— Нет.

Видя полные покорного ужаса глаза, черные — мягко сказал:

— Подними смычок. Не дело бросать инструменты. — И, подумав немного, продолжил: — Говорят, музыка — это земля и небо. «Тишина и звук сливаются в бесконечной песне, и на ней стоит мир…» Скажи, ты читал Одинокого?

— Нет… — не удержался, несмотря на дрожь и холод во всем теле: — А что там?

— "Пусть небо, свет, земля, вода, горы, растения и животные поют от своего сердца в твое. Если слушать с любовью и открытым сердцем, песня раскроется в нем, как цветок. Слушай, возможно, эта песня звучит для тебя одного — ты можешь разделить ее с другими или с душой умирающего друга, запомнить навек или забыть через час. Ее источник неиссякаем, и ты всегда можешь вернуться, когда сердце ответит на зов".

При каждой встрече испытывал страх, но страха оставалось все меньше. И скоро начал думать — пусть будет, что будет. Даже если он всего только жертва, с которой забавляются до поры, — пусть.

Айхо и сам не заметил, как страх ожидания сменился нетерпением.

Даже мысли не возникало — пойти навестить друзей. Ведь тот, кто подарил ему расположение, может появиться, когда угодно. Ждал. Но хозяин Окаэры являлся только по вечерам — и не во всякий вечер.

По распоряжению Йири в домик привезли книги. Поначалу это были старые пьесы, и Айхо зачитывался ими, разыгрывая целые представления в голове. Отдельные кусочки он исполнял вслух господину. Тот был не просто зрителем, но порой и советчиком, многое замечал. Верно, в Столице видел актеров хорошей школы.

Потом начал знакомить мальчишку с сочинениями философов и поэтов. Тот знал очень мало и хватал знания с жадностью, стоило только понять их нужность.

— Отец пытался учить меня, — смущенно оправдывался он. — Но я мало успел… А книги, которые у нас были, забрали другие и брат что-то взял с собой.

Йири появлялся, когда начинали поблескивать первые звезды, тусклые на розовом полотне заката. Сбрасывал ханну тяжелого шелка, подзывал к себе Айхо. Читал вслух или давал прочесть самому. Потом говорили.

Горели свечи, причудливые тени плясали на стенах.

Уезжал ночью — в полной темноте и тишине, только копыта постукивали по дороге. Охрану брал с собой маленькую и почти незаметную для Айхо. Юноша знал, что и домик охраняется — но ни разу не видел и тени чужой. Только он сам, Кайки и Тара.

Как-то наместник спросил:

— По своим не скучаешь?

— По-разному, господин, — откликнулся Айхо, глаза опустив. — Бывает… простите.

— Не страшно. Хуже, если бы ты позабыл все привязанности. Встает, одним жестом расправляя тяжелый шелк:

— Тебя отвезут. Пока не хочу отпускать тебя бродить в одиночку по улицам.

Айхо едва ушам поверил. Кинулся благодарить — тот лишь рукой махнул.

— Поднимись. Со своими побудешь — тебя доставят назад. Не задерживайся — не век же тебя носильщикам ждать.

Когда из простых, но богатых носилок темного дерева выпорхнул Айхо, изумлению в театре не было предела — тут и актеры сбежались, все, кто был на репетиции. Наместник рассчитал время верно — почти все в сборе.

К Айхо кинулись, а он заливался смехом — словно бубенчики звенели серебряные. Повис на шее у каждого, вплоть до уборщика.

— Три недели! Три недели не было тебя! И никаких вестей! — наперебой говорили нежданному гостю.

— Ты наконец вернулся?

— Нет, я… — он поискал глазами Вьюрка. Тот — единственный — стоял у стены, глядя во все глаза. Ждал.

Айхо шагнул навстречу, испытывая неловкость — как же, лучшему другу — и ни одной весточки! А ведь мог бы, наверное. Не в заточении жил.

— Вот я… — смущенно взглянул на Вьюрка.

— Я знаю, не положено говорить, — шепнул тот, склонившись к Айхо. — Но все же — как тебе там?

С тревогой смотрел, готовый по одному движению губ угадать правду.

— Возьми, — юноша протянул ему памятный зеленый флакон. — Мне это теперь не нужно.

