он остановился перед одноэтажным домиком, дверь которого была наглухо заперта. Оглянувшись еще раз по сторонам, он открыл дверь при помощи отмычки и вошел в дом. Неслышными шагами поднялся он по маленькой лестнице и в верхнем этаже открыл дверь одной из комнат.

В этой комнате спала на постели какая-то женщина, уже немолодая, по-видимому, высокого роста. Лицо ее носило отпечаток былой красоты. Это была самая опытная повивальная бабка во всем Висбадене. В случае надобности Наталию Высоцкую — так звали эту женщину — приглашали в лучшие дома города.

При всем этом Высоцкая, в сущности, не возбуждала к себе доверия. Она жила одна-одинешенька в своем маленьком домике, купленном ею за наличные деньги за несколько лет до того, когда она впервые появилась в Висбадене. Знакомства она ни с кем не поддерживала, говорила очень мало и относилась одинаково недружелюбно ко всем людям. К этой-то таинственной женщине и пришел Лейхтвейс, хорошо знавший, что она отлично понимает свое дело и никогда не теряется в самых трудных случаях своей профессии. Он решил привести к Лоре именно эту женщину.

Неслышными шагами подошел он к постели. Но едва только он наклонился к спящей и прикоснулся рукой к ее плечу, как та встрепенулась и хрипло вскрикнула:

— Не убивай меня!

Глаза ее еще были закрыты, так что Лейхтвейс понял, что она еще находится под влиянием какого-то ужасного сновидения.

— Отраву приготовила не я, — хрипела Высоцкая. — Я сделала это по его приказанию.

«Какой ужасный сон, — подумал Лейхтвейс, — но, быть может, это не сон, а терзания преступной совести, которая не может отделаться от былых воспоминаний».

Тут Высоцкая открыла глаза. Увидев Лейхтвейса, она вздрогнула, но вздохнула с облегчением. Казалось, она была более рада видеть перед собой знаменитого разбойника, чем того, кто ей снился.

— Не бойтесь, — произнес Лейхтвейс, — я явился к вам не с целью обидеть или ограбить вас, напротив, вы можете заработать хорошие деньги, если исполните то, о чем я вас буду просить. Знаете ли вы, кто я такой?