Тот как будто колебался, но это длилось недолго.

— Ганнеле, — прошипел он сквозь зубы, — делаю это тебе назло. Ты поищешь себе другого жениха, моего же сына тебе не заполучить!

Послышался скрип пера. Мельник подписал условие. Он был хуже Иуды, продавшего своего Учителя, так как он продал родного сына.

— Ну вот, теперь я возьмусь за него, — проговорил Мельгейм, тщательно сложив бумагу и спрятав ее в боковом кармане, — я только что видел вашего сына под руку с какой-то девушкой. Я его вызову, куда надо, мой лакей будет меня там ожидать с каретой. Через час все будет кончено.

— Кончено, — глухо проговорил мельник.

Мельгейм отсчитал ему двадцать золотых. Старик пересчитал деньги и положил их в карман. Он сделал прекрасное дело в эту ночь: избавился от опасного конкурента, разбил сердце Ганнеле и в довершение всего заработал двадцать золотых. Мельник остался доволен собою. Вместе с Мельгеймом он вышел из беседки и отправился в гостиницу.

Едва только они ушли, как под столом, на котором был подписан этот гнусный договор, что-то зашевелилось. Из-под него вылез худощавый бледный юноша и с трудом выпрямился. Он опирался на два костыля, но дрожал так сильно, что чуть не упал. Это был скрипач Франц. Лицо его было мертвенно-бледно и выражало гнев, негодование и ужас.

— Боже милосердный, — прошептал несчастный калека, — неужели это не дурной сон, неужели я слышал все это наяву, видел своими глазами? Отец продал родного сына на целых десять лет и отсылает его на чужбину, на верную смерть в коварном бою. Неужели же я буду молчать, неужели я допущу такой торг? Нет! Господь Бог сделал меня свидетелем этого адского дела, и я предостерегу Отто. Я расскажу ему все, что слышал. Он еще успеет бежать и скрыться от этого душегуба.

Тяжело опираясь на костыль, скрипач Франц вышел из беседки и, пошатываясь, направился к дому, откуда слышалась веселая музыка, смех и звон стаканов.

Вдруг Франц остановился как вкопанный. На его бледных губах заиграла странная улыбка, и карие глаза его приняли злое выражение.

— Что я за дурак такой, — пробормотал он, — я собираюсь спасти своего соперника, без которого я был бы счастлив и который похитил у меня сердце Ганнеле. Не будь его, она полюбила бы меня и вышла бы за меня замуж. Он один и есть тот камень преткновения, который лежит на моем пути к счастью, и никогда мне не представится столь удобного случая избавиться от этого камня. Если я буду молчать, то через час все будет кончено. Так сказал этот вербовщик, а он уж не изменит своему слову. Он увезет молодого Резике, Ганнеле поплачет и погорюет немного, но затем поймет, что Отто вернется только через десять лет, а то и вовсе не вернется. Мало ли что может случиться за десять лет. Ганнеле не захочет ждать так долго, а я постараюсь уговорить ее в свою пользу. Да, надо будет молчать, точно я ничего не слышал. Пусть события идут своим чередом, это лучше всего. Наконец я не совершу никакого преступления, если буду молчать и предоставлю Отто его участи. Я вовсе не обязан разрушать свое счастье. Да и глупо было бы.

Скрипач Франц задумался и проговорил сквозь зубы:

— Негодяй я буду, не хуже того вербовщика и мельника, если буду молчать. Здесь идет речь о жизни человека, мало того, о счастье двух любящих сердец. Неужели я не сделаю того, что позволяют мне долг и совесть? Господь сделал меня немощным калекой, но он дал мне чистое, непорочное сердце, которое таким и должно остаться. Пойду скорее в дом. Вербовщик не мог успеть исполнить свой замысел, и я улучу минуту, чтобы поговорить с Отто. Я сознаю, что если я это сделаю и Отто скроется, то Ганнеле погибла для меня навсегда и жизнь моя будет мрачна и одинока. Тело у меня немощное, сердце будет разбито, и в одиночестве, без любви, я буду влачить жалкое существование. Но зато когда я буду умирать, то на смертном одре мне станет легче при мысли о том, что я сделал благое дело и остался порядочным человеком.