…Ему было двенадцать — но он уже успел узнать жизнь. И все же отец, как мог, оберегал его. Черная горячка длится недолго — человека не стало. Отец прожил тридцать восемь лет.

…Серое небо, редкие снежинки слетают вниз, к оранжевым языкам пламени. А пламя — неохотно вздымается. Брат, старше шестью годами, стоит рядом — его лицо с рожденья обезображено странным пятном, и он всегда в маске на сцене. И нрав у него хмурый.

Язычки пламени, словно капли оранжевой крови, по одному падали в небо. И когда костер наконец разгорелся, Айхо ничком упал на землю, уже ничего не чувствуя и не понимая. И до сих пор не помнит, кто и куда увел его от костра и что было потом.

А на другой день — встревоженные лица актеров. Расспросы — а он молчал. И брат, собирающий вещи. Его слова:

— Отец умер, а ты, вместо того, чтобы отдать ему последний долг, шляешься где-то… — кажется, он сдержался, чтобы не выразиться резче.

— Не уходи…

— Тут мне нечего делать. Я давно мечтал побродить по миру.

— Возьми меня с собой!

— Незачем. Ты и без того найдешь себе покровителей.

Айхо бросается на пол, обвивает руками его колени, прижимается щекой…

— Возьми меня с собой… пожалуйста!

Голос брата смягчается — и одновременно звучит, словно гонг, возвещающий о смерти.

— Мне всего восемнадцать, и я вынужден закрывать лицо маской. А ты уже и сейчас красивей всех. Зачем мне подобный спутник?

— Я же тебе… не чужой, — шепчет едва слышно мальчик.

— Не чужой, — соглашается брат. — Но я же не бросаю тебя на произвол судьбы. Тут тебя любят. Хотя бы в память об отце — позаботятся.

Йири смотрит на юного актера — так смотрят на рукопись, которую предстоит изучить.

— Ты сам соглашаешься быть игрушкой, лишь бы не остаться одному.

— Да… это так.

— Ищешь тепло, которое у тебя отняли.

— У меня оно, по крайней мере, было. Отец… он любил меня.

— И ты до сих пор ищешь отца?

— Наверное. Или старшего брата… который покинул меня.

— Без покровителя ты не можешь, — господин улыбается. — А я знал человека, который прыгнул бы в пропасть, лишь бы доказать, что он ни от кого не зависит.

Айхо удивленно поднимает брови.

— Зачем?

— С ним было трудно, — задумчиво говорит Йири, и по его лицу скользит тень. — Вы даже внешне — как день и ночь. Но ты — роза, которая может уколоть лишь неумелую руку, и то вряд ли… Роза, созданная для того, чтобы ее любили, чтобы ею восхищались. А шипы, если и есть, — не угроза, только игра — смотрите, меня нельзя безнаказанно тронуть. Можно. И роза сама хочет этого — не так ли, Айхо?

— Так, мой господин…

— Почему ты со мной соглашаешься? Ведь я говорю нелестные для тебя вещи.

— Это — правда. Я могу солгать… но зачем?

— Из желания угодить. Из страха. Назвать другие причины?

Айхо опускает глаза.

— Не надо, мой господин. Мы оба знаем, что я такое.

После отъезда семьи Саэ пусто было на сердце. Брат и сестра оставили след в душе — словно окно зимой не закрыли, и метель задувает…

Он даже позаботился о месте для отца Юхи. Знал, что они приобрели маленький дом в укруге, где предстояло отныне жить, — уединенный и довольно уютный. И больше не хотел узнавать ничего. Если постоянно теребить скользящую петлю, можно нечаянно затянуть ее слишком туго.

А мальчик этот… пусть будет.

Алая луна отражалась в воде, и алая вода, казалось, будет соленой на вкус, если попробовать — словно кровь.

Айхо рассказывал о хитрой лисице, которая, чтобы добраться до меда, прикидывалась то старушкой, то облачком, а когда наконец получила вожделенный кувшин, разбила его.

Наместник рассмеялся, впервые при Айхо — и того поразило, насколько же он молод. Разница между ними от силы лет восемь, не больше. Не настолько уж юный возраст — и младше высокие должности занимали, а все же — он стал светлым таким, глаза — как у ребенка, запускающего пестрого воздушного змея в день прихода весны.