Бедный калека, как только мог быстро, направился к дому и вошел в ту комнату, где молодежь танцевала. Молодые парни и девушки кружились в вихре танца, глаза их горели от удовольствия, и веселью не было конца.

Осторожно, остерегаясь быть задетым кем-либо из танцующих, скрипач Франц пробирался по комнате. Он в жизни никогда не танцевал и не знал этого удовольствия. Но он не думал об этом в данную минуту, а искал мельника Резике, так как времени терять нельзя было.

В зале стояло густое облако дыма, пыли и испарений от вина и пива. Францу пришлось искать довольно долго, пока он наконец у одного из окон увидел Ганнеле. Быстро подошел он к ней. Он предчувствовал недоброе, так как видел, что Ганнеле стоит одна и Отто с ней нет.

— Ганнеле, — шепнул он ей, — где твой возлюбленный?

Она вздрогнула.

— Возлюбленный, — прошептала она, — значит, ты уже знаешь, что…

— Я все знаю, все, — дрожащим голосом проговорил Франц, — я знаю, что ты и Отто дали друг другу слово там во дворе под деревом, вопреки старику мельнику, и я от души желаю тебе счастья и радости в жизни.

— Благодарю тебя, Франц, — тихо ответила молодая девушка, — не правда ли, мы с тобой останемся друзьями, какими были до сих пор?

— Друзьями, — с горечью отозвался Франц, — да, если хочешь, друзьями, подобно брату и сестре. Не правда ли, так говорят, когда молодая девушка относится хорошо к одному, но любит другого. Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить с тобой об этом. Мне надо видеть Отто, у меня для него важное известие. Где он?

— Он только что ушел с этим приезжим — как его, Мельгеймом, что ли — на двор в конюшню, — ответила Ганнеле, — Мельгейм хочет ему за дешевую цену продать хорошую лошадь, а это ему на руку, так как он собирается покинуть наше село.

— Он ушел с Мельгеймом? — дрожащим голосом проговорил Франц. — Вербовщик заманил его в конюшню? Значит, я все-таки опоздал. Виноваты мои проклятые костыли. Ганнеле, милая, дорогая, скорей беги в конюшню, быть может, тебе еще удастся предотвратить ужасное несчастье. Если тебе еще удастся увидеть Отто, то крикни ему, хотя бы на весь двор, чтобы он бросился бежать, чтобы немедленно покинул село. Его продали. Родной отец продал его прусскому вербовщику!

Ганнеле смотрела на калеку широко раскрытыми глазами, как бы не понимая того, что он говорил. Но потом она выбежала из залы, расталкивая танцующих.

— Что с ней? — крикнул Крон. — С ума она спятила, что ли, что так толкает и наскакивает на людей?

— Что случилось с Ганнеле, — недоумевали другие, — что с ней?

Во всей зале только один-единственный человек знал, что было с Ганнеле, а этот человек стоял у окна и горько плакал.

Ганнеле сама не знала, как добежала до конюшни, она помнила только, что вдруг очутилась перед входом и дрожащими руками рванула дверь. Она увидела ужасную картину. На середине конюшни, освещенной фонарем, стоял большой черный ящик, очень похожий на гроб. На краю этого гроба сидел Отто, отчаянно отбиваясь от двух мужчин, которые хотели втиснуть его в ящик. Ганнеле узнала в нападавших вербовщика и его лакея.

По-видимому, Отто оказывал деятельное сопротивление, отбиваясь кулаками, судя по тому, что из раны над правым глазом у Мельгейма текла кровь, а у лакея тоже вскочило несколько шишек. Но враги его были очень сильны, и Отто не мог одержать победы. Силы его иссякли, он опустился на край ящика, и все слабей и слабей отбивался, тогда как противники его все больше наступали на него.

— Вот тебе, мужик проклятый! — крикнул Мельгейм и кулаком ударил Отто изо всей силы по голове.

Отто упал без чувств, и враги его втиснули в ящик.

— Живо закрывай, — приказал Мельгейм своему лакею, — в ней есть дыры для воздуха, так что этот молодчик не задохнется, и мы доставим его живым и здоровым в Потсдам.

— Однако с ним работы было немало, — заметил лакей, закрывая крышку, — если он так же отважно будет биться с врагами короля, то пойдет один за десятерых